Эрнст Гофман - Состязание певцов Страница 4

- Ага, немало пришлось побродить, чтобы доискаться наконец того, кто так здорово распелся тут в ночи. Так это вы, Генрих фон Офтердинген? Мне бы и самому догадаться - ведь вы же самый скверный из всех этих так называемых певцов с Вартбурга, так что дурацкая песня без смысла и толка - откуда бы ей еще тут взяться?

При этих словах Офтердинген положил руку на рукоять своего меча. Однако черная фигура вновь разразилась оглушительным смехом, в это мгновение луч света упал на смертельно-бледное лицо незнакомца и Офтердинген мог рассмотреть его впалые щеки, острую рыжеватую бородку, искаженный гримасой рот, берет с черными перьями на нем.

- Ну, ну, юноша, - сказал незнакомец. - Не будете же вы применять против меня оружие только потому, что я не доволен вашими песнями? Конечно, певцы этого не любят, им хочется, чтобы до небес превозносили все, что ни сочинят такие знаменитости, пусть даже все это ни на что не годный вздор. Но именно потому, что для меня все эти песни - чепуха и я вам откровенно говорю: вы в благородном искусстве пения не мастер, а в лучшем случае посредственный ученик, - вы должны понять, что я искренний ваш доброжелатель и друг и не собираюсь чинить вам зло.

- Но как же вы можете, - заговорил Офтердинген, которого била дрожь, как можете вы быть моим другом, если я даже не помню, чтобы когда-нибудь в жизни видел вас...

Не отвечая на вопрос, незнакомец продолжал:

- Что за чудное место! И ночь такая теплая, подсяду-ка к вам - вот сюда, где светит луна, и мы поговорим хорошенько. Вы же все равно не станете возвращаться сейчас в Эйзенах. Послушайте меня, может быть, это послужит вам на пользу.

С этими словами незнакомец опустился на большой поросший мхом камень, усевшись почти вплотную к Офтердингену. Странные чувства боролись в груди Генриха. Он не ведал страха, однако в такую ночь, вдалеке от человеческого жилья, в таком жутком месте он не мог отделаться от чувства ужаса, который вызывал в нем голос человека, да и весь облик его. У него было ощущение, будто он вот-вот должен броситься головой вниз с крутого обрыва в лесной поток, шумевший в глубине. А спустя мгновение ему казалось, что он скован по рукам и ногам.

Тем временем незнакомец пододвинулся еще ближе к Офтердингену и начал тихо, почти шепча ему на ухо:

- Я из Вартбурга, я только что выслушал все, что распевали там ваши так называемые мастера, все от начала до конца, все эти ученические потуги, недостойные называться пением. Но дама Матильда существо прелестное и приятное, другого такого, может, и нет на свете.

- Матильда! - вскрикнул Офтердинген с душераздирающей тоскою в голосе.

- Ха-ха! - засмеялся незнакомец. - Ха-ха! Видно, юноша, кольнуло? Так давайте поговорим сейчас о вещах серьезных или, лучше сказать, возвышенных. Я имею в виду благородное искусство пения. Возможно, вы все там связываете с ним какие-то благие намерения, так что все у вас выходит как-то просто и естественно, но ведь у вас нет ни малейшего представления о глубинах искусства. Я только намекну, и вы поймете, что никогда не достигнете цели, если и впредь будете идти прежней дорогой.

И черный повел неслыханные речи - словно какие-то заморские песни, - в них же он необычайно превозносил искусство пения. Пока он говорил, в душе Генриха являлись и исчезали, словно ветер уносил их, образы, картины - одна за другой. Как будто новый мир открывался перед ним - люди, лица, все как живые. Каждое слово производило впечатление молнии - они внезапно вспыхивали и стремительно исчезали. Полная луна стояла над лесом. И незнакомец, и Генрих были освещены ее лучами. И Генрих заметил теперь, что лицо незнакомца отнюдь не было столь отвратительным, как показалось ему поначалу. Если и горели его глаза каким-то необыкновенным огнем, то все же на губах его играла приятная улыбка (так виделось Генриху), а нос коршуна и высокий лоб придавали лицу выражение силы и решительности.

- Не знаю, - сказал Офтердинген, когда незнакомец на мгновение остановился. - Не знаю, что за чудное ощущение пробуждают во мне ваши речи. Словно только теперь я начинаю понимать, что такое пение, а все прежнее было лишь простым и обыденным, словно только теперь я узнаю, что такое истинное искусство. Вы, конечно, большой мастер песнопений, и я от всей души прошу принять меня в число ваших старательных и любознательных учеников.

Тут незнакомец вновь отвратительно расхохотался, поднялся с камня и предстал пред Генрихом с лицом, искаженным гримасой, в облике такого исполина, что Офтердингена вновь обуял ужас. Чужак опять заговорил громовым голосом, отдававшимся в дальних ущельях:

- Вы полагаете, я большой мастер песнопений? Быть может. Порой, по временам. Однако уроков я не даю. Любознательным личностям вроде вас я всегда готов служить советом. А слышали ли вы о мастере песнопений, глубоко изведавшем тайны этого искусства, - о Клингзоре? О нем болтают, что он великий некромант и будто бы даже общается с кем-то, кто принят не во всяком обществе. Однако не давайте сбить себя с толку россказнями: все, что людям непонятно, что ускользает от их соображения, все это для них уже что-то сверхчеловеческое, поближе к небу. Или к аду. Ну, хорошо, мастер Клингзор и наставит вас на путь истинный. Он обитает в Семигорье, вот и отправляйтесь туда. Тут вы и увидите, что наука и искусство даровали великому мастеру все, чем можно насладиться и позабавиться на земле, - и славу, и богатство, и расположение дам. Вот так-то, любознательный юноша! Будь Клингзор здесь, спорим на что хочешь, он обездолил бы нашего нежнейшего Вольфрамба фон Эшинбаха, этого швейцарского пастуха-воздыхателя, он отнял бы у него прекрасную графиню Матильду!

- Для чего повторяете вы мне это имя? - в гневе воскликнул Генрих Офтердинген. - Подите прочь, от вашего присутствия меня знобит!

- Ха-ха, - засмеялся незнакомец, - только не сердиться, маленький мой приятель! Вас знобит оттого, что ночь холодна, а куртка ваша тонка. Я в этом не повинен. Может быть, вам было худо оттого, что я сидел рядышком с вами и согревал вас? Что холод и озноб! Я могу послужить вам кровью и жаром вспомните графиню Матильду! Ну, я просто хочу сказать, что расположение женщин можно завоевать пением - если петь так, как мастер Клингзор. Я затем столь презрительно отзывался о вашем пении, чтобы вы обратили внимание на свое неумение и бестолковость. Но когда я заговорил о подлинном искусстве, вы сразу же почувствовали истину моих слов, и это доказывает, что в вас есть добрые задатки. Вполне возможно, что вы призваны пойти по стопам мастера Клингзора, а тогда вы сможете с успехом добиваться расположения Матильды. Итак, нечего сидеть на месте - в путь, в Семигорье! Однако минуточку! Если вы не сразу сможете пуститься в странствие, то вот я дарю вам маленькую книжечку - тщательно изучайте ее. Мастер Клингзор сочинил ее, и в ней записаны не только правила подлинного пения, но и некоторые песни самого мастера.

С этими словами незнакомец вытащил из кармана книжечку в кроваво-красном переплете, который так и заблистал в лучах луны. Ее он отдал Генриху. Как только Офтердинген взял книжечку в руки, чужака словно и след простыл, он исчез в чаще леса.

Генрих погрузился в сон. Когда он проснулся, солнце стояло в зените. На коленях лежала красная книжечка, иначе все приключение с незнакомцем он счел бы ярким сновидением.

О графине Матильде.

События в замке Вартбург

Несомненно, о возлюбленный читатель мой, ты хотя бы раз в жизни находился в кругу нежных дам и остроумных мужчин, в кругу, который уместно назвать венком, сплетенным из различных цветов, соревнующихся между собой ароматами и яркостью красок. Но подобно тому как музыка распространяет свое сладостное благоухание на всех и в каждом будит радость и восторг, так и здесь - красота одной высокой дамы освещала своими лучами всех, создавая приятную гармонию, в которой и пребывали все. Отражая ее красоту, погружаясь в музыку ее речей, и другие дамы выглядели прекраснее, чем всегда, и сердца мужчин расширялись, и, вместо того чтобы замыкаться в себе, они могли свободнее, чем когда-либо, изливать свое вдохновение в словах и мелодиях так, как принято было в этой компании. И как ни стремилась наделенная детской добротою царица уделять свои милости каждому, раздавая их поровну, все же неземной взор ее чаще останавливался на юноше, который молча стоял напротив нее и глаза которого, блестевшие от слез сладостного волнения, предвещали блаженство любви, какое ощутил он в присутствии дамы. Может быть, кто-нибудь из присутствующих завидовал юноше - однако ненавидеть его не мог никто, и, напротив, всякий настоящий друг еще больше любил его за эту испытываемую им любовь.

Именно все так было и при дворе ландграфа Германа Тюрингенского. Здесь в прекрасном венке, составленном из дам и поэтов, графиня Матильда, юная вдова почившего в преклонном возрасте графа Куно Фалькенштейна, была прекраснейшим цветком, ароматом и блеском своим затмевавшим всех остальных.