Сергей Минутин - Никто мне ничего не обещал Страница 4

В этом не было никакого обмана. Родина во главе с партийными вождями боролась с казнокрадством и за коммунизм во всём мире. Поэтому заводской администрации легче было изготовить клейма, чем раздавать казённое имущество «господам офицерам». Так они и жили в полном неуважении друг к другу. Терпели. На этом заводском фронте лозунг «народ и армия едины» не работал. Офицеров военпредов не любили за жадность и глупость.

Ещё больше, чем их самих, не любили их жён, которых вынужденно, по закону приходилось пристраивать на тот же завод на «блатные» места. Из–за этого шло постоянное увеличение «блатных» мест, занятых сплошь людьми далёкими от профессий моторостроителей. Здесь заводское начальство и военное представительство сливались в экстазе, усугубляя «застой».

Все горожане знали эту сторону жизни завода. Городок был невелик, завод в нём был один, поэтому сплетни и слухи были главным развлечением.

Сергей тоже знал, но форма, погоны, звёзды завораживали. Пусть их жёны дуры, но рядом со своими мужьями они прекрасно смотрелись. Они были ухожены. Они не были похожи на полуглухих и вздрагивающих баб из цеха штампованных деталей или на женщин с пустыми глазами из цеха сборки. Этим женщинам уже давно всё опостылело, а особенно завод и его руководство, но деваться им было абсолютно некуда.

Сергей как–то пошутил на уроке истории, что дай местному пролетариату в руки серп и молот, он разнесёт весь завод. Учительница оторопела. Она только что говорила то же самое, но о другом, капиталистическом мире, об их зверином лике империализма. И вдруг прямая аналогия с местными условиями. В школу вызвали маму. К счастью, был «застой». В городе Горьком жил ссыльный академик Сахаров. Чекисты, хоть и караулили его, но вполне были согласны с его теорией конвергенции (сближением социализма с капитализмом), оставалось разобраться в деталях этого сближения: кто и к кому первым должен броситься в объятья, кому и как рушить, до основания или по уму.

Поэтому за «серп и молот» маму поругали, но выразили молчаливое сочувствие и согласие. Так выходило, что не только Сергей понимал наступление последней черты, как и то, что, чтобы за неё не перейти, надо было «разнести» аппарат партхозноменклатуры, а заодно и военных в пух и перья.

От них исходила только нищета, пустые полки магазинов и липовая мощь. Чекисты были в курсе всех скорбных дел в своей стране.

Школьная жизнь периода «застоя» — едва ли не лучшие годы в жизни детей СССР. Детей учили на обломках идеологии. К середине 70‑х годов ХХ века просто не осталось учителей, которые бы хоть что–нибудь знали о марксистско–ленинской теории. Не осталось таких людей и в политбюро ЦК КПСС.

Сергей вёл дневник школьной жизни. Он дал ему двойное название: «Терра инкогнита» и «Дежа вю». В дневнике он писал: «Дети — это терра инкогнита (непознанная земля) для взрослых. Вся проявляемая забота о детях в итоге сводится выросшими детьми к новым войнам и революциям. На этих примерах обучаются уже новые дети. И так шаг за шагом, виток за витком».

Да, именно в детстве закладывается вся наша последующая жизнь. А потом начинается тоска и скука, которая выражается в направлениях «развития» взрослого общества. Это когда один у станка стоит, другой в сбербанке сидит, третий наукой себя изводит и т. п. У каждого направления есть свой вождь, свой начальник, который и ведёт куда–то, порой плохо зная куда. И только общий вождь «в курсе того, куда надо». Главное в этом процессе то, чтобы те, кого ведут «куда надо», не стали бы думать над тем, «а надо ли им это всё». Но, к сожалению, шагать в толпе легче. Господь предупреждал: «Не сотвори себе кумира», ибо автоматически становишься холуём, но кто слышит Господа? Он предупреждал с Неба, но на Земле поняли всё не так — и началось: «А на левой груди профиль Сталина, а на правой — Маринка, анфас». Додумались вожди поставить себя вровень с мужской любовью к женщине. А влюблённый, как бычок, бредёт не думая. Но одно дело «за юбкой». Это не навсегда, а до удовлетворения. И совсем другое — за вождём. Это навсегда.

Во многом правдивый учебник истории замечательно описывает историю вождей и холуёв. Бегали по земле дикие племена, свободно бегали, пока не возглавили их вожди. Затем из среды вождей, путём естественного отбора, методом обыкновенной поножовщины, выделились князья. Но потом и среди князей, свободно бегавших, проявился самый хитрый и стал у них царём. Затем народились буржуи, и уже в их среде появились самые хитрые, которые стали организовывать демократические правительства во главе с собой и «мочить» царей со всей их дворней. Ещё более хитрые взрослые, осмотревшись, кого бы ещё возглавить, увидели пролетариат и обалдели от того, что огромная толпа здоровых мужиков и баб гуляет сама по себе, и возглавили её, начав «кошмарить» всех подряд. А сколько разного взрослого сброда было между ними? Декабристы, анархисты, октябристы, левые, правые, центристы, социалисты, коммунисты, капиталисты, империалисты, «ястребы», «голуби» и даже соколы, профсоюзы, «буйволы» и «медведи» и прочие «глисты», которые паразитировали и паразитируют на детях.

Дети в массе своей не рвутся к власти, не пишут законов и манифестов. Именно дети ближе всего к народу, так как именно для детей народные мудрецы пишут народные сказки. Эх, если бы сказками всё и ограничивалось, но появляются учебники по истории, обществоведению, и природное время развития человека останавливается. Дитя встаёт в строй взрослых и шагает к очередному концу очередной взрослой утопии.

Самое интересное, что из детства всё это хорошо видно. Если взять детское творчество на свободную тему, то волосы встают дыбом оттого, что ты такой взрослый и умный виден детишкам, как под микроскопом. Что тебе уже дали кличку, которая полностью соответствует твоему взрослому миру.

Учителей пугает детский максимализм своей простотой, честностью, искренностью, и они начинают его ограничивать законом, нравственностью, моралью. Тыкать дитё «мордой» об парту и громко покрикивать на него, такого непослушного. Им, взрослым, крайне неудобно уживаться с детским максимализмом. Они начинают готовить детей к тому, чтобы в скором времени их опять возглавил какой–нибудь урод и завёл их в очередное «светлое будущее».

Дети сопротивляются, как умеют. Они ещё не холуи, им понятен престол, они ничего не имеют даже против царского трона. Но им не понятны те, кто его занимает, если они не видят в них Бога. Пишут грустные стихи, лепят из глины смерть с косой. Иногда, к несчастью, расстаются с жизнью, ещё детской, не желая себе жизни взрослой. Но это не заставляет взрослых задуматься над тем, что если детей не «кошмарить» в рамках очередной утопии, очередного вождя, то, возможно, они из своего «светлого настоящего» никогда бы и не выходили. И всё было бы хорошо.

Очень редко взрослые понимают, что первично, а что вторично, где причина, а где следствие. Взрослые передают эстафету своих недостатков подрастающим детям, те, повзрослев, продолжают калечить детей дальше, щедро продолжая наделять их всеми взрослыми пороками.

Только став стариками, некоторые взрослые подолгу гладят своих внуков и внучек по мягким волосам без слов, без назиданий, молча. Они передают через свои шершавые руки детям свою любовь и свою мудрость, до которой дожили только к старости. Но это редко. Чаще и старики, ощущая свою возрастную солидарность со своим «бессмертным» вождём, организуются в колонны и идут оправдывать свою взрослую жизнь. И если вождём был фюрер, то вообще хана.

В этом случае опять самые хитрые начинают вертеть головами и высматривать, кого бы опять возглавить и повести. И им на глаза попадаются дети, и сразу этим детям можно дать определение «пропащие дети», ибо их уже повели другие. Не могу сказать, что это плохо, когда только что родившемуся ребёнку дают медаль новорождённого, затем выдают значок «октябрёнка» и барабан, потом — комсомольский значок и горн, затем партийный значок и первую медаль, это то, что называется стабильностью. Стабильность — это, конечно, скука, если она перерастает в привычку, но это и стадо, а в стаде легче живётся.

Страшно оказаться на стыках времён. Это когда в самом низу уже решили, что так дальше жить нельзя, а до самого верха команда ещё не дошла.

Значительно позднее, вернувшись к своим школьным дневникам, Сергей продолжил эту мысль: «Мы, родившиеся в 60‑х годах ХХ века, в этот стык угодили. Нас учили одним правилам, а жить пришлось по другим. Но мы любим свою школу до сих пор. Мы любим своих учителей, распознавая душой своих, или «ненавидим» своих учителей, сохраняя чувство детской наивности и максимализма. В нас ещё живы человеческие чувства. Это главное. Что не прочувствовано, то не может быть и познано. А в этих чувствах наши школьные уроки истории идут в минус. Мир уже менялся, а на уроках истории нам рассказывали о классах, прослойках и антагонизме между ними. Учительница истории никак не могла понять, что, будучи интеллигенцией, она всего лишь «прослойка». Так выходило, что она сама на себя наговаривала, объявляя о присущих прослойкам антагонизмах.