Сомерсет Моэм - За час до файфоклока Страница 4

Все трое слушали молча. Кэтлин не отрывала глаз от бледного, бесстрастного лица сестры; мистер Скиннер смотрел на противоположную стену, увешанную крисами, парангами и другим малайским оружием; у этой стены сидела на диване его жена.

- Только когда я снова попала в Куала-Солор полтора года спустя, мне стала ясна причина этого непонятного поведения. - Миллисент издала горлом странный сдавленный звук, точно отголосок презрительного смешка. - Я узнала многое, о чем не догадывалась раньше. Гарольд в тот раз приезжал в Англию специально, чтобы жениться. На ком жениться - это особой роли не играло. Помните, мама, как мы из кожи вон лезли, чтобы не упустить его? Можно было не тратить столько усилий.

- Не понимаю, о чем ты говоришь, Миллисент, - сказала миссис Скиннер обиженным тоном; намек на какие-то интриги не понравился ей. - Я сразу увидела, что он в тебя влюблен.

Миллисент пожала своими массивными плечами.

- Он был запойным пьяницей. Каждый вечер, уходя спать, он брал с собой бутылку виски, а к утру она оказывалась пустой. Его предупредили, что если он не бросит пить, ему придется уйти в отставку. Главный его начальник сказал, что хочет дать ему последний шанс. Пусть берет отпуск и едет в Англию. И пусть постарается привезти оттуда жену, чтобы было кому присматривать за ним. Гарольд женился на мне потому, что ему нужна была нянька. В Куала-Солор заключались пари насчет того, сколько времени мне удастся продержать его трезвым.

- Но он был влюблен в тебя, - перебила миссис Скиннер. - Ты не знаешь, какими словами он о тебе говорил; а в то самое время, о котором ты сейчас упомянула - когда ты уехала в Куала-Солор, потому что должна была родиться Джоэн, - я получила от него такое милое письмо, и все только о тебе.

Миллнсент снова поглядела на мать, и густой, темный румянец окрасил ее желтоватую кожу. Руки, покоившиеся на коленях, слегка задрожали. Она вспоминала ту первую пору своей семейной жизни. Правительственный катер доставил их к устью реки, и ночь они провели в бунгало, которое Гарольд шутя назвал своей приморской виллой. На следующий день туземная лодка повезла их вверх по реке. Из прочитанных романов Миллисент вынесла впечатление, что на реках Борнео царит всегда загадочный, зловещий мрак, а тут над головой было ярко-синее небо, по которому бежали белые облачка, и зелень мангровых зарослей и пальм нипа, спускавшихся к самой воде, блестела на солнце. По берегам сплошной стеной тянулись джунгли, а дальше на фоне неба темнел зубчатый силуэт далекой горы. Утренний воздух был свежим и бодрящим. Казалось, приветливый, плодородный край раскрывается ей навстречу, и она всем существом ощущала его вольный простор. Они вглядывались в сплетение ветвей на берегу, высматривая обезьян, а один раз Гарольд показал ей в воде что-то похожее на корягу, и сказал, что это крокодил. На пристани их встречал помощник Гарольда в шлеме и в парусиновых штанах, а за ним, в качестве почетного караула в честь прибывших, выстроилось десятка полтора молодцеватых солдатиков. Гарольд представил своего помощника жене. Фамилия его была Симпсон.

- Черт побери, сэр, - сказал он Гарольду. - До чего же я рад, что вы вернулись. Без вас тут можно было пропасть с тоски.

Бунгало резидента стояло на пригорке, в глубине сада, где в буйном беспорядке разрослись веселые, яркие цветы. Дом казался немного запущенным, и мебели было маловато, но комнаты были большие и прохладные.

- Деревня в той стороне, - сказал ей Гарольд. Она последовала взглядом за движением его руки, и в это мгновение из чащи кокосовых деревьев донеслись мерные удары гонга. У нее как-то странно сжалось сердце.

Хоть делать ей было почти нечего, дни проходили без томительной скуки. Ранним утром бой приносил им чай, и они нежились на веранде, наслаждаясь душистой утренней прохладой (он в фуфайке и саронге, она в халате), пока не наступало время одеваться к завтраку. Потом Гарольд уходил в свою канцелярию, а она час-другой занималась малайским языком. После второго завтрака он возвращался в канцелярию, а она ложилась спать. Позднее, подкрепившись чашкой чаю, они шли гулять или играли в гольф на площадке, для которой Гарольд велел расчистить ровный участок у подножия холма. К шести уже темнело, и мистер Симпсон являлся пропустить рюмочку. За разговором коротали время до обеда, который бывал поздно; иногда Гарольд играл с мистером Симпсоном в шахматы. Вечера, напоенные пряным ароматом, были пленительны. Набитые светлячками кусты вдоль веранды мерцали и переливались холодным огнем, точно призрачные маяки, а в воздухе было разлито благоухание цветущих деревьев. После обеда прочитывали полученные из Лондона газеты полуторамесячной давности и наконец шли спать. Миллисент нравилось быть замужней женщиной, хозяйкой дома; нравились слуги-туземцы, молчаливые, но приветливые, расхаживавшие по комнатам босиком в своих пестрых саронгах. Мысль, что она - жена резидента, рождала в ней приятное чувство собственной значительности. Гарольд внушал ей уважение тем, как свободно он говорил по-малайски, величественной осанкой и умением держать себя с подчиненными. Иногда она заходила послушать, как он решает судебные дела. Она видела, как многообразны его обязанности и как уверенно он справляется с ними, и это возвышало его в ее глазах. Мистер Симпсон говорил ей, что никто здесь не понимает туземцев лучше Гарольда. В нем есть то сочетание твердости, такта и добродушия, которое необходимо в обращении с этим боязливым, недоверчивым и мстительным народом. Миллисент начала даже восхищаться своим мужем.

Они были женаты уже около года, когда двое натуралистов-англичан, направлявшихся в глубь страны, попросили у них приюта на несколько дней. Просьба была подкреплена рекомендательным письмом губернатора, и Гарольд сказал, что нужно принять гостей как следует. Их приезд внес приятное разнообразие в жизнь дома. Миллисент пригласила к обеду мистера Симпсона (он жил в форте и обедал у них только по воскресеньям), а после обеда мужчины засели за бридж. Миллисент скоро оставила их и ушла спать, но шум в гостиной долго не давал ей заснуть. Она не знала, который был час, когда Гарольд разбудил ее, ввалившись в комнату. Она не подала голоса. Ему пришло в голову принять ванну перед сном. Ванная находилась внизу, как раз под спальней, и он стал спускаться с лестницы. Должно быть, по дороге он споткнулся: раздался сильный грохот, сопровождаемый бранью. Потом его стошнило. Слышно было, как он льет на себя ведрами воду, а немного спустя он взобрался по лестнице наверх, на этот раз с большей осторожностью, и нырнул в постель. Миллисент притворилась спящей. Ей было противно. Она поняла, что Гарольд пьян.- Она дала себе слово утром поговорить с ним об этом. Что подумают натуралисты? Но утром у Гарольда был такой неприступно-величественный вид, что она не решилась напоминать ему о вчерашнем. Ровно в восемь они с Гарольдом и оба гостя сели завтракать. Гарольд окинул взглядом накрытый стол.

- Овсяная каша, - сказал он. - Миллисент, наши гости, вероятно, предпочли бы что-нибудь поострее, такой завтрак их едва ли устроит. Что до меня, мне ничего не нужно, кроме стакана виски с содовой.

Натуралисты засмеялись, но лица у них были смущенные.

- Ваш муж - опасный человек, - сказал один из них.

- Я бы считал свой долг гостеприимства неисполненным, если бы в первый день вашего пребывания в моем доме отпустил вас спать трезвыми, - сказал Гарольд, как всегда сумев отлично выразить и закруглить свою мысль.

Миллисент, слушавшая с натянутой улыбкой, почувствовала облегчение, узнав, что гости вчера были так же пьяны, как и хозяин. Больше она не оставляла вечером мужчин одних, и все довольно рано расходились по комнатам. Но все же она была очень рада, когда натуралисты решили продолжать прерванный путь. Жизнь в бунгало вошла в обычную колею. Спустя несколько месяцев Гарольду пришлось отправиться в инспекционную поездку по району. Вернулся он больной, с сильным приступом малярии. Впервые Миллисент наблюдала вблизи эту болезнь, о которой столько слышала раньше, и ее не удивило, что Гарольд никак не может оправиться даже после того, как приступ миновал. Он был словно не в себе. Придя домой, подолгу молчал, уставясь на нее остекленевшим взглядом, или выходил на середину веранды, слегка пошатываясь, но сохраняя величественную осанку, и произносил длинные речи о политическом положении Англии - и вдруг, потеряв нить, прищуривал глаза с совершенно несвойственным ему лукавством и говорил:

- До чего же эта проклятая малярия изводит человека. Ах, женушка, женушка, не знаешь ты, что за трудное дело - быть строителем империи.

Она стала подмечать на лице Симпсона какое-то тревожное выражение; раз или два, оставшись с ней вдвоем, он словно бы порывался сказать ей что-то, но в последнюю минуту природная робость мешала ему. В конце концов она не выдержала и, когда Гарольд однажды задержался в канцелярии дольше обычного, сама начала разговор.