Мюриэл Спарк - Не беспокоить Страница 4

— О да, мадам, мы очень довольны этой службой, — говорит Тео. — Мы очень уютно устраиваемся.

— Вы привыкнете к нашим распорядкам, Тео.

— Да, мадам, мы много чего испытали, мы с Кларой. И мы очень хорошо тут обживаемся. — Он весь дрожит, стоя на холодном ветру с непокрытой головой, в своей легкой ливрее.

— С другими слугами найден общий язык? — ласково осведомляется баронесса.

Тео мешкает, наконец открывает рот. Баронесса его перебивает:

— Отношения хорошие? Поладили?

— О да, мадам, вполне, мадам. Спасибо. — Он слегка пятится, с некоторой поспешностью, видимо норовя поскорей нырнуть в тепло сторожки.

Баронесса и не думает класть на руль руку в теплой перчатке. Она говорит:

— Ну, я очень рада. Среди слуг разных национальностей не всегда легко достигается гармония. В здешних краях у нас чуть ли не у единственных достойный штат прислуги. Не знаю, что бы мы с бароном делали без всех без вас.

Тео, скрестив руки, дергает оба рукава ливреи пониже плеч, весь дрожа, как одинокая звезда на ледяной орбите. Он говорит:

— Наверное, рады домой попасть, мадам. Такой с озера ветер.

— Ах да, вы же замерзли. — И она трогает с места.

— Спокойной ночи, мадам.

— Спокойной ночи.

Он пятится к крыльцу сторожки, потом быстро поворачивается, распахивает дверь. В прихожей хватается за внутренний телефон и несколько секунд, трясясь, ждет, когда он оживет. «Баронесса, — говорит он, — прибыла. Ожидается кто-то еще?»

Из кухни большого дома ему что-то кратко отвечают, сразу вешают трубку. «Что?» — спрашивает Тео у смолкшего телефона. Потом вешает трубку, выскакивает, бежит запирать ворота. И поскорей возвращается в теплую комнату, где Клара томно раскинулась на диване, одной рукой обняв спинку, другую свесив.

— Фотографа ждешь? — говорит Тео.

— О чем так долго? — спрашивает Клара.

— Весь издрог. Ей-то что, в машине. То да се. Про тебя спросила. Спрашивает, мы довольны тут?

Пабло нырнул в машину и отвел ее от фасада, как только Листер помог баронессе вылезти, принял свертки, захлопнул дверцу и провел баронессу по ступеням в холл.

— Ну вот, — говорит она, стягивая перед зеркалом большую меховую шляпу.

Листер принимает шляпу, баронесса взбивает седые букли. Роняет с плеч твидовое пальто, зажимает локтем сумочку, спрашивает:

— Где все?

— Барон в библиотеке, мэм, с ним мистер Пассера.

— Ну что ж. — Она снова охорашивает свои букли. Потом оправляет платье, тесное в талии и в боках, приказывает: — Скажите Айрин, что я через полчаса поднимусь переодеться.

— Айрин сегодня выходная, мэм.

— А Элоиз тут?

— Да, мэм.

— Все еще работает? И как она?

— О, в полном здравии, мэм. Я скажу, чтобы она вам приготовила переодеться.

— Если только ей не будет трудно, — говорит баронесса. — Я так высоко ценю Элоиз, — говорит она, тяжко подходит к библиотеке, сама берется за дверь, опережая Листера, медлит на пороге и поворачивается к Листеру, тогда как в комнате вдруг смолкают голоса. — Листер, — говорит, стоя на пороге, баронесса. — Тео с Кларой, они должны уйти. Очень, очень жаль, но домик мне понадобится для одного кузена. И нам, собственно, швейцар не нужен. Тут я на вас полагаюсь, Листер.

— Хорошо, мэм, хотя материя довольно деликатная. Они ничего такого не подозревают.

— Знаю, знаю. Вы уж там придумайте что-нибудь, Листер. Мы с бароном будем вам исключительно благодарны.

Чуть театрально она распахивает дверь, входит, и мужчины разом вскакивают с серых кожаных кресел. Листер ждет в комнате у двери.

— Ничего не нужно, спасибо, Листер, — говорит барон. — Все у нас тут покуда есть. — Он поводит рукой в сторону бара, явно занятый своими мыслями.

Баронесса грузно опускается на диван, Листер хочет выйти, но замирает на пороге, задержанный запоздалым соображением барона:

— Листер, кто бы ни объявился, нас ни в коем случае не надо беспокоить. — Барон поднимает взгляд на часы, золоченые, в синей эмали, затем сверяется со своим запястьем. — Кто бы нас ни спрашивал, мы просим ни под каким видом нас не беспокоить.

Листер послушно склоняет голову, согласно шевелит губами и уходит.

— Так привидения осаждают дом, — говорит Листер, — они как духи бестелесные, хотя пока и живы. Думаю, нам предстоит долгое ожидание. — Он занимает свое место во главе стола. — Велел ни под каким видом их не беспокоить. «Не беспокоить, Листер». И видели бы вы, какое у нее было выражение лица. Мысли мои расплываются, цепляясь за фантомы, я неотступно думаю про это ее лицо. Я должен избавиться от этого лица, иначе мне кусок в горло не полезет.

— Неплохая женщина, — говорит Пабло.

— Любит милости и блага раздавать, — говорит Листер, — а неприятное чтобы делали другие. «Пара в сторожке должна уйти, Листер, — я полагаюсь на вас, вы уж с ними переговорите. Сторожка мне нужна для моих кузенов»... или это был «мой кузен»? Один, два, три? Не знаю. Короче, ей для них нужна сторожка.

— И сколько же у нее может быть этих кузенов? — Элинор зачем-то изучает чистые зубья вилки, прежде чем всадить их в кусок телятины. — Плюс все эти секретари.

— Кузенов без счета, секретарей, возможно, и поменьше, — говорит Листер. — Если бы только она успела ими насладиться. Но сторожку, по-видимому, придется отменить. И никакой нет нужды беседовать с бедной глупой парой.

— Ну мало ли, — замечает Элоиз.

— Слушайте! Какой-то шум! — говорит Пабло.

— Ставни наверху хлопают, — это Адриан.

— Нет, просто он, на чердаке, посуду швыряет, — это Элоиз.

— Да не посуду, а стучат, — говорит Пабло. — Вот, опять. Слышите?

— Вы кушайте-кушайте, — говорит Кловис. — Это, видно, те дамочки опять, которые в машине. Разнервничались.

— Но почему не позвонить? — Листер вслушивается в грохот у черного хода.

— А я звонок черного хода отключил, — говорит Кловис. — Поскольку на меня взвалили почти всю стряпню, мое слово решающее. Никто не выйдет из-за стола, пока не кончен ужин.

— А если из библиотеки позвонят? — спрашивает Элинор.

Листер берет бокал, потягивает вино. Стук продолжается. Кловис говорит:

— Едва ли они нам позвонят. И, собственно, мы не должны им отвечать. Ни в коем случае. Короче говоря, как я пишу в моих мемуарах, любовный треугольник свершил свой полный круг.

— Они как бы уже отправились в лучший мир, — говорит Листер. — Тем не менее, это мне решать, отвечать ли на вызовы, гипотетические либо иные.

— Листеру решать, — поддерживает его тетушка Элинор.

II

Половина одиннадцатого вечера. Листер переоделся, как и его молодая тетушка Элинор. Рука об руку они поднимаются по огромной витой лестнице с узорно кованными ампирными перилами, в свое время сюда завезенными, как и многое другое. Листер щелкает выключателем, отворяет раздвижные двери длинной гостиной Клопштоков, пропускает Элинор вперед, в простор, отграниченный пышной сборчатостью шелка над рядом высоких окон. За окнами — балюстрада, дальше — ночь. Паркет лоснится, не топтаный с утра. Розовость и синева ковра, розовость и бежевость пухлых кресел, столики, витиеватые конторки, фарфоровые вазы вытягиваются, застигнутые Листером и Элинор, как лакеи при входе первых гостей на торжественный прием. Снежно-белый фарфоровый агнец, убедительно пушистый, мирно дремлет на каминной полке, где одиннадцать лет тому назад поместил его барон, когда был построен дом и заполнялся всякой драгоценной всячиной. Неоклассический камин вместе со многим прочим преодолел швейцарскую таможню, как и его близнец в прихожей. Элинор, в сером шерстяном платье, с черной сумочкой, изящно опускается в широкое, мягкое кресло и, облокотясь о столик рядом, охорашивает свежие бледные гвоздики, которые сама же утром и поставила.

На вид ей года тридцать четыре. Листеру, племяннику, хорошо за сорок. На нем темный деловой костюм, белая рубашка, матово-красный галстук. Их можно принять за кого угодно, всего естественнее за хозяина с хозяйкой, только что вернувшихся в столь поздний час после поездки в город — в Париж, в Женеву — или собравшихся в аэропорт, к ночному рейсу. У Элинор волосы стриженые, в тусклых кудерьках. У Листера блестящие, литые пряди. Лица — длинные, между собой похожие. Листер сидит напротив Элинор, уставясь в часть стены, увешанную миниатюрными портретами. Здесь, в большой гостиной, многое миниатюрно. Нет крупных картин, какие скорей были бы ей под стать. Моне из небольших, и Гойя. Таковы же и несколько портретов, по всей видимости, фамильных, и напрашивается вывод, что то ли склонность к миниатюрности — черта, наследованная нынешним владельцем через поколения, то ли портретики эти ловко и не так давно скопированы с оригиналов покрупней. Декоративные ключи, эмалевые табакерки, яркие монеты дружно пасутся на столиках.

Листер отводит взгляд от стены и устремляет на Элинор.

— Милая. — Он говорит.

Она говорит: