Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт Страница 38

"Я не могу."

"Тогда прощай."

Они обменялись рукопожатиями, и Мэллинсон ушел.

В одиночестве сидел Кануэй освещенный маленьким фонариком. Как по выгравированной в памяти фразе, ему казалось, что все самые прекрасные вещи были проходящими и обреченными на гибель, и два мира были настолько далеки, что никогда не могли сблизиться, и один из них, как всегда, держался на волоске. После некоторого размышления, он глянул на часы; было десять минут третьего.

Он все еще был за столом докуривая последние из своих сигарет, когда Мэллинсон вернулся. Юноша вошел в некотором смятении, и увидев его, остановился в тени, будто собираясь с мыслями. Он молчал, и обождав мгновение, Кануэй вымолвил: "Здорово. Что-то случилось? Зачем ты вернулся?"

Полная естественность вопроса приблизила Мэллинсона; он снял свои огромные горные ботинки и сел. Его лицо было пепельного оттенка и по всему телу пробегала дрожь. "У меня не хватило нервов," он простонал наполовину плача. "Ты помнишь то место где нас обвязали веревками? Я только до него и добрался... Больше не выдержал. Я не боюсь высоты, но в лунном свете все это выглядело ужасающим. Глупо, не правда?" Он не выдержал и истерически разрыдался, пока Кануэй не успокоил его. Потом он добавил: "Эти люди здесь, им нечего бояться. Никто с земли никогда их не побескоит. Но Бог видит, я бы многое отдал, чтобы пролететь над ними с хорошим количеством бомб."

"Что доводит тебя до таких мыслей, Мэллинсон?"

"Да то, что место это, чем бы оно ни было, должно быть разрушено. Оно нечисто, нездорово -- и кстати, если бы твоя невозможная история была правдой, еще и отвратительно. Кучка высохших стариков, словно паучья стая, наползает на каждого, кто подойдет близко...мерзко...да и кому охота доживать до такого возраста? А что до твоего драгоценного Высшего из Лам, если ему и есть половина того возраста, о котором ты говоришь, то пришло время кому-нибудь прийти и освободить его от жалкого этого существования...О, ну почему ты не уйдешь отсюда со мной, Кануэй? Мне гадко просить тебя за свою собственную шкуру, но пошли ты все это к чертям, я так молод, и мы всегда были хорошими друзьями -- неужели вся моя жизнь ничего для тебя не значит по сравнению с ложью всех этих жутких существ? И Ло-Тзен, тоже -- она совсем юна -- неужели она не в счет?"

"Ло-Тзен совсем не юна," ответил Кануэй.

Мэллинсон взглянул на него и выпустил истерический смешок. "Ну, конечно, совсем не юна, конечно, конечно. Она выглядит на неполных семнадцать, но, я так полагаю, ты сможешь меня уверить, что она хорошо сохранившаясь девяностолетняя дама."

"Мэллинсон, она попала сюда в 1884."

"Ты бредишь, мой милый!"

"Красота ее, Мэллинсон, как и любая другая красота мира, во власти тех, кто не знает как оценить ее. Это - хрупкая вещь, место которой там, где любимы хрупкие вещи. Унеси ее из этой долины, и ты увидишь как она расстает, словно эхо."

Мэллинсон грубо рассмеялся, как если бы обретая уверенность от своих собственных мыслей. "Я этого не боюсь. Эхом она является только здесь, если уж использовать твое сравнение." После паузы он добавил: "Подобные разговоры ни к чему нас не приведут. Давай лучше прекратим всю эту поэзию и вернемся на землю. Я хочу помочь тебе, Кануэй -- я знаю, полнейшая бессмыслица, но я попробую убедить тебя, если, конечно, смогу. Предположим, я поверил, что твоя история на самом деле правда, и действительно нуждается в экзаминовке. Скажи тогда мне серьезно, какие доказательства к ней у тебя существуют?"

Кануэй молчал.

"Только лишь фантастический вздор, которым кто-то тебя опутал. Подобное, без единой тени доказательств, ты бы не принял даже от человека на которого можно положиться, и которого ты знал всю свою жизнь. А где, скажи, твои доказательства? Их, нет, я так понимаю? И Ло-Тзен, она когда-нибудь сама рассказывала тебе свою историю?"

"Нет, но-"

"Тогда почему, скажи, ты веришь кому-то другому? И весь этот вопрос долговечности -- существует ли хотя бы один внешний факт его доказательства?"

Подумав мгновение, Кануэй вспомнил о неизвестных работах Шопена исполняемых Бриаком.

"Ну, для меня это ничего не значит -- я не музыкант. Но даже если они и подлинники, существует ведь вероятность того, что завладел он ими каким-то нечестным путем?"

"Без сомнения, так."

"И потом, метод, о котором ты говоришь, сохраняющий молодость и все такое. Что это? Ты говоришь, это вроде какого-то наркотика -- ну так, я хочу знать, что это за наркотик? Ты его видел хоть раз или пробовал? Кто-нибудь предоставил тебе пусть один положительный факт в его пользу?"

"Нет, подобных деталей не было, это правда."

"Да интересовался ли ты деталями? Или так и проглатывал все, целиком? Неужели тебе не приходило в голову, что эта история нуждается в подтверждении?" Подчеркивая свое преимущество, он продолжал: "Что ты вообще знаешь об этом месте кроме того, что ты слышал? С кем ты сталкивался, несколько старичков, и никого больше? Не принимая их во внимание, можно только сказать, что место это неплохо расположено, и, кажется, управляется на интеллектуальном уровне. Но как и почему оно появилось, у нас нет ни малейшего понятия, и зачем мы нужны им здесь, такая же тайна; но, знаешь ли, верить из-за этого какой-то старой легенде, ты меня извини. И потом, послушай, ты же человек критического склада ума -- в английском монастыре ты подвергал колебаниям каждое сказанное там слово -- и теперь верить всему только потому что ты в Тибете, я этого не понимаю."

Кануэй кивнул. Он не мог не согласиться с хорошо поставленной точкой зрения даже в состоянии более глубоких, отдаленных чувств. "Точное замечание, Мэллинсон. Правда, наверное, та, что когда вопрос касается веры без определенных доказательств, мы все склоняемся к тому, что привлекает нас больше всего."

"Да буть я проклят если найду что-нибудь привлекательное в существовании, где живешь до состояния полу-трупа. Пусть моя жизнь будет короткой, но веселой. А россказни о будущей войне -- все это так, детский лепет. Как вообще может быть известно о ее наступлении и о том, какой она будет? Вспомни последнюю войну, не ошибались ли все эти предсказатели?" Он добавил, не дождавшись ответа Кануэйя: "Так или иначе, я не верю в неизбежность вещей. И пусть я не прав, сходить с ума по этому поводу бессмысленно. Бог видит, мне уж лучше холодеть от страха под пулями новой войны, чем скрываясь от нее, зарыть себя здесь."

Кануэй улыбнулся. "Ты обладаешь удивительной способностью неверно понимать меня, Мэллинсон. Когда мы были в Баскуле, ты считал меня героем, сейчас ты принимаешь меня за труса. Откровенно говоря, я и не то и не другое, но, какое это имеет значение. Когда ты вернешься обратно в Индию, то скажи, если хочешь, что я остался в Тибетском монастыре от страха перед новой войной. Это, конечно, совершенно не та причина, но я не сомневаюсь, что те, кто уже считает меня сумасшедшим охотно в нее поверят."

С некоторой грустью Мэллинсон ответил: "Знаешь, так говорить глупо. Чтобы ни случилось против тебя я не скажу ни слова. Можешь на это рассчитывать. Я согласен, мне сложно понять тебя, но знаешь как бы мне этого хотелось? Я бы многое отдал, чтобы только понять тебя! Кануэй, могу ли я хоть как-то помочь тебе? Что-нибудь, могу я что-нибудь сделать?"

Последовала долгая пауза, которая наконец была прервана Кануэйем: "Я хочу задать тебе только один вопрос, если ты простишь меня за то, что вмешиваюсь в твою личную жизнь."

"Да?"

"Ты влюблен в Ло-Тзен?"

Бледность на лице юноши тут же сменила цвет на румянец. "Я осмелюсь сказать, что да. Конечно, ты будешь утверждать, что это абсурд, и глупость, и, может быть, так и есть, но я ничего не могу с собой поделать."

"Я совсем не считаю это абсурдом."

После стольких пререканий, спор, казалось, наконец обрел тихую гавань. Кануэй добавил: "Я сам ничего не могу с собой сделать. Так случилось что ты и эта девочка -- два самых дорогих для меня человека на целом свете...тебе может показаться все это странным." Внезапно он встал и прошелся по комнате. "Ну что ж, обговорили все, что можно было, не так ли?"

"Да, я думаю." Но в неожиданном одушевлении Мэллинсон продолжил: "Ну что за бессмыслица говорить, что она не юна! И жуткая, отвратительная бессмыслица. Кануэй, ты не можешь этому верить! Это уж слишком нелепо. Как это вообще возможно?"

"Откуда ты знаешь, что она юна?"

Мэллинсон наполовину отвернулся, и с лицом залитым жуткой скромностью ответил: "Потому что я на самом деле знаю...Может быть ты подумаешь обо мне плохо...но я действительно знаю. Боюсь, что ты, Кануэй, никогда по-настоящему и не понял ее. Она холодна только снаружи, и чувства ее были заморожены в результате пребывания здесь. Но тепло не ушло."

"Тепло, чтобы расстаять?"

"Да...ты можешь так выразиться."

"И она юна, Мэллинсон, ты в этом уверен?"

Мэллинсон мягко ответил: "Боже мой, ну конечно. Она всего лишь девочка. Мне было ужасно жаль ее, а потом, мы, кажется, понравились друг другу. В этом нет ничего постыдного. Если уж говорить об этом, то здесь, по-моему, это самое приличное, что когда-либо имело место..."