Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести) Страница 40

- Я завтра опять еду в Вену на несколько дней, - При этом она улыбнулась, как невеста.

От фрау Рупиус она отправилась к невестке; ее племянник уже сидел за роялем и лихо фантазировал. Он сделал вид, что не заметил прихода тетки, и перешел к упражнениям, начав колотить по клавишам неестественно вытянутыми пальцами.

- Мы будем играть сегодня в четыре руки, - сказала Берта и стала искать среди нот марши Шуберта. Она совсем не слушала себя и едва замечала, что племянник, нажимая педаль, касается ее ноги. В это время вошла Элли и поцеловала тетю.

- Да, верно, - сказал Рихард, - я совсем забыл. - И, продолжая играть, он потянулся губами к щеке Берты.

Вошла невестка, позванивая связкой ключей, на бледном, тусклом лице ее застыло выражение глубокой тоски.

- Я рассчитала Бригитту, - сказала она вяло, - она стала невыносима.

- Не привезти ли тебе служанку из Вены? - спросила Берта так непринужденно, что сама удивилась. И тут она опять, уже более уверенно, солгала, рассказав о приглашении кузины и на сей раз немного приукрасив свой рассказ. Затаенная радость, которую она испытывала во время этого рассказа, придавала ей мужество. Даже то, что деверь может присоединиться к ней, уже не пугало ее. И она чувствовала, что его обращение с ней дает ей некоторую власть над ним.

- Долго ли ты думаешь пробыть в столице? - спросила невестка.

- Два-три дня, конечно, не больше. И, знаешь, в понедельник мне все равно пришлось бы ехать к портнихе.

Рихард наигрывал что-то, а Элли стояла, облокотясь на рояль, и с испугом смотрела на тетю. Берта невольно воскликнула:

- Что с тобой?

- А что? - спросила Элли.

Берта сказала:

- Ты так странно смотришь на меня, будто ты - да, будто ты недовольна, что у тебя два дня не будет уроков.

- Нет, - возразила Элли и улыбнулась, - не в том дело. Но... Нет, я не могу сказать.

- В чем же дело? - спросила Берта.

- Нет, пожалуйста, я, право, не могу сказать. - Она обняла тетю, словно умоляя ее.

- Элли, - сказала мать, - я терпеть не могу, когда у тебя секреты. Она присела с обиженным и усталым видом.

- Ну, Элли, - сказала Берта, охваченная каким-то смутным страхом, - я тебя прошу.

- Только ты не смейся надо мной, тетя.

- Конечно, не буду.

- Видишь ли, тетя, уже в прошлый раз, когда ты уезжала, я так боялась, - я знаю, что это глупо, - на улицах так много экипажей...

Берта облегченно вздохнула и потрепала Элли по щеке.

- Я буду осторожна, ты можешь совершенно не беспокоиться.

Мать покачала головой.

- Я боюсь, - сказала она, - как бы Элли не стала слишком нервной.

Под конец было условлено, что Берта придет к ужину, a HI время своего отсутствия оставит ребенка у родственников.

После ужина Берта села за письменный стол, прочла еще раз письмо Эмиля и набросала ответ.

"Милый мой Эмиль!

Очень любезно с твоей стороны, что ты так скоро мне ответил. Я была очень счастлива... - она зачеркнула "очень счастлива" и написала "очень рада", - получить твое милое письмо. Многое изменилось за то время, что мы не виделись; ты стал знаменитым скрипачом, в чем я никогда не сомневалась. - Она остановилась и зачеркнула всю фразу: "И я тоже разделяю твое желание поскорее увидеться со мною..." Нет, это чепуха; итак: - И мне будет необычайно приятно снова увидеться с тобой, - Тут ей пришла в голову удачная мысль, и она с большим удовольствием написала: - В сущности, удивительно, что мы так долго не встречались, тем более что я нередко бываю в Вене, - например, приеду в конце этой недели. - Она опустила перо и задумалась. Она решила завтра под вечер ехать в Вену, остановиться в гостинице и там выспаться, чтобы на следующее утро быть совершенно бодрой и часа два подышать венским воздухом, прежде чем встретиться с ним. Теперь оставалось еще назначить место встречи. Оно нашлось без труда. Соответственно твоему дружескому пожеланию сообщаю тебе, что в субботу утром... - Нет, это не то, это слишком по-деловому, и все же опять слишком чувствуется ее полная готовность. Она написала: - Если хочешь воспользоваться этим случаем и увидеться со своей былой приятельницей, то постарайся в субботу утром, в одиннадцать часов, быть в Музее истории искусств, в зале голландцев".

Она была очень довольна собой, когда написала это, - вся двусмысленность, таким образом, исчезла. Она перечла набросок. Он показался ей довольно сухим, но в конце концов сказано все необходимое, и она себя не выдала, а все остальное выяснится в музее, в зале голландцев. Она переписала черновик и поспешно вышла на залитую солнцем улицу, чтобы опустить письмо в ближайший почтовый ящик. Возвратившись домой, она сняла платье, надела капот, уселась на диван и стала перелистывать роман Герштекера, который уже читала раз десять, но не могла понять в нем ни слова. Сначала она пыталась отогнать мысли, осаждавшие ее, но все было тщетно. Ей было стыдно, но она все снова и снова воображала себя в объятьях Эмиля. Но почему все-таки? Ведь она об этом совсем не думает! Нет... она и не станет думать об этом... она не такая женщина. Она не может сделаться чьей-то любовницей - и так, сразу... Пожалуй, если она еще раз приедет в Вен}, потом еще и еще... Ну да, со временем - может быть. Впрочем, он и не посмеет заговорить об этом, даже намекнуть. Но ничто не помогало, Она не могла думать ни о чем другом. Все неотвязней становились ее мечты, и в конце концов она перестала бороться с ними, устало откинулась в угол дивана и, не обращая внимания на соскользнувшую на пол книгу, закрыла глаза.

Когда через час она поднялась, ей почудилось, что прошла целая ночь, в особенности далеким представился ей визит к фрау Рупиус. Снова она удивилась, как неравномерно течет время - часы то долгие, то короткие. Она оделась, чтобы выйти погулять с Фрицем, и была в том устало-равнодушном настроении, которое бывает после непривычного послеобеденного сна, когда человек не может сразу прийти в себя, когда все обыкновенное кажется необыкновенным и происходит словно бы с кем-то другим. Впервые ей показалось странным, что малыш, которого она только что одела для гулянья, - ее собственный ребенок, зачатый от человека, уже давно похороненного, и в муках рожденный ею. Внутренний голос подсказал Берте, что сегодня ей непременно надо пойти на кладбище. У нее не было такого чувства, будто она должна загладить какую-то несправедливость; просто она считала, что обязана из вежливости еще раз навестить человека, от которого без всякого основания отдалилась. Она решила идти по каштановой аллее. Здесь сегодня было особенно душно. Лишь когда она вышла из тени на солнце, повеял легкий ветерок, и кроны деревьев за кладбищенской оградой клонились ей навстречу, словно приветствовали ее. Когда она вошла с ребенком на кладбище, на нее дохнуло освежающей прохладой. Охваченная легкой и какой-то сладостной истомой, прогуливалась она по центральной аллее, позволив мальчику убежать вперед, и не обращала внимания, если он на несколько секунд исчезал из виду за каким-нибудь памятником, чего она обычно ему не разрешала. Около могилы мужа она остановилась, но глядела не на цветы, а поверх памятника, поверх ограды, на голубое небо. Плакать ей не хотелось, она не испытывала никакого волнения, никакого ужаса; она совсем не думала о том, что пришла сюда, ступая по мертвецам, что здесь, у нее под ногами, прах того, кто когда-то держал ее в своих объятиях.

Вдруг она услышала позади себя торопливые шаги по гравию, какие она не привыкла слышать в этом месте, и она обернулась, чувствуя себя оскорбленной. Перед нею вырос Клингеман; вежливо сняв соломенную шляпу, прикрепленную тесемкой к пуговице пиджака, он отвесил ей глубокий поклон.

- Что за странная случайность! - сказала Берта.

- Отнюдь нет, не случайность, сударыня; я увидел вас на улице, по вашей походке я узнал вас. - Он говорил очень громко, и Берта почти невольно остановила его:

- Т-сс!

На лице Клингемана мелькнула насмешливая улыбка, и он процедил сквозь зубы:

- Он не проснется.

Берта была так возмущена этим замечанием, что ничего не ответила, только отвернулась и позвала Фрица, собираясь уйти. Но Клингеман схватил ее за руку и, опустив глаза, прошептал:

- Останьтесь.

Берта удивленно взглянула на него, она не поняла. Вдруг Клингеман поднял глаза, пристально посмотрел на Берту и сказал:

- Ведь я люблю вас.

У Берты вырвался слабый крик. Клингеман отпустил ее руку и продолжал непринужденным светским тоном:

- Это, наверное, кажется вам несколько странным?

- Это неслыханно, неслыханно! - Она порывалась уйти и позвала опять: Фриц!

Клингеман заговорил теперь умоляющим тоном:

- Не уходите. Если вы сейчас оставите меня одного, Берта...

Но Берта уже овладела собой. Она резко сказала:

- Не называйте меня Бертой! Кто дал вам такое право? Я не желаю больше разговаривать с вами... И особенно здесь, - прибавила она, глядя в землю и как бы прося прощения у покойника. В это время подошел Фриц. Клингеман, видимо, был очень разочарован.