Андрей Иванов - Славное море. Первая волна Страница 31

Люди не спали, любуясь первой настоящей полярной ночью.

Сзади, наверно на брандвахте, по-дневному бодро играла гармонь. Брандвахта шла от «Полярного» да­леко, где-то в конце каравана. Но звуки гармони на во­де слышались очень ясно, будто играли совсем близко или гармонист специально старался, жал на все лады, чтобы его слышали и на теплоходе, и на притихших бе­регах Лены.

«Там, наверно, не только играют, но и пляшут, — с завистью подумал Геннадий. — Что им? Они пассажи­ры. У них есть время».

Ему бы тоже полюбоваться красивыми берегами, по­слушать веселый птичий гомон вдоль берегов, посидеть рядом с гармонистом. Но боцман задал ему нелегкую работу — вымыть палубу. Гена черпает из-за борта вед­ром воду и щедро окатывает палубу. Потом берет шваб­ру и старательно протирает доску за доской.

На лбу выступили крупные капли пота. Он стирает их тыльной стороной ладони, а через две минуты широ­кий лоб снова в потной росе. В эту ночь, видно, только ему да вахтенным машинного отделения жарко. Опер­шись на швабру, Геннадий задумался. Трудно... Вырос он в рабочей семье, и все же мать как-то оберегала его от лишней работы. Ему никогда, например, не приходи­лось мыть полы. Если бы он мыл их дома, ему сейчас легче было бы драить палубу. Ах, мама, мама! Зачем же ты не научила меня?

— Эй, мечтатель! — услышал позади себя Гена го­лос нивесть откуда взявшегося боцмана. — Почему не работаешь?

— Да, чистая же, Иван Демидович.

— Чистая?

Боцман подошел ближе, стал на только что протер­тые Геннадием доски и с силой крутнулся на одном ме­сте.

На палубе остались грязные круги.

— Это что?

— Ботинки у вас грязные, вот что, — раздраженно сказал Геннадий и протер мокрой шваброй грязные круги.

Это рассердило боцмана.

— Я в них не по болоту, а по палубе ходил. Значит, с палубы и грязь на них.

Он отошел к борту и, косо глянув на Геннадия, пе­вуче приказал:

— Окатить еще раз и протереть палубу. Геннадий, сжав губы, подхватил ведро, гулко бросил его за борт и быстро вытянул за канат, уже наполнен­ное водой.

— На воде живем, как можно грязь терпеть! — уже тише ворчал боцман и ушел с юта на бак.

—> А еще родственничек, — вполголоса сказал ему вслед Геннадий. Рывком окатил палубу водой и сно­ва начал тереть ее шваброй.

Сдав вахту, Геннадий не ушел с палубы, а только перешел с юта на бак. Расправляя уставшие руки, он стоял у борта и, блаженно вдыхая совершенно чистый воздух, слушал веселый крик птиц и песню удивительно куда залетевшей кукушки...

Полярный день все перепутал «а корабле. Исчезли границы дня и ночи. Матросы потеряли сон. Иногда они выстаивали по две вахты, не сумев между ними уснуть ни на полчаса. Другие ложились только перед вахтами, но спали мало и плохо.

Поэтому Гена не удивился, когда с ним рядом ока­зался Юсуп. Круглолицый, с маленькими, аккуратно раз­резанными глазами, он неловко улыбнулся и смущенно сказал:

— Понимаешь, так много солнца нехорошо. Сон ушел, все хожу и гляжу кругом.

— Говорят, потом привыкнуть можно.

—| Можно. Второй год плаваю, знаю. Только сейчас совсем чужой голова: не знает, когда день, когда ночь.

Помолчали, глядя на воду за бортом, местами то се­ребристую, то розовую.

— Что боцман ворчал на тебя? — первым нарушил молчание Юсуп.

— Палубу, говорит, плохо вымыл.

— Ага, это бывает. Стараться надо. Воды в реке мно­го, зачем жалел?

— Не жалел я, — с горечью и волнением торопливо заговорил Геннадий. — Все у меня не так получается. В Чернорецке оскандалился... Думаешь, не больно бы­ло? Никогда, видно, не понять мне корабельной премуд­рости.

— Какой премудрость? — Юсуп удивленно развел руками. — Работа тут.

— Не на то дело, Юсуп, я попал.

— Хороший человек на всяком деле свой, — упря­мо говорил Юсуп. — Ты уйдешь, и люди плохую речь скажут: «От дела ушел Геннадий». Живи, чтобы хоро­шую речь говорили: «Дело от него ушло, боится его».

Юсуп придвинулся к нему вплотную и продолжал тихо:

— Ты не жди, пока тебе прикажут, а сам гляди, как другие делают. Свой глаз бо-ольшой учитель. Будь на корабле сам хозяин.

II

Зоркий глаз Юсупа увидел впереди как бы перего­раживавшую реку черную ленту. Ему показалось, что лента колышется. Он крикнул на мостик.

Но там уже и сами заметили. Стали смотреть в би­нокли.

— Это олени! — услышал Геннадий голос вахтенно­го помощника капитана.

На мостике звякнул телеграф, и тот же голос отдал в переговорную трубу дополнительное распоряжение в машину:

— Полный вперед!

Винты под кормой забурлили во всю силу. Буксир­ный канат туго натянулся.

Через несколько минут вся бодрствующая команда корабля узнала, что «Полярный» полным ходом идет на стадо переплывающих реку оленей.

Матросы, масленщики, мотористы высыпали наверх. На палубе поднялся такой шум, что вахтенные матросы не могли слышать команды с мостика.

— Сейчас заготовят мяса вволю и капитан подоб­реет,— шепнул Геннадию подошедший Носков, торопли­во оправляя фланельку.

Геннадий почувствовал чесночный запах колбасы, но не обратил на это особого внимания. К тому же со вре­мени ухода из Чернорецка это было не первый раз. Ви­димо, Носков в день окончательного ухода в рейс сде­лал значительный запас водки.

Важно другое. Вот сейчас догонят и набьют оленей. Свежее оленье мясо восстановит потерю быка. И тот печальный случай забудется, хотя забыть его нелегко В память об этом случае Тихую протоку матросы окре­стили Быковой протокой. Так ее называет теперь даже боцман.

Однако вскоре и на мостике и на палубе поняли, что слени могут уйти. Уже последние из них приближались к середине реки. «Полярный», идя полным ходом, нахо­дился от них еще сравнительно далеко.

Капитан свистками вызвал затерявшуюся где-то в караване «Чайку». Только быстроходная «Чайка», не имеющая у себя воза, то есть ничего на буксире, могла перехватить оленей.

Не ожидая команды, первым в нее прыгнул старший помощник с двумя винтовками.

— Гена, пошли! — крикнул Носков и перемахнул че­рез борт.

Серов, не спросив разрешения, прыгнул за ним. Старший помощник сердито покосился па друзей. Ему хотелось взять с собой не их, но он смолчал.

«Чайка» круто отвалила от борта «Полярного» и ри­нулась вперед.

Одну винтовку старпом передал командиру «Чайки», пухлощекому толстяку Михайлову, известному стрелку-спортсмену. Носкова поставили к рулю. Матросы «Чай­ки» и Серов вооружились .баграми.

Но и «Чайка» опоздала. Ему удалось перерезать путь только двум отставшим оленям.

Они метались на месте, но поворачивать назад не на­меревались.

«Чайка» подошла к ним почти вплотную. Звери были крупные, сильные, легко держались на воде. После не­которого замешательства они быстро поплыли вниз по реке.

Михайлов выстрелил. Ближний олень сразу запро­кинулся набок. Серая туша заколыхалась на волнах.

Но второй олень и после выстрела не повернул об­ратно. Что-то более сильное, чем катер и выстрел, было на том берегу и не позволяло ему вернуться. Он изо всех сил продолжал плыть по течению, стараясь обогнать ка­тер и вырваться на правый берег вслед за стадом.

Пока поднимали на борт убитого, второй олень да­леко опередил «Чайку».

Снова началась погоня.

Олень был старый, выносливый, но и ему оказалось не под силу тягаться с мотором. «Чайка» нагоняла. Старпом и Михайлов снова подняли винтовки.

Неожиданно для всех вокруг оленя поднялся фонтан брызг. С каждой секундой брызги поднимались выше.

Первым понял, что случилось, старпом.

— Лево руля! Стоп! — крикнул он Носкову.

Опьяненный азартом погони и винными парами, Нос­ков не сменил курса и не передал распоряжения в ма­шину.

Геннадий понял: олень попал на мель и теперь бежал по ней, высоко выбрасывая согнутые в коленях пе­редние ноги. А Носков все еще сжимал руль и вел бот на полной скорости.

Геннадий кинулся, чтобы остановить Носкова. В это время опомнившийся Михайлов сам подбежал к люку в машине и крикнул:

— Стоп! Полный назад!

— Есть полный назад! — как эхо повторил моторист, прежде чем выполнить команду.

А времени для ее выполнения уже не осталось. «Чай­ка» с разгона глубоко врезалась в песчаную косу. Всех людей кинуло вперед. Почти никто не удержался на но­гах.

Мотор сразу заглох. «Чайка», два раза качнув мач­той, неподвижно застыла.

Первым на ноги поднялся Кривошеий. Узкие якутские глаза его загорелись злым огнем. Он рванул дверцу руб­ки и с издевкой, вежливо, будто поздравляя с победой, сказал Носкову:

— Значит, сели?!

Запах колбасы и спирта сразу помог ему опреде­лить истинную причину аварии.

— Так, что ли, веселый рулевой?

— Выходит, так, — спокойно, уже ни о чем не жа­лея и ничего не боясь, ответил Носков.

Уж кто-кто, а он-то сел крепче всех. Ясно, что на Се­вер ему с этим караваном не попасть.