Владислав Вишневский - Кирза и лира Страница 4

Кстати, если присмотреться, рюкзак у бойца набит чем-то напоминающим бутылочные формы. «Ты посмотри, — опять вскидывается отец. — Ах, ты, стерве-ец, ах, сукин сын. Водку он с собой, понимаешь, в армию набрал, а. С водкой, значит, служить собрался, да! Ну ничего-о, ты у меня сейчас попля-яшешь. Ты выпьешь у меня сейчас, ага! Сообщу вот сейчас дежурному офицеру — он тебе выпьет там. Будешь у меня знать!»

Всю эту живописную конструкцию призывника венчает молодая, еще ни разу в жизни не брившаяся, но совершенно нахальная физиономия с узнаваемыми, общими для его семьи внешними чертами. Почему именно нахальная? Да потому что умная. Он-то знает — не важно, что будет прохладно, не важно, что будет не очень удобно, не важно, что кому-то за него стыдно — важно то, что этим — страшным тамошним «старикам», в армии, ничего от него хорошего, в смысле одежды, не достанется. Отбирать-то у него, считай, и нечего. Понятно, да? То-то, тюти!

Заметим, на этом торжественном действии рыдали все. Даже те, кто случайно, неосторожно, сдуру, сказать, за компанию, попали на эти чудо-проводы-смотрины. Правда, потом родители опомнились, поплакали уже и по случаю самих проводов в армию, по поводу расставания с любимыми чадами. Это, конечно, это само собой, как уж водится. Без этого — армия не армия. На проводах в армию, да не поплакать. Что вы!.. Армия — это вам, понимаешь, не фунт изюму. Армия — это не… как бы это мягко сказать… Это… Нет, про армию мягко не скажешь, не получается, не тот образ, не радостный. Ладно, пусть не радостный, но торжественный, вроде даже праздничный. Так пойдёт? Нет, не пойдёт. Скорее торжественный. Хорошо, пусть остаётся только торжественный повод. Всё равно без слёз никак. Это да. В общем, помните те — оставшиеся бухгалтерские двадцать процентов? Как раз те самые слезы теперь и были, но уже действительно по-случаю.

Но «сердобольные» военкомовские работники — или случайно, или у них так все здорово отработано, вовремя поймали момент — предупреждая новую волну прощальных слез и завываний, удачно сворачивая мокрый минорный процесс — прокричали хрипящими динамиками несколько соответствующих патетических лозунгов. «Родина доверила…», «С честью и достоинством…», «Всегда, кому надо, дадим…», «Отпор заклятым империалистам…», «Никогда не уроним…». Под буханье барабана, скрежет труб духового оркестра, надрывно-радостно жующего «Прощание славянки», как похоронный марш, рассадили призывников по автобусам и скоренько так увезли.

Общий привет, Родина.

…Уплыл куда-то марш «Славянки»,Вдали погасла звуков медь…

Кто из родственников и знакомых приехал на какой подручной технике, те сгоряча пустились вроде вдогонку, но не далеко, до ближайшего поворота, кто чуть дальше… Остальные — пешие — еще долго махали вслед платочками, другие голыми руками… Продолжая тихонько, кто горестно, кто радостно вздыхать: «Чего уж теперь?», «Ну, слава Богу!», «Ну, наконец-то… Всё!.. Уехали!.. Увезли!»

…Светло и грустно так вздыхая,Затем по хатам разошлись.

А вот с будущими «гвардейцами» не так всё было просто.

В бодром темпе их привезли на станцию. Быстренько-быстренько выгрузили. Скоренько-скоренько пересчитали по головам: один, два, три, четыре, пять, шесть… двадцать два… тридцать пять… тридцать… «Левое плечо вперёд… Куда вы, куда, в другую сторону, в другую… Туда, да… Марш… Именно, вот. Топайте». Завели в здание и быстренько закрыли на замок. Учёные, видать! А может и по-уставу так положено. При этом, конечно же, мгновенно выставили круглосуточную военную охрану — внутри и снаружи. «Не подходить! Военный объект государственной важности». Ни туда, ни оттуда. Беспрепятственно пропускали одних только железнодорожников, отличительно блестевших мазутом или яркими красными фуражками. «Все, братцы, прощай, малая родина!» Вот теперь, действительно наступил полный «копец». И настроение создалось под стать похоронному маршу: «Там, там, та-рам! Там, та-ра-ра, там та-рам!..» Голимый «жопен» пацанам пришел. Кошмар, в общем! Хотя, все новобранцы внешне пытаются вроде хорохориться, мол, «А мне всё по-хер!» «А мне так трын-трава…», «А мне вообще…».

Одно хорошо, особо преданные друзья и подруги не подвели — молодцы! — выставили вокруг этого здания свои временные, тоже круглосуточные посты моральной поддержки и разного продобеспечения. Несколько самодельных «штаб-палаток» и пяток быстрых велосипедистов, из числа особо преданных младших пацанов, существенным образом обеспечивали оперативную связь с внешним миром. Несколько оперативно проделанных соответствующих дырок-отверстий в окнах здания — р-раз, так, сами и разбились кое-где стёкла! — позволяла круглосуточно обеспечивать — из рук в руки! — широчайший диапазон запросов будущих гвардейцев. Причем, если в начале заточения главной темой поддержки были только потоки слезных писем-записок — не забывайте, братцы, пишите! — и горячительное, то к исходу вторых суток продовольственные запросы стали преобладать и, затем, категорическим образом сместились только в сторону еды и бормотухи. «Жра-ать везите, братцы!.. Жра-ать!»

В штабе продподдержки крепко уже ломали головы над неожиданно свалившейся на них, прямо как снег на голову, катастрофически важной проблемы, если не сказать больше: как прокормить ораву резко заголодавших корефанов, будущих славных гвардейцев?! Каждый из продзаготовителей у себя дома и у родственников, у знакомых своих родственников и знакомых тех знакомых, которые знакомые других знакомых, на кухнях и в закромах, правдами и неправдами, уже оставил сюжет картины — «Мамай прошел!», один к одному. Но в штабе это рассматривалось только как подвиг: «Молоток, пацан, выручил!» А будущая домашняя взбучка, заготовителями, воспринималась как достойная награда — Герой Советского Союза, не меньше. И вообще, взбучка — это мелочи, это потом… О чем разговор!

Но главная задача оставалась. Она уже беспокоила хуже зубной боли. Ко всеобщему ужасу, она с каждым часом заметно усложнялась. Неизвестных величин становилось все больше и больше: где еще что из продуктов достать? как обеспечить? как накормить?.. Этого не знал никто. К такой проблеме просто не были готовы. Потому что таких задач в школе не проходили, никто такого не помнит, — даже отличники. Это точно.

Добровольцы-велосипедисты, бедняги, — задница в мыле — озадаченно накручивали очередной десяток километров уже в приличном радиусе от главного места действия. В ряде мест гонцов хорошо знали, уже ждали — кто с собаками, кто и с увесистыми палками. Там за ними гонялись с громкими воплями про какую-то мать!.. Конечно, опасные участки гонцам-велосипедистам приходилось предусмотрительно огибать. За заказами приходилось гонять объездными, более дальними дорогами. А это дополнительная трата времени, энергии… нервов! Они не успевали. Как ни крути, получалось, кругом — дело труба!

Между прочим, нам, новобранцам, еще там, на сборах объявили, что кормить будут только в поезде, когда поедем. А когда поедем, не сказали. Представляете? Вот же ж организация, твою мать! Да кто тут вообще что-то знает, в этом военкомате? Да никто. Многозначительно только прячутся за эту свою, блин, военную тайну… Но ничего, мы… как пионеры, всё это выдержим. Нам потому что некуда деваться!. Хотя его, этого терпежу, уже вроде и нету. Уже на исходе.

Каждое новое утро вся эта горластая орава мальчишек — нервных от голода, похмельной тошноты и неожиданных переживаний — активно рыщет в поисках корки хлеба, окурка, остатков бормотухи, недобитых вчерашних противников, свободного места в туалете, продовольственных передач, любовных записок и информации — ну когда же наконец, падла, поедем, а? кто знает?

Тревожили не менее важные вопросы: куда поедем? где будем служить? в каких войсках? Этого тоже никто не знал — военная тайна.

— Эх, на фло-от бы! — лирично, со вздохом тянет чей-то мечтательный, тонкий, совсем еще детский голос. — Там так-кая крас-сивая фо-орма, пацаны, мо-оре, ча-айки… Я в кино видел, закач-чаешься!

— Ты чё, керя, свинтился? — искренне поражается явной недальновидности его новый друг. — Там же на целый год больше служить. На фиг-га тогда это море сдалось с его качкой. Пусть оно там без нас плавает, соленое такое, нам и на земле хорошо.

— Плавает только говно! — Тонко, со знанием дела парирует знаток плавсредств. — А в море хо-одят. Понятно?

— А! — отмахивается корефан. — Какая разница — плавает, ходит… Я, например, пойду только в авиацию или в танковые. Я ведь трактор водить могу, да. Не веришь? Мне отец давал. Да! Он как-то, слышь, домой после работы опять пьяный приехал, ему надо было в гараж, а он где-то набухался, и перепутал дом с гаражом, представляешь? Мамка его уложила спать, а я взял и отогнал трактор в гараж. Да! Сам! Не веришь? Зуб даю! Ага! Завгар увидел меня, говорит, молодец, пацан, приходи работать. Возьму. — Продолжает хвастать тракторист-самоучка. — Да и вообще, слышь, ребя, лучше ездить, чем бегать, как эти придурки пехота, да, ты! — и мастерски, классно так, сплёвывает сквозь зубы далеко в сторону.