Ганс Носсак - Дело дАртеза Страница 31

Рассортировать эти более чем случайные бумажки не стоило никакого труда. Эдит и протоколист, который помогал ей, справились с делом за каких-нибудь полчаса. Но вдруг обнаружили, что на обороте той или иной нелепой гостиничной квитанции, рекламы пива или вермута "Чинзано" и неразборчиво подытоженного счета имеются заметки, торопливо начерканные шариковой ручкой и, судя по почерку, принадлежащие Ламберу.

Ламбер, видимо, хотел запечатлеть ту или иную мысль, промелькнувшую у него во время обеда, чтобы позже ее развить, но по приходе домой его снова охватывало полнейшее безразличие ко всему, он засовывал бумажку в папку, и можно почти наверняка утверждать, что никогда больше не глядел на свою заметку.

Пришлось Эдит и протоколисту вторично просмотреть все бумаги, обращая внимание на заметки, однако же и после этого в руках у них осталось всего ничего. К тому же, пояснила Эдит, знавшая в этом толк, будучи продавщицей книжного магазина, бумаги эти никакой литературной ценности не представляли. Но поскольку Ламбер, невзирая на свои романы, как писатель вообще не котировался, протоколист на это и не рассчитывал. Его куда больше интересовали сведения о д'Артезе, но и в этом смысле найденные записи меньше всего можно назвать интересными. За одним, пожалуй, исключением, о чем речь впереди, да и то все зависит от точки зрения. Имя д'Артеза промелькнуло среди бумаг один-единственный раз, притом в коротенькой записи, которую Ламбер сделал на обороте счета из химчистки, куда отдавал костюм и два галстука. Запись гласила: "Д'А. Париж. Кирпич. Нелепая пантомима?" Запись, стало быть, сделана была после допроса у господина Глачке. Следует ли из этого, что для Ламбера д'Артез был реальностью лишь как персонаж, который он изображал в пантомимах?

Как бы там ни было, это единственная запись, которую в какой-то мере можно точно датировать. На прочих записках и чеках встречались, правда, кое-где даты, но доказательств, что записи, сделанные на обороте, относятся к этому числу, не было никаких. Подобный клочок мог с таким же успехом попасть в руки Ламбера случайно, спустя много-много времени. С некоторой уверенностью можно лишь сказать, что все записи относятся к франкфуртскому периоду жизни Ламбера, стало быть, начало свое ведут с 1949 года. Об этом свидетельствуют бумажки, которые он пускал в ход. Так, среди прочих клочков попадались половинки каталожных карточек из университетской библиотеки, видимо, карточки были неверно заполнены, поэтому их собирались выбросить. Отсюда следует, что Ламбер делал такие записи и в течение дня, работая в библиотеке, иной раз поводом служило читательское требование или случайно брошенный взгляд в заказанную книгу. Во всяком случае, ни одна найденная бумажка не относилась ни к висбаденскому периоду, ни к периоду, предшествовавшему смерти его жены. И даже то, что относилось к этому событию, было, как нетрудно установить, написано Ламбером в одну из его франкфуртских ночей. Да разве дело в хронологии? Эдит и протоколист очень скоро отказались от попытки привести все бумаги в хронологический порядок, не без чувства стыда осознав педантизм своей попытки, лишь затемняющей единственно подлинный образ Ламбера. Образ, который навек останется подлинным для протоколиста, который не изгладят из памяти ни события, ни годы, - образ человека, что стоит по ночам у окна своей комнаты на Гетештрассе, рядом с черной тенью безголового манекена, не отражающего красных и зеленых бликов световых реклам на домах и крышах спящего Франкфурта. Человек этот говорит, губы его шевелятся; это не обман зрения, вызванный тщетными попытками красных и зеленых пятен удержаться на его лице, нет, он действительно говорит. То, о чем он говорит, значения не имеет, значение имеет лишь то, что он вообще говорит. Ни одна живая душа его не слышит, люди спят. Нет приемника, настроенного на длину волны, на которой он говорит. Стал бы этот человек говорить, если б получил достоверное уведомление, что приемник тот вовсе не отыщется, заваленный чердачным хламом или покрытый слоем пыли в подвале? Но может случиться, что ребенок, играя, обнаружит приемник. Или при следующем переезде люди подумают: а не выбросить ли наконец это старье? Кто-то еще разок покрутит ручку, и кто-то, кого мы еще не знаем, невзирая на смех остальных, услышит голос и уйдет преображенный.

Человек, образ которого остается подлинным для протоколиста, зовется Луи Ламбер. Он по праву носит это имя.

Подлинность этого образа подтверждается записью, имевшейся на листке, сплошь покрытом цифрами и столбиками сложений. Очевидно, Ламбер подсчитывал на нем все подлежащие списанию затраты для своей декларации подоходного налога. Записано было:

"Рядом со мной (вместо первоначально зачеркнутого: "Надо мной") в тщетных поисках первой фразы для своей последней книги мечется из угла в угол престарелый писатель".

Нечто подобное как-то Ламбер говорил протоколисту. Запись эта также подтверждает догадку Эдит, что Ламбер, несмотря ни на что, все еще носился с мыслью написать книгу, хотя и совсем иного рода, чем его псевдоисторические романы.

Трудности на первых порах создавали два сокращения, объединявшие, казалось, самые разнородные записи для некой определенной цели. Значение их не раскрылось и после того, как записи были сгруппированы то в одном, то в другом порядке. Это были сокращения "С.и.", а также "I.m.L". Так, например, под "С.и." собраны были следующие заметки:

С.и. Двенадцать часов скоротать еще можно, этому мы научены. - Три минуты пополуночи?

Звучит куда как поэтично, но, может, это просто пунктуальность.

А часто случаются подобные оплошности?

Редко, очень редко.

Домашний детектив, учтивый молодой человек.

Телефонистка с наушниками. Знай вставляет да вставляет вилку.

И разумеется, участие в собственных похоронах.

Чайный столик, на котором гроб подвозят к могиле. Социальное явление. Да уж ладно! Ладно! Социология навыворот.

Коммерциализация одиночества. С помощью передатчика предназначенная для так называемых одиноких. Политическое воззвание.

Манифест: сделка с одиночеством. В высшей степени остроумно.

Вам здесь сидеть не полагается, говорит дородный портье. Имеется в виду - на ступенях помпезного портала. С колоннами и кариатидами. Хорошо, а где же?

А далее под рубрикой "I.m.l." приводились фразы, в равной мере уместные и под рубрикой "С.и.", как, например, следующие:

I.m.l. В курортном парке передатчика не слышно. Промежуточное пространство. В вильгельмовском или викторианском стиле.

Политика? Занятие в часы досуга, учитываемое электронно-вычислительной машиной.

Ах, да много ли у нас часов досуга? И что прикажете делать второсортным? А уж третьесортным тем более! Все это - чистая абстракция, ибо все слишком реалистично.

Трое приятных молодых самоубийц. О нас говорят, что мы обладаем тактом, потому-то в нас и нуждаются. Такт? А что сие означает? Не безучастность ли? Эту мысль следует продумать до конца.

Передатчик работает без помех? О нет! Возможно, все дело именно в помехах. Ох уж эти индивиды, которые слышат только помехи. Ужасно. Они не смеют даже кричать, ибо крик не помеха, он тотчас же коммерциализируется. Не кричать, дабы избегнуть коммерциализации. О злосчастный человек!

Ваша специальность? - Интеллигент. - С этими интеллигентами хлопот не оберешься. - Но позвольте...

Большинство приходит пешком, что верно, то верно, но подъезжают и машины. Портье открывает дверцы. У него есть даже огромный гостиничный зонт - на случай дождя. Вот она, действительность.

Об отсутствии зла. Когда умерло зло, господин Б.?.. Что станете вы делать с религией, если не будет зла? Без зла мир теряет всякий смысл. А где же могила зла? Хотелось бы, чтобы меня там похоронили. Но пожалуйста, без убийства из равнодушия. Оно не дает права на существование. Разве только профессионалам.

Что справа, что слева - один и тот же порядок, различна лишь степень совершенства. Если уж так угодно, женственность, однако женоненавистничество в виду не имеется. Вечное ощущение изношенности. Даже не скорбь, а только изнеможение. Но это еще хуже, чем скорбь. Скорбящие счастливы. Сострадайте изнемогающим!

Соблюдайте осторожность, употребляя слово liber! Первоначальное его значение: раз навсегда отринутые (кем отринутые?), плывущие по течению обломки, лишенные даже возможности умереть. Внеисторизм.

Заметки, собранные под упомянутыми начальными буквами, подбирал протоколист. Его точка зрения определялась вопросом, чем все эти годы занимался Ламбер, стоя ночью у окна своей комнаты. И вытекающим отсюда следующим вопросом - проливают ли обрывки мыслей Ламбера свет на феномен д'Артез, которому и посвящены эти записки. Эту точку зрения, разумеется, легко раскритиковать; Эдит, например, подобрала бы и расположила материал наверняка иначе.

Последняя из приведенных заметок, та, что начинается со слов "Соблюдайте осторожность", и привела к расшифровке начальных букв. Сокращение "С.и." означает "Смерть интеллигента", а "I.m.l." - "Inter mortuos liber".