Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант Страница 33

-    Именно это, - подтвердил Ефим.

-    В такой нервозной обстановке, товарищи, далее продолжать работу комиссии бессмысленно, - продолжил Иван Тимофеевич. - На сегодня поставим точку. Соберемся у меня в райздравотделе послезавтра, в десять утра. Возражений нет?

Ефим не знал, что еще собирается выяснить председатель комиссии по делу Богатиковой. Иван Тимофеевич показался ему человеком честным и очень порядочным. С таким хорошо бы поговорить по душам. Их встреча состоялась накануне «судного дня» - заключительного заседания комиссии. Ефиму и в голову не приходило, что эта встреча останется в его памяти на всю жизнь.

-    Как представитель печати вы, вероятно, интересуетесь, что нового мне удалось установить? - встретил Иван Тимофеевич Сегала. - Считайте, что ничего существенного. Мы еще не приняли никакого решения.

-    Кто «мы» - комиссия или райком партии? - съязвил Ефим.

-    Ну, зачем вы так? - неуверенно возразил старый доктор.

-    Скажите честно, Иван Тимофеевич, будь на то ваша воля, что стало бы с Богатиковой?

-    Прежде всего, я запретил бы ей заниматься медицинской практикой. А то и под суд отдал бы, - он рубанул ладонью воздух.

-    Что же вам мешает... или кто... поступить в согласии с совестью?

Иван Тимофеевич с невеселой усмешкой, чуть вскинув густые брови, глянул на Ефима.

-    Извините, но вы или наивный человек, или меня, старика, дурачите! Да ни один член комиссии не подпишет такого решения, ни один! Богатикова - вам, наверно, это известно - парторг медсанчасти, Гордиенко - старый коммунист, состав комиссии - люди партийные. Не подпишут, даже и думать нечего. Что, мне, старику, прикажете на стену карабкаться?! Слаб! И один в поле не воин. Да, вынужден подчиняться большинству. Богатикову мы, конечно, накажем... как-нибудь, укажем строго Гордиенко.

-    Правильно: «как-нибудь накажем», «строго укажем», - уныло повторил Ефим.

-    Боюсь, большего не удастся... Я понимаю вас: молодость, горячность.

Ефим собрался было возразить: при чем здесь молодость, горячность - разве потребность справедливости присуща лишь молодым? - но промолчал. Знал: не волен старый доктор поступать, как требует долг медика, совесть гражданина. Он уже собрался попрощаться с Иваном Тимофеевичем, но вспомнил, что хотел прояснить для себя странное положение с предельными сроками больничных листов. Богатикова ухватилась за какую-то инструкцию не как за соломинку, а как за непотопляемое бревно!

-    Скверная, я бы сказал аморальная установка, вот мое мнение, - ответил Иван Тимофеевич, - но врачи вынуждены ею руководствоваться, понимаете, вынуждены! Хотя она подавляет самостоятельность врача, мешает, если хотите лечить больного. В соответствии с этой инструкцией судить о работе конкретного врача, поликлиники, райздравотдела в целом, предлагается по экономии на больничных листах! Вопиющая нелепость! Чудовищная формула: мало больничных листов - высок эффект лечения! Вы понимаете? Вот откуда случай с Кондаковым. Да и с ним ли одним? Счастье наше, что гордиенок да богатиковых, из личного опыта знаю, у нас не большинство. Но есть... И всегда могут за инструкцию спрятаться. Оспаривать инструкцию? Протестовать? Вы ведь так думаете, а?.. Смею вас заверить: пустое дело! - Иван Тимофеевич помял в руке лежавший перед ним исписанный мелким почерком лист бумаги, тут же разгладил его на столе и неожиданно, в сердцах, как бы мысленно досадуя, - «Экий вы, Сегал, умница, а не догадываетесь!» - сказал: - Это же, батенька мой, система, сис-те-ма! - повторил по слогам, но вдруг, будто испугавшись чего-то, скороговоркой произнес: - Я, кажется, не так выразился. Поймите меня правильно. Упомянув систему, я имел в виду, что разные инструкции, положения и прочее утверждаются наверху, а мы, врачи, люди маленькие, приказано - исполняй! Конечно, богатиковы в служебном рвении перегибают палку. Факт! Вот я набросал проект решения - сухой Богатикова из воды не выйдет. - Он указал на смятый и расправленный лист бумаги. - Завтра последнее заседание. Придете?

-    Нет, теперь незачем. Я все понял, спасибо, разрешите откланяться.

Не одного лишь приличия ради благодарил Ефим старого доктора. Фраза, сказанная им, наверно, сгоряча: «Да это, батенька мой, система!», прозвучала для Ефима открытием истины. В этот момент он еще не вполне представлял себе, что означает, что вмещает в себя понятие «система» во всем своем огромном, всеохватном значении применительно к общественному и государственному устройству страны. Но больше чем интуитивно почувствовал силу и точность короткого термина. Высказанный Иваном Тимофеевичем, он зазвучал, как ключ, упавший к ногам, ключ, которого ему так недоставало!.. Волшебный ключ, ликовал он, ко многим замкам! «Система», - повторил он обретенное слово, -«система»!

* * *

Редакционная машинистка встретила Ефима восклицанием:

-    Где это вы, запгопастились, молодой человек? Мы уж подумали, что захвогали, не дай бог! - Анфиса Павловна тянула на часы. - Вон сколько вгемени, а вас все нет и нет.

Ефим удивился: он и раньше, бывало, по целым дням в редакции не появлялся, его никто за это не упрекал - знали: работает где-то на задании.

-    Вас там ждут, - машинистка со значением кивнула на кабинет редактора, - инстгуктог гайкома пагтии Великанова.

Ефим раза два виделся с Великановой в редакции, но ни разу не разговаривал. Она курировала завод, была, так сказать, недреманным партийным оком. Что ж, око как око, ничего особенного. Однако низкорослая, почти без талии, фигурка инструктора райкома, шагающая на высоченных каблуках, увенчанная завитой болоночной головкой да носящая по иронии судьбы фамилию Великанова была комична.

В кабинете, кроме Федора Владимировича, Ефим увидел Софью Самойловну, сидящую в деловой позе на диване, и Великанову - на стуле, не достающую ножками до пола.

-    Наконец-то явился, - сверкнул очками Гапченко. - Где ты пропадал? Дело в том... Садись, Ефим. - Гапченко указал на свободный стул. - Дело в том, что Искра Николаевна хочет с тобой потолковать.

Великанова вперила в него прощупывающий взгляд. Ее старообразное личико, сморщенное, с черными сверлящими глазками, выражало спесь, важность и угрозу одновременно. Как бы нехотя разжав синеватые губы, растягивая слова, она неожиданным тенорком изрекла:

-    Жалуются на вас, товарищ Сегал, очень жалуются... Так никуда не годится: работаете в редакции без году неделю, а сколько наколбасили? И тот вам не хорош, и этот жулик, и тот проходимец... Этак вы ошельмуете все наши руководящие кадры. Догадываетесь, о чем я говорю? - Великанова сжала пальчики правой ручки в костлявый кулачок. - Догадываетесь?

Ефим, разумеется, догадался, кто плакался инструктору райкома и по какому поводу, но не торопился подтвердить это вслух - пусть Великанова яснее и прямее выкладывает свои претензии.

Гапченко смотрел на Ефима выжидающе, с любопытством. Софья Самойловна одергивала пуховый платочек на плечах, бросала злорадные взгляды.

-    Ну так как же, товарищ Сегал, - квакающим голосом переспросила Великанова. - Догадываетесь?

-    Нет, - притворился Ефим, - изложите, пожалуйста, точнее, в чем суть жалоб на меня, кто именно жалуется.

Великанова быстро глянула на него, достала из дамской сумочки длинную папиросу, закурила. Клубы сизого дыма окутали ее смугловатое личико. Помахав ручкой, она разогнала дым.

-    Ладно, - процедила сквозь сжатые зубки, - уточним. Жалоб нам на вас поступило в райком много, в частности, от товарищей Цидилкина, Гордиенко, Богатиковой и некоторых других, - последние слова Великанова добавила для веса. - Вас обвиняют в компрометации коммунистов, достойно выполняющих свой профессиональный, производственный и партийный долг... Теперь поняли?

-    Понятно... Теперь понятно, - ответил Ефим, чувствуя, как сердце начало учащенно биться и обжигающий жар подступает к горлу. - А воровка Жмотина не прислала случайно на меня жалобу из мест заключения? А жулик Грызо?!

Великанова покраснела, воткнула недокуренную папиросу в пепельницу, угрожающе бросила:

-    Не забывайте, с кем разговариваете, товарищ Сегал, я работник райкома партии. Вы обязаны исчерпывающе отвечать на мои вопросы. Это поручение секретаря райкома, учтите.

- Успокойся, Ефим, не кипятись, - вроде примирительно посоветовал Гапченко.

Софья Самойловна то снимая, то снова накидывая пуховой платок на плечи, раскрасневшаяся, возбужденная отрывисто выпалила:

-    Безобразие! Я предупреждала Сегала, предупреждала, мы - редакция, не милиция, не прокуратура!

-    Прекрати, пожалуйста, Софья Самойловна, - попросил Гапченко, - надо же разобраться, кто прав, кто...

-    А вы, товарищ редактор, еще сомневаетесь, кто виноват? - раздраженно перебила Великанова.

-    Я, Искра Николаевна, свою точку зрения райкому высказал. Давайте послушаем Ефима Моисеевича.