Хулио Кортасар - Ночная школа Страница 4

— Все еще видишь красный свет?

— Нет, не вижу, но мне кажется...

— Не шевелись, не разговаривай. Смотри хорошенько.

Дыхание доходило до меня горячими душистыми выдохами, треугольник превращался в ряд параллельных черточек, белых и синих; зажатый резиновым упором, болел подбородок, как хотелось поднять голову и вырваться из этой клетки, к которой я был крепко-накрепко привязан; ласка пришла издалека, рука прокралась к моим ногам, нашаривая одну за другой пуговицы, вот расстегнула их все и пробралась внутрь, огни снова стали белыми-белыми, и красная точка опять появилась в центре. Должно быть, я попытался вырваться, потому что почувствовал боль в макушке и в подбородке, невозможно было выскочить из этой точно пригнанной, а может, даже и запертой клетки; я снова почувствовал частое душистое дыхание, огни заплясали перед глазами, все набегало и отступало, набегало и отступало, как рука сеньориты Маджи, медленно заливая меня нескончаемым ощущением беспомощности.

— Погоди, — голос шел оттуда же, откуда и частое дыхание, или это дыхание складывалось в слова, — расслабься, детка, ты должен дать мне хотя бы несколько капель для анализа, ну вот, вот и все.

Я почувствовал прикосновение сосуда и даже не очень понял, что теперь перед глазами у меня одно только темное стекло и что время идет, а сеньорита Маджи уже у меня за спиной отпускает ремни, которыми стянута голова. Желтый свет бичом ударил по мне, пока я распрямлялся и застегивался, и вот уже дверь в глубине комнаты, и сеньорита Маджи указывает мне, где выход, и смотрит на меня без всякого выражения, гладкое, довольное лицо, и парик под диким желтым светом. Другой бы накинулся на нее без лишних слов, схватил бы ее покрепче — теперь-то почему не схватить — да исцеловал бы ее или отколотил, другой бы, Фьори или Рагуззи например, а может, никто ничего подобного не сделал, и дверь закрылась за ними точно так же, как захлопнулась она у меня за спиной, и я оказался снова в коридоре, но в другом, который вдалеке заворачивал и терялся за поворотом, — оказался совсем один, и мне так не хватало Нито, до смерти не хватало Нито; я кинулся вперед и увидел единственную за поворотом дверь, толкнулся в нее, но дверь была заперта на ключ, я ударил в дверь кулаком, и удар отозвался криком, я привалился к двери и медленно сполз по ней на пол, на колени, наверное, от слабости после того, что сделала сеньорита Маджи. А за дверью слышались крики и смех.

Потому что там хохотали и орали, кто-то оттолкнул Нито с дороги, все бросились в проход между аквариумом и левой стеной к двери, Калетти указывал путь, подняв руки кверху, как поднял он их, когда вошел и показал собравшимся песика, и все потянулись за ним, вопя и толкаясь, кто-то сзади пнул Нито, обозвал соней и дерьмаком, и не все еще вошли в дверь, а уже началась игра: Нито узнал Хромого, тот вошел с другой стороны с завязанными глазами, испанец Фернандо и Рагуззи поддерживали его, чтобы не споткнулся и не ударился, а остальные прятались кто за стулья, кто за шкаф или под кровать, Курчин забрался на стул, а с него на самый верх книжных полок, и все рассыпались по огромному залу и ждали, куда двинется Хромой, чтобы на цыпочках увернуться от него или окликнуть его тонким, измененным голосом, а Хромой шел враскачку, что-то выкрикивая, и растопыренными руками пытался поймать кого-нибудь, Нито пришлось отбежать к самой стене и спрятаться за столом с цветами и книгами, а когда Хромой с победным воплем схватил коротышку Ларраньягу, все, аплодируя, вышли из укрытия, и Хромой сорвал повязку и завязал глаза Ларраньяге, затянул изо всех сил, не обращая внимания на протесты коротышки, приговорил его водить, быть «жмуркой», и затянул ему глаза так же безжалостно, как безжалостно спутали лапы бедному песику. И снова, шушукаясь и смеясь, все разбежались в разные стороны: учитель Ириарте прыгал и скакал, Фьори ни на минуту не терял снисходительного спокойствия, Рагуззи с воплями выпячивал грудь в двух метрах от коротышки Ларраньяги, а тот, балансируя, чтобы не упасть, хватал вокруг себя один только воздух, Рагуззи выскакивал у него из-под рук с криком: «О Тарзан, я твоя Джейн, дубина!» — коротышка в замешательстве крутился на месте, шаря в пустоте, сеньорита Маджи вновь появилась и, обнявшись с Хромым, вместе с ним смеялась над Ларраньягой, но оба в страхе вскрикнули, когда коротышка метнулся в их сторону, и увернулись почти из самых его протянутых рук, Нито отскочил назад и увидел, как коротышка схватил за волосы зазевавшегося Курчина, Курчин заорал, а Ларраньяга, не выпуская из рук жертвы, стащил с глаз повязку, все разразились аплодисментами; и вдруг наступила тишина, потому что Хромой вскинул кверху руку, Фьори, стоявший рядом с ним, вытянулся по стойке «смирно» и отдал приказ, которого никто не понял, но все равно, форма на Фьори сама по себе была приказом, все застыли, даже Курчин со слезами на глазах, потому что Ларраньяга едва не выдрал ему волосы, вцепился и не отпускал.

— Готовьсь, — скомандовал Хромой. — А теперь в чехарду. Ставьте его.

Ларраньяга не понял, но Фьори коротко кивнул на Курчина, и тогда коротышка потянул Курчина за волосы, заставляя его сгибаться все ниже и ниже, все строились в очередь, женщины кричали и подбирали юбки; первым встал Перроне, за ним Ириарте, жеманный Морейра, Калетти и Боров-Делусиа, длинная очередь уходила в глубину зала, а Ларраньяга все гнул Курчина к земле и сразу же отпустил его, как только Хромой сделал знак, а Фьори скомандовал: «Прыгать, не бить!» И тут же Перроне, а следом за ним и все остальные, опираясь в прыжке на спину Курчина — ни дать ни взять поросенок, — один за другим стали перепрыгивать через него и, оказываясь над Курчином, выкрикивали «Прыгать!» или «Не бить!», а потом снова вставали в очередь и, дождавшись своей минуты, прыгали; Нито прыгал почти последним и постарался прыгнуть как можно выше, чтобы не придавить Курчина, а за ним Масиас, как мешок, рухнул на Курчина всем своим весом, услыхав сорвавшийся на визг приказ Хромого: «Прыгать и бить!» — и снова весь строй проскакал над Курчином, но на этот раз все старались, подпрыгнув, пнуть его или ударить, очередь рассыпалась, все столпились вокруг Курчина и били его по голове, по спине; Нито поднял было руку и увидел, как Рагуззи первым пнул того в зад, Курчин вскрикнул и скрючился, Перроне и Мутис принялись ногами колотить его по ногам, а женщины с удовольствием занялись его спиной, тот взвыл и хотел распрямиться, но всякий раз подходил Фьори и снова пригибал его к земле, выкрикивая: «Чехарда, чехарда, бить, бить!» — и чьи-то кулаки обрушивались на бока и на голову Курчина, который кричал, просил отпустить его, но не мог избавиться от Фьори, от ливня пинков и ударов, сыпавшихся на него со всех сторон. Но вот Хромой и сеньорита Маджи одновременно выкрикнули какое-то приказание, и Фьори выпустил Курчина, тот повалился набок, рот в крови, из глубины зала подскочил Маноло, поднял его, точно мешок, поволок к Хромому и сеньорите Маджи словно бы за советом.

Нито еще раньше отступил назад и теперь оказался на самом краю круга, который начал неохотно распадаться, как будто всем хотелось продолжать игру или пуститься в новую; со своего места Нито видел, как Хромой пальцем указал на учителя Ириарте, видел, как Фьори подходил к тому, что-то говорил, и вот короткий приказ — и все уже строятся в шеренгу по четыре, женщины позади, и Рагуззи, как командир отряда, свирепо глядит на Нито, который никак не может отыскать своего места во втором ряду. Все это я прекрасно видел, в то время как испанец Фернандо тащил меня за руку — он нашел меня у запертой двери и, открыв дверь, втолкнул внутрь, — я видел, как Хромой с сеньоритой Маджи устраивались на софе, у стены, а остальные равнялись в шеренге с Фьори и Рагуззи во главе, я видел бледного Нито во втором ряду и учителя Ириарте, который, стоя перед строем, словно перед классом, церемонно приветствовал Хромого с сеньоритой Маджи, а я, как мог, старался затеряться в последних рядах среди психопаток, которые смотрели на меня пересмеиваясь и перешептываясь, пока Ириарте не откашлялся, и тогда наступила тишина, и длилась она неизвестно сколько.

— Изложим десять заповедей, — сказал Ириарте. — Первая.

Я смотрел на Нито, будто он все еще мог помочь мне, с глупой надеждой, что он укажет мне выход, какую-нибудь дверь, чтобы бежать, но Нито, похоже, не замечал, что я тут, позади него, и пристально смотрел перед собой, застыв так же, как и все остальные.

Размеренно, почти по слогам, строй проговорил:

— Порядок рождает силу, и сила рождает порядок.

— Следовательно! — приказал Ириарте.

— Повинуйся, чтобы приказывать, и приказывай, чтобы повиноваться! — отчеканил строй.

Бесполезно было ждать, что Нито обернется, мне показалось даже, будто я видел, как его губы двигались, вторя остальным. Я прислонился к стене, к деревянной панели, и она хрустнула, а одна из психопаток, кажется Морейра, посмотрела на меня встревожено. «Вторая заповедь», — приказывал Ириарте, и в этот миг я почувствовал, что за спиной у меня не панель, что за спиной у меня дверь и что она поддается, меж тем как я сползаю в почти приятную дурноту. «Ой, что с тобой, красавчик», — прошептал все-таки Морейра, а строй уже рубил новые слова, которых я не понимал, я перекатился по двери, очутился по другую сторону, закрыл дверь и, чувствуя, как руки Морейры и Масиаса жмут на нее, давят, стараются открыть, задвинул щеколду, чудесным образом светившуюся в темноте; я кинулся по галерее, поворот, две комнаты, пустые, темные, за ними еще коридор, и снова коридор по ту сторону внутреннего двора; напротив того коридора, куда выходит учительская. Из всего этого я мало что запомнил, я весь был — бег, нечто несшееся в потемках и старавшееся не производить шума, скользившее по плитчатому полу и влетевшее на мраморную лестницу, а потом скатившееся по ней через три ступеньки, как будто кто швырнул меня вниз до самой колоннады, туда, где ждали меня пончо и раскинутые в стороны руки испанца Маноло, заступившего мне путь. Я уже сказал: я мало что помню из всего этого, может быть, я воткнулся головой ему прямо в желудок, может, сбил его с ног пинком в живот, пончо зацепилось у меня за острия решетки, но я все равно вскарабкался по ней и перепрыгнул; на улице занималась серая заря и медленно трусил старичок, грязно-серый рассвет и старик, который замер и уставился на меня рыбьей мордой, разинув рот, чтобы крикнуть, но крика не вышло.