Барбара Константин - Как Том искал Дом, и что было потом Страница 4

— Надо в воде размочить, чтоб стал помягче. А то я, кажется, где-то зубы посеяла.

Она хихикнула, и Том удивленно воззрился на нее.

— Да вставную челюсть… Наверно, в огороде потеряла.

— А, так вы хотите, чтобы я…

— Да ладно, не волнуйся, обойдусь пока как-нибудь.

Том сделал для нее хлебную кашицу. Она заглотила ее в один миг. Но еще с полным ртом вдруг вскинулась:

— А мои ребятишки? Видел их?

— Вы про собаку с кошкой? Спят у печки. Послушайте, мадам, я сейчас попробую вкатить тачку в дом, хорошо? Там вам будет теплее.

Он отправился искать доску, чтобы соорудить мостик. Старушка сидела в тачке и тихо бормотала себе под нос:

— Думаешь, они прибежали бы посмотреть, что со мной? Ничего подобного. И лапой бы не пошевелили. Спорю, они даже не заметили, что меня дома нет. Поганцы такие… Жива я еще или померла, им все равно. Проголодались, бедные. Старые они у меня, такие старые, что уже ничего не соображают. Вот беда-то…

Том вернулся, уложил доску, собрался с силами и вкатил тачку с бабулькой на середину кухни. Подвез ее поближе к печке.

— Как тебя звать-то, малыш?

— Том.

— A-а… Поверни-ка тачку боком. Сможешь, малыш?

Она стала гладить собаку и кошку. Те почти не подавали признаков жизни. И она снова принялась тихонько плакать.

— Вам больно?

— Нет. Только ноги совсем не шевелятся. — Она шумно высморкалась в подол. — И еще… У меня юбка сзади вся мокрая… Вот ведь несчастье-то…

— Хотите, я сбегаю за кем-нибудь?

— Да кто сюда поедет в такую поздноту?

— Не знаю.

— Вот видишь…

Они помолчали.

— Я могу попробовать привести маму. Уж она-то знает, что делать. По работе она иногда помогает больным.

— А кем она работает?

— Помощницей по хозяйству.

— А как ее зовут?

— Джос.

— Джос? Ну и имечко… Погоди-ка. Это не она приходила сюда убираться в том году?

— Не знаю.

— Если это была она, мне кажется, мы разругались.

— Да?

— Она мне всю посуду перебила.

— Тогда это точно она.

— В остальном все было в порядке, но вот посуда… Лучше б уж не делала.

— Знаю. У нас дома все тарелки и стаканы пластиковые.

— А вообще-то, она хорошая девушка.

Том улыбнулся:

— Да, мадам.

Она прикрыла беззубый рот ладонью, чтобы не пугать его улыбкой:

— Зови меня Мадлен. Обойдемся без церемоний.

Он поставил на огонь котел с водой. Когда вода нагрелась, вылил ее в корыто. Потом прикрыл простыней тачку, в которой сидела Мадлен. Под простыней помог ей раздеться. Это заняло немало времени. Не так-то просто расстегивать пуговицы, когда не видишь, что делаешь. Потом он попросил обнять его за шею, поднатужился и умудрился приподнять ее и пересадить в корыто с теплой водой. Она издала легкий вскрик. От страха и от удовольствия. Ой, щиплет! Ох, как хорошо! Потом она захотела, чтобы он нашел в буфете бутылку флердоранжевой воды. Чтобы ароматизировать воду в ванной.

А теперь Мадлен распевала во все горло. Своим хриплым дребезжащим голосом. Том сидел снаружи, на ступеньках крыльца. Ему было смешно слушать, как распевает бабулька.

Как надтреснутая кастрюля.

7

Перебор

Хозяин бара опустил металлическую штору. И вся компания оказалась на тротуаре. Они уже здорово набрались. И не знали, куда еще двинуть. Пауло — он больше всех наклюкался — пригласил их к себе. Парни были за. Но девчонки заколебались. Поздно уже. Это ж какая даль. А они, между прочим, на каблуках. И так все ноги сбили…

— …Охота переться пешком несколько километров…

— Да ладно вам ломаться, пошли, — уговаривали их парни.

Джос и Лола, пошатываясь, побрели прочь от остальных. Не оборачиваясь, крикнули, чтобы их подождали. Они сейчас, только пописают в переулочке. Едва завернув за угол, скинули туфли и с радостным воплем побежали вперед.

У Лолы они растянулись на полу.

— Бедняги, как мы их кинули, а?

— Ну и фиг с ними. Там ни одного приличного не было.

— Это точно. Полный отстой.

Они прыснули и захохотали, держась за животы. Но они очень устали. Даже смеяться сил не было.

— Не, честно, я, когда переберу, совсем голову теряю, ага. Готова пойти с первым попавшимся и делать что угодно.

— Что верно, то верно, Лола.

Они снова прыснули.

— Чья б корова мычала. Ты, что ль, лучше? Только знаешь, если подумать, то мне, когда назюзюкаешься, это дело по фигу… Я и не чувствую ничего. У тебя тоже как отрубает, а?

— Ну да. Известное дело. Бухло навроде заморозки.

— Точно, твоя правда.

Джос закрыла глаза:

— Может, на самом деле это и есть настоящее доказательство любви. Когда на трезвую голову… Но забываешься.

— Чего-чего?

— Ничего…

— Брось, я не поняла. Ты чего сказала?

— Да не помню уже, честное слово.

Они снова залились дурацким смехом, от изнеможения постепенно перешедшим в икоту.

— Слушай, я вот чего думаю. Ты видела типа, который тебя искал тут на днях?

— Какого еще типа?

— Симпатичный парень. В черном костюме и белой рубашке. Суперкласс. Заходил к нам в парикмахерскую. Спрашивал, может, случайно, кто-нибудь тебя знает.

— А ты, конечно, ответила, что знаешь, и даже объяснила, где я живу…

— Ну да. А чего?

— Да ничего.

Джос внезапно поднялась. Хмель как рукой сняло.

— В следующий раз, Лола, будь так любезна, не раздавай мой адрес первым встречным мужикам. Даже симпатичным.

— Но он же сказал, что тебя знает!

— Это еще не причина.

— Да чего ты, в самом деле…

Джос нацедила себе кофе. Ополоснула лицо водой, влезла в туфли. Прежде чем выйти, набросила одеяло на Лолу, заснувшую прямо на кафельном полу кухни:

— Пока, Лола. Я тебя, конечно, люблю, но иногда ты бываешь полной дурой.

8

Черный ящик

Том встал рано. Все домашние задания на субботу-воскресенье он уже сделал, чтобы освободить себе время. Он знал, что Джос, когда проснется, будет злиться. Потому что свои уроки она предпочитает делать одновременно с ним. Но выбора у него не было — дел невпроворот. Он быстренько прибрался, приготовил завтрак и даже сварил кофе для Джос — только чтоб ее умаслить. Потом оседлал велосипед и укатил.

И все же он чувствовал себя немного виноватым.

Он прекрасно знал, что Джос ужасно трудно в одиночку делать уроки. Что ей трудно сосредоточиться. Она говорит, это из-за возраста. Но на самом деле ей просто приходится слишком много нагонять. И у нее опускаются руки. Это естественно. Когда он рядом, ей кажется, что учеба идет легче. Она говорит, что он здорово все объясняет. А главное, ей не так стыдно задавать вопросы, когда она чего-то не понимает. Даже дурацкие вопросы. Она уверена, что он не будет смеяться. В любом случае деваться ему некуда. Попробуй он чего-нибудь вякнуть, за ней не заржавеет. Иногда она бывает жуть какой злой. Потому что кто он такой? Одиннадцатилетний сопляк. А еще учить ее будет…

В общем, куда ни кинь…

Последнее время они бьются над орфографией. Ей нелегко приходится. Она ляпает ошибки почти в каждом слове. Но самое трудное — причастия и деепричастия. Она их люто ненавидит, эти причастия и деепричастия. До такой степени, что орать готова. И говорить ужасные вещи. Совсем не обязательно, что она по правде так думает. Хотя немножко да, думает…

Он от этого сильно расстраивается. Особенно когда она кричит, что это все из-за него. И школу она бросила в тринадцать лет тоже из-за него. Так бы она с удовольствием училась дальше, а из-за него — нет, не смогла. А потом, когда увидит, что довела его до слез, дает задний ход. Признает, что он был не единственной причиной. Она и до этого школу прогуливала. И вообще у нее к учебе особых способностей нет. Не плачь, Томик-гномик, ну же. Ты ведь меня знаешь. Меня часто заносит… К тому же, даже беременная, она вполне могла продолжать учиться, это точно. Просто учителя такие попались — не сумели ее заинтересовать. Зато доставали своим воспитанием. Даже не потрудились выяснить, как и почему с ней такое приключилось.

Она была уже на пятом месяце, когда наконец узнала, отчего у нее распух живот. Она, конечно, чувствовала, что в последнее время у нее внутри что-то растет. Растет и вертится во все стороны. Как будто она живую рыбку проглотила. Ее это пугало. Как в фильме «Чужой». Там было чудовище, которое росло в теле девушки… В конце концов она поделилась своими тревогами со школьной медсестрой, а та направила ее к врачу. И врач определил, что с ней такое. А с ней был он, Том, который ровно через три месяца высунул из нее наружу кончик носа. Недоношенный росточек.

На нее это обрушилось — бум! — с первого раза. Второго раза с тем парнем не было. Она его не любила. А он ее кадрил только из-за ее грудей, точно. В их компании ни у кого таких больших не было. Она прекрасно видела, как это действует на мальчишек. У него, например, прямо глаза из орбит вылезали. Это было смешно. А потом он пригласил ее в киношку и купил ей попкорн. Впервые в жизни кто-то ее угостил. Фильм был шикарный, и попкорн тоже. В качестве благодарности она разрешила ему делать все, что он захочет. Он взялся за дело с грацией и ловкостью отбойного молотка. Три дня она ходить не могла, что совершенно отвратило ее от подобных занятий, во всяком случае на какое-то время. Если это и есть любовь, решила она про себя, то лучше обойтись без нее. Но парень вцепился в нее как клещ. Таскался за ней повсюду. Как собака. И плакался без передышки. И стихи писал. Одно ей даже понравилось… Ну и что? Одно стихотворение дела не меняет. Через какое-то время до него вроде дошло. И он переметнулся на сторону. На ее подружку Элоди. Та не возражала, чтобы он мял ее сиськи. Даже наоборот. Ей это правилось. Они у нее были маленькие.