Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома Страница 30

— Эдди Грэй, — бросил он.

Эдди Грэем быть никто не хотел. Иэн Макэвой болел за «Лидс», но играл непременно за Джонни Джайлза. Однажды, когда Кевин болел, Иэн Макэвой выбрал Эдди Грэя.

— А почему не Джонни Джайлза?

— Ну-у…

Уел-таки я Иэна Макэвоя.

Четверо из нас болело за Манчестер Юнайтед и все хотели быть Джорджем Бестом. А из Синдбада делали Нобби Стайлза, так что он плюнул на Юнайтед и переметнулся к Ливерпулю. Впрочем, мелкому, было всё равно, за кого болеть. Было время, когда я чуть е переметнулся к Лидсу, но душа не вынесла. Все посмеивались, что это я Кевина боюсь, но на самом деле, я просто любил Джорджа Беста.

Кевин брал четыре палочки от эскимо, разламывал одну, и каждый болельщик Юнайтед брал по палочке. Кому достанется сломанная, тому первому выбирать игрока.

Сломанная палочка попалась Эйдану.

— Бобби Чарлтон, — выбрал он, догадываясь, что с ним станется, если он выберет Джорджа Беста. Я его изуродую. Судьи-то не было. Делай что хочешь, хоть лупи своего однокомандника. Эйдана я отколотил бы запросто. Дрался он хорошо, но драк не любил. Всегда ослаблял хватку, прежде чем дашь ему сдачи как следует. Ну, и огребал за это.

Кевин выбросил одну длинную палочку. Теперь сломанная досталась мне.

— Джордж Бест.

Лайам стал Дэнисом Лоу, а выбрал бы сломанную палочку — играл бы за Джорджа Беста, и ничего бы я с ним не сделал. Он был не то, что Эйдан, с ним я ни разу не дрался. В нём появилось что-то победительное. И не то, чтобы Лайам был крупнее, сильнее. Просто в нём что-то появилось. Раньше такого за ним не замечали. Он и сейчас-то был не великан, а совсем недавно — вообще малявка. Но вот глаза изменились. Абсолютно тусклые. Когда братья были рядом, друг возле друга, легко было видеть в них всё тех же Лайама с Эйданом: маленьких, смешных, печальных и славных. Мы и дружили-то с ними потому, что их ненавидели; лучше ненавистные союзники, чем ненавистные враги. Я был опрятней их, толковей их, во всём их лучше. А по отдельности братья оказались разные. Эйдан не дорос пока, какой-то был недоделанный. А Лайам становился опасен. Похожими они казались, только стоя рядом. Встретишь сперва одного, потом другого — в жизни не додумаешься, что два брата. Но друг без друга они не ходили, хотя близнецами не были. Лайам был старше Эйдана. Оба они болели за «Юнайтед».

— Так им дешевле, — острил Иэн Макэвой, когда братьев рядом не было.

— Игра вот-вот начнётся, — сказал Эйдан комментаторским голосом.

Я, Эйдан, Иэн Макэвой и Синдбад играли против Кевина, Лайама, Эдварда Свонвика и Джеймса О'Кифа. Раз нам достался Синдбад, мы получали два гола форы, ведь мелкий был много младше нас. Если в команде Синдбад, выигрыш обеспечен. Мы все думали, что из-за форы. Ничего подобного. Один матч мы выиграли со счётом семьдесят три: шестьдесят семь, и выиграли потому, что Синдбад — классный футболист. Однако мы на это плевали, а играли с ним, с мелочью пузатой, лишь потому, что он был мне младший братишка. У Синдбада был дар к обводу. Я и не догадывался, пока мистер О'Киф, Джеймса О'Кифа папаня, мне не объяснил.

— Для футболиста очень важен центр тяжести, а этот юноша прекрасно держит равновесие, — объяснял мистер О'Киф.

Я не сводил глаз с Синдбада. Это был всего-навсего мой младший братишка. Я ненавидел его. Он никогда не вытирал нос. Он ревел. Он мочился в постель. Он не жрал ничего за обедом. Он носил очки с чёрным стёклышком. Он бежал за мячом, как никто другой не бежал. Все прочие ждали, пока мяч сам к ним подлетит. А мой брат бежал и всех расталкивал, будьте покойны. Он блистал, и, в отличие от других хороших футболистов, был скромный. Наблюдать за ним было как-то жутковато: и здорово, и так бы и прикончил поганца. Гордиться младшим братом — ещё недоставало.

Ещё не началась игра, а у нас уже два- ноль.

— Капитаны, пожмите друг другу руки.

Я пожал руку Кевину изо всех сил. Он меня тоже не пощадил. Мы играли за Северную Ирландию, Кевин — за Шотландию. Бобби Чарлтон играл за Северную Ирландию, просто потому, что однажды ездил туда на каникулы.

— Шотландия начинает.

Играли быстро: это вам не по травке гонять, да и к тому же дорога неширокая. Мы сбивались в плотную кучку. Ворота были заперты, и удар мяча в ворота означал гол. Около половины голов забили сами же вратари. Мы хотели поменять правила, но тут заспорили вратари: какой смысл ловить мячи, если не позволяется их забивать? В ворота становились бесполезные игроки, но нельзя же и совсем без вратаря. Однажды Джеймс О'Киф, который вообще-то играл хуже нас всех, в очередной раз изображая голкипера, так пнул мяч из собственных ворот, что забил неплохой гол в ворота противника. Однако мяч отскочил, перекатился через улицу и влетел в его же собственные ворота. Джеймс О'Киф забил два гола одновременно: и противнику, и себе.

— Даю вам честное слово! — восклицал комментатор, — Это ошеломляюще!

«Шотландия» врезала по мячу из центра.

— Денис Лоу пасует Эдди Грэю…

Я врезал по мячу. Гол!

— Ура!

— Даю вам честное слово. — Да что он прицепился к честному слову! — Автор гола — Джордж Бест, Один-ноль в пользу Северной Ирландии.

— Э, э! — напомнил я, — А Синдбадова фора?!

— Три-ноль в пользу Северной Ирландии. Какое начало! Чем порадует Шотландия?

Шотландия порадовала тремя мячами подряд.

Кружилась голова. Мяч гулко стучал о дорогу. Он кое-где продрался. Пинать его было больно.

— Не упомню такой восхитительной игры, — вещал комментатор, — Даю вам честное слово.

Он только что сам забил.

Через какое-то время игра замедляла свой ход, а если бы не замедляла, то теряла бы смысл. Глупо не успокоиться, когда пальцы ног уже гудят от мяча.

— Семнадцать-шестнадцать в пользу северной Ирландии.

— Семнадцать-ноль!

— Неправда, я считал.

— Какой счёт? — спросил Кевин у Эдварда Свонвика.

— Семнадцать-ноль.

— Вот! — сказал Кевин.

— Он вообще-то в твоей команде, — сказал я, — и за тобой повторяет.

— Он в твоей команде, — ткнул Кевин пальцем в комментатора.

— Да, рефери должен позаботиться о контроле над ситуацией…

— Ты! Заткнись!

— Что значит «заткнись»? Я комментатор, комментировать — моя работа.

— Заткнись, твой папаня алкаш.

Вот так всегда.

— Ладно, — примирительно сказал я, — Семнадцать-ноль, мы так и так побеждаем.

— Поглядим ещё.

Кевин возвратился к своей команде:

— Давайте просыпайтесь! Просыпайтесь!

А вот Лайам с Эйданом никогда не злились, если скажешь что-нибудь про их папаню.

Игра затягивалась. Эйдан устал комментировать. Темнело. К вечернему чаю игра заканчивалась. Стоит Джеймсу О'Кифу опоздать к чаю, и его маманя отдаст его порцию коту. Однажды он даже прокричала на всю улицу (Джеймс О'Киф прятался за изгородью):

— Джеймс О'Киф! Ещё минута, и твои рыбные палочки у котика в кормушке!

И он побежал домой. Потом, правда, отбрёхивался, что решил: к чаю будут не рыбные палочки, а рубленое мясо с репой. Врал небось. Джеймс О'Киф был самый большой враль в Барритауне.

Двадцать семь — двадцать три; мы выигрываем.

— Даю вам честное слово, — комментировал Эйдан, — Роджер Хант создаёт проблемы защите шотландцев.

Роджер Хант — это наш Синдбад. С ним не справиться, потому что он малявка и хорошо ведёт мяч. Кевин неплохо ставит подножки, но игра идёт на дороге, и бояться Синдбаду нечего. Сбить с ног легче того, кто одного с тобою роста. И ещё: Синдбад никогда не забивает гол сам. Передаёт мяч тому, что не промахнётся — мне, например, — я забиваю, и вся слава достаётся мне. Вот и сейчас — двадцать один гол мой. Семь хет-триков.

— А почему называется «хет-трик»?

— Потому что для хет-трика надо уметь хитрить.

Играешь за команду Ирландии — надевай кепи. Кепи — это вроде школьной шапочки с именем и фамилией. У английских кепи сверху такая штука, как шнур у папани на халате. Кепи можно даже и не носить. Ставишь в такой специальный ящик со стеклянными дверцами, и гости, когда приходят, любуются на кепи и на медали. Когда я болел, мне разрешали надевать папин халат.

Команду «Барритаун Юнайтед» придумал мистер О'Киф. Мистер О'Киф мне нравился. Они разрешал нам называть его по имени: Томми. Поначалу это казалось диким. Джеймс О'Киф, естественно, не называл его Томми, да и из нас никто не осмеливался, тем более в присутствии миссис О'Киф. И не потому, что он нам запрещал. Не называли, и всё. Джеймс О'Киф не знал, как его маманю зовут по имени.

— Агнес.

Так звать маманю Макэвоя.

— Герти, — сказал Лайам. Герти звали Лайама с Эйданом маманю.

— Прямо так на могиле и написано: Герти?

— Ага.

Пришла очередь Джеймса О'Кифа.

— А я понятия не имею.

Я ушам своим не поверил: думал, он не хочет говорить, чтобы мы не смеялись. Потому что мы смеялись над всеми именами, кроме Герти. Мы пытали его китайской пыткой с двух сторон одновременно и пришли к выводу — он вправду не знал имени родной матери.