Лео Перуц - Ночью под каменным мостом Страница 32

-- А здесь меня искать не станут? -- спросил ван Делле.

-- Только не здесь. Можете быть спокойны, -- утешил его Броуза. -Вероятно, даже в том, что вы так неловко прыгнули с лестницы и не можете идти дальше, проявилась Божья к вам милость. Я теперь закрою вас и пойду. К вечеру вернусь. Вы уж как-нибудь скоротайте тут время.

-- Я употреблю его на то, чтобы поразмыслить о многих превратностях моей жизни, -- сказал алхимик. -- И еще я почитаю мою книгу -- она послужит мне утешением в сегодняшней печали.

И он достал томик Сенеки из кармана. Но он не нашел покоя после ухода Броузы и не мог сосредоточиться на какой-либо мысли. Приключения и превратности его жизни, из череды и разрешения которых он хотел бы почерпнуть смысл сегодняшней ситуации, беспорядочно теснились у него в сознании и растекались в ничто. Он попытался отвлечься чтением Сенеки, но слова мелькали у него перед глазами. Он читал и тут же забывал прочитанное. Он устал, но не мог уснуть. Время не хотело двигаться, и тогда он нашел средство перехитрить его. Он стал напрягать ногу и двигать ею, отчего по ней разливалась боль. Когда она становилась невыносимой, он оставлял сустав в покое. Боль утихала, и так понемногу утекало время. Его взор застрял на низком подоконнике: ему казалось, что это -- часы проклятого дня, которые так и застыли в оцепенении.

После полудня он все-таки заснул. Это был недолгий и неспокойный сон, и все же он почувствовал себя лучше -- ему даже казалось, будто он проспал много часов. Еще раз он попытался читать Сенеку, но скоро отложил книгу, решив, что день уже близок к вечеру, скоро стемнеет, и читать будет трудно. А было еще далеко до сумерек...

И все-таки остаток дня прошел немного скорее, потому что в ближнем монастыре капуцины начали службу с хоровым пением, органом и колокольчиками. Когда около девяти часов вернулся Броуза, он нашел своего гостя более спокойным, чем ожидал. Ван Делле попробовал привстать и хотел сразу же пуститься в расспросы, но Броуза прижал палец к губам.

-- Тихо, пане, тихо! -- сказал он. -- Там, снаружи, двое помощников садовника. Они совсем близко, могут услышать!

Ван Делле шепотом спросил, что делается наверху, большой ли там шум, ищут ли его на дорогах и по гостиницам.

Броуза поставил свою корзину на пол, вытер пот со лба, высек огонь и зажег свечу.

-- Шума не было вовсе! -- сообщил он. -- Они даже еще не знают, что вы исчезли.

-- Так, значит, император не требовал меня к себе? -- воскликнул ван Делле.

Броуза выглянул в дверь: оба парня исчезли из виду. Чуть погодя их голоса послышались откуда-то издалека.

-- Ушли, -- сказал он. -- Нет, император о вас, видимо, и не спрашивал.

-- И не посылал ко мне Пальфи или Маласпина?

-- Нет, никто из камергеров сегодня не ходил в мастерскую, -

заверил Броуза.

-- Не могу понять этого! Разве сегодня не Вацлавов день? -- вскричал ван Делле.

-- Может быть, именно поэтому император сегодня не нашел времени заняться вами, -- предположил Броуза. -- Ведь день святого Вацлава для него очень тягостен. Он должен со свечой в руке пройти в процессии, показаться народу, а он этого не любит. А потом приемы, аудиенции. Господин архиепископ и епископ из Ольмуца оба являются к нему и убеждают его в том, что зрелища и церковные церемонии просто необходимы в такое время, когда ультраквисты повсюду подымают свои мятежные головы, и что его отец, блаженнопамятный и почивающий в бозе император Максимилиан II, никогда не пренебрегал участием в процессии в день святого Венцеля, как они его именуют...

Он привычно провел рукой по глазам. Потом из корзины появилась жареная рыба, вареные яйца, хлеб, фрукты, сыр и кувшин вина.

-- Завтра, -- сказал он, словно утешая этим ван Делле, -- Его Величество наверняка вспомнит, что вы проспорили ему свою голову.

Но семнадцать дней скрывался ван Делле в домике Броузы, а в замке ничего не происходило; казалось, император начисто забыл про алхимика. Вначале ему было тяжело проводить дни в напряженной неподвижности и мечтаниях, но потом он нашел средство коротать время. Он наблюдал за муравьями, среди которых различались два вида или народца: рыжие и темные. Они очень походили на людей тем, что не хотели мирно жить между собой, а постоянно обменивались разбойными нападениями. Он наблюдал за работой паука и за тем, как мелкие мошки застревали в паутине, а крупные осы легко пробивали ее, и это тоже было образом и подобием времени и дел человеческих. Он установил, что пока он трижды прочитывал по четкам "Верую", проходило розно восемь минут. Он стал упражняться в ходьбе, а ночью даже выходил из хижины и рассматривал звездное небо.

С Броузой, который и днем часто прибегал в хижину, поскольку большой осторожности ему не требовалось, ван Делле вел долгие беседы о человеческой природе и о том, как скудно счастье даже богатых и могущественных, если измерять его по ненасытности их желаний. О великих силах, заключенных в благородных камнях и металлах, в крови некоторых зверей и в растениях, которые собирают в полнолуние. Рассказал ему о морской рыбе, именуемой учеными ураноскопом, у которой всего один глаз, но она постоянно смотрит им на небо, тогда как люди, одаренные двумя глазами, делают это редко. Он указал Броузе два созвездия, движущиеся на восточной стороне неба, одно из которых, казалось, преследовало другое. Это знамение, утверждал он, означает смерть государей, предательство служащих, изменения в религии и образе правления многих стран. Одним словом, большие бедствия. Астролог легко может предвидеть такие события, но не предотвратить их. Ибо высочайшая мудрость, какая еще достижима, заключается в словах: да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли.

Броуза со своей стороны сообщал ван Делле, что император весьма раздражался на архиепископа Праги, епископа Ольмюцского и даже на святого Вацлава, потому что на процессии подпалил себе бороду пламенем свечи. Еще он отпустил дворцовой кухне два дуката, чтобы золотить клыки диких свиней, которых подают на пиршественный стол императора. И что мясники из еврейского города, которые поставляют мясо для кормления содержащихся в парке диких зверей, направили обер-гофмейстеру письмо, открывающееся благопожеланиями и призыванием имени Бога, написанными еврейским шрифтом, и буквы там подобны крючьям, кочергам, печным трубам и совкам для муки.

На восемнадцатый день Броуза прибежал необычно рано, еще до обеда, и запыхавшись.

-- Пане! -- крикнул он, едва затворив за собою дверь. -- Я чуть дышу, так я спешил к вам!

-- И что за весть ты принес? -- спросил алхимик.

-- Наилучшую из тех, что вы только могли бы пожелать! -- ответил Броуза и сообщил, что два арбалетчика, охранявшие вход в мастерскую, сняты с поста после того, как доложили своему лейтенанту, что ван Делле уже две недели не появлялся в мастерской и даже не ходил в воскресенье к мессе. Лейтенант рапортовал коменданту замка и добавил, что двери заперты, а на стук никто не отвечал. Комендант передал сообщение обер-гофмаршалу, и тот велел взломать двери.

-- Но это значит, -- перебил его ван Делле, -- что уже сейчас начался розыск...

-- Да нет же! -- сказал Броуза. -- Слушайте дальше. Когда передали императору, что вы исчезли, он едва взглянул на докладчика. Он приложил ладонь ко лбу, потом к уху, словно желая показать, что не желает ничего видеть и слышать. Потом он продолжил возиться с часовым механизмом, которым занимался все утро. Но Филипп Ланг, который был рядом, заявил, что не надо беспокоить Его Величество мелочами. Его Величеству вы больше не нужны, потому что у него на службе теперь другой делатель золота, который знает это искусство лучше вас и всех остальных философов, алхимиков, чернокнижников и цыган...

-- Другой делатель золота? -- вскрикнул глубоко пораженный ван Делле. -- Как его зовут? Откуда он? Где он теперь находится?

-- Этого я не знаю, -- объяснил Броуза. -- Филипп Ланг этого не захотел говорить, и я думаю, он делает из этого большой секрет. Но он, похоже, сказал правду, потому что за последние недели у императора карманы полны золота и он раздает его так, что, видно, ожидает иметь еще больше. Во всяком случае, он больше не прячет его во все щели и трещины. Только вчера он выдал пятнадцать дукатов за образ Христа во славе, а у него их уже дюжина, но ему все мало. Я говорю, дураку не надо покупать, как слепому -- бегать. Если я ему завтра принесу грубый булыжник и скажу, что это тот самый камень, на котором сидел патриарх Иаков, когда увидел лестницу до неба, -- я готов с вами поспорить, он купит.

Ван Делле молчал и тупо глядел перед собой. Через некоторое время он словно пробудился от сна. Он просил Броузу оставить его одного -- ему надо разобраться, что делать дальше. Он схватил руку Броузы, пожал ее и страстно поблагодарил за все, что тот сделал для него, и особенно за то, что Броуза был готов отдать ради его спасения свою жизнь.

-- Господи помилуй, да за что же так благодарить? -- изумленно возражал Броуза. -- Вы знаете, как я почитаю вас. Для вас я стал бы и рабом в цепях...