Филипп Эриа - Испорченные дети Страница 41

Мама поскреблась в дверь спальни; на пороге появилась тетя Жюльена в белом халате.

- Сейчас акушер выйдет. Ты, Мари, с ним поговоришь.

Акушер действительно вышел из спальни. Я пошла за председателем и его женой, которые ждали в кабинете Симона. Акушера окружили, засыпали вопросами. Он ответил: пока еще трудно окончательно высказаться за оперативное вмешательство. Возможно, завтра... Он полагает, что накладывать щипцы, пожалуй, бесполезно. Значит... И в тишине трагически прозвучало слово, которое никто не осмелился повторить: кесарево сечение... Акушера пришлось увести по черной лестнице, так как парадную забила толпа родственников.

Прошел еще один день, не принеся улучшения, ничего не разрешив. Родные разъезжались по домам. Мы вышли на площадь Мальзерб, где гулял шквальный ветер. Мы уже с трудом различали, где тротуар, где мостовая, где перекресток. Изнуренные усталостью, перешептываниями и страхом, мы видели сейчас окружающий мир под каким-то особым углом. Мы пересекли площадь, мы шли пешком, "чтобы немного отдышаться". Думали о бедной страдалице, в одиночестве угасавшей на смертном своем ложе. И холодная ночь усиливала, удесятеряла этот ужас перед неизбежным. Ведь это было куда страшнее, чем обычная агония.

На авеню Ван-Дейка мы снова собрались все вместе у бабуси, которая еще не спала. Когда мы стали расходиться по своим комнатам, чтобы поспать, а возможно, и провести бессонную ночь, мы все перецеловались друг с другом, и я - как все прочие.

Наконец мы узнали, что наступает решающий час. Несчастную роженицу теперь уже опасно было перевозить в больницу; в особняк привезли операционный стол, хирургические инструменты.

Дело близилось к вечеру. Явились два ассистента хирурга и вторая сиделка. Родные, которых не пускали выше первого этажа, умолили, чтобы их здесь оставили, и набились в двух комнатах. Мы, человек десять, сидели в столовой на втором этаже, так как нас изгнали из гостиной, примыкавшей к спальне. Я держала в своих руках руки матери Жанны, потому что все уже забыли о супруге председателя. Врачи заперлись в гостиной... Через несколько минут на пороге столовой появилась тетя Жюльена, белая как полотно, и смущенно произнесла:

- Не позволили остаться... только разрешили мне самой дать хлороформ.

- Ну как, она уснула? - осведомился Симон.

- Да... Вообще она ведет себя очень мужественно.

- Боже мой, боже мой, - прошептала мать Жанны, дрожа всем телом, и добавила: - Ничего не слышно...

И верно. После непрерывной ходьбы, после стонов и криков, которые через определенные интервалы доносились сквозь все перегородки, внезапно все затихло. Неестественная тишина завладела особняком. И вот тут-то Валентин, к общему удивлению, вдруг заплакал. Я сразу подумала о его хрупком здоровье, о его впечатлительности; и не знаю почему, подумала также, что в пятнадцать лет он был прехорошеньким мальчиком.

Валентин рыдал. Элен увела его в соседнюю комнату. Кто-то громко высморкался. Это сборище, разбитое на три группы: дальние родственники в нижнем этаже, мы, ближайшие, в столовой и хирург в спальне, - почему-то было в моих глазах лишенным логики, бессмысленным. Поздний час, чужая квартира, люди, разделенные на кланы, со своими различными переживаниями,все это, казалось, ничем не скреплено, вот-вот распадется. Неожиданно тетя Эмма с явным запозданием спросила:

- У них-то хоть все есть, что нужно?

- Конечно, - отозвалась тетя Жюльена, так и не снявшая халата. - Вы бы посмотрели! Настоящая операционная. Стены обтянули стерильной марлей. Приспособили также ванную комнату. Уж поверь мне: эти свое дело знают.

- Ах! - вздохнул председатель и обратился к своей жене: - Слышишь, милая?.. Слышишь, что говорят понимающие люди?

Симону не сиделось на месте. Он то вставал со стула, то начинал шагать по столовой, покусывая усики. Он что-то шептал, и я различила только одну фразу:

- Ничего не понимаю, нет, просто ничего не понимаю...

И он пожал плечами, как бы свидетельствуя о своем простодушии и бессилии.

Внизу вдруг послышалось приглушенное шуршанье шин. Вопреки всем своим тревогам брат сразу разобрался в домашних звуках:

- Как? В ворота?

- Фердинанд, - обратилась мама к отцу, - пойди, посмотри.

Отец, вернувшись, сообщил нам: это на лимузине прикатила бабуся с Франсизой. Бабуся велела поставить машину под арку; затем приказала запереть за ней тяжелые ворота. Из машины она не вышла и, закутанная, неподвижная, безмолвная, с грелкой на ногах, решила ждать конца событий.

Бесконечно тянулись минуты. Никто не осмеливался заговорить. Прошел, должно быть, час. Тут тетя Эмма согнулась вдвое и, прижимая к больной печени обе руки, забыв о сдержанности, начала стонать и охать. Тетя Луиза увела ее из комнаты, как раньше Элен увела Валентина. Через две минуты тетя Эмма вернулась.

- У тебя сейчас вид гораздо лучше, - сказала мама*

- Да, душенька Мари, меня вырвало желчью.

И она села. Но через минуту снова поднялась; глаза всех присутствующих невольно последовали за ее взглядом: изнутри, из гостиной тихонько тронули ручку двери, и язычок задвижки негромко щелкнул; потом ручка резко повернулась, открылась дверь, и в столовую проскользнул ассистент хирурга, закрыл за собой дверь и прислонялся к ней спиной.

- Ну, как? - хором осведомились мы, - Что слышно?

Ассистент объявил:

- Мальчик, и живой.

В порыве чувств мама привлекла к себе Симона и крепни его обняла.

- Сынок... сынок... - бормотала она. - Сынок мой.

И впервые в жизни я увидела, как мама плачет.

- А она? Она? - умоляюще спрашивали председатель и его жена.

- Мы еще надеемся спасти ей жизнь, - ответил ассистент.

Тетя Жюльена схватила его за руку,

- Я не слышу детского крика!

Мама, снова поддавшись тревоге, выпустила из объятий Симона.

Молодой человек в белом халате приоткрыл дверь,

- Прислушайтесь! - сказал он.

Из спальни доносился сердитый крик.

На заре нас всех окончательно успокоили. Я прошла в кабинет Симона. Там никого не было, и, чтобы глотнуть свежего воздуха, я, не обращая внимания на холод, открыла окно.

У подъезда уже начали появляться, расходясь по домам, родные из нижнего этажа. Выехал из ворот лимузин и медленно пересек тротуар между шпалерами родственников: мужчины снимали шляпы, женщины почтительно кланялись. Это приветствовали бабку Буссардель, ставшую этой ночью еще раз прабабкой.

Родные разбились на группы. Никто не решался уйти к себе. Не обращая внимания на предрассветный холодок, они мешкали у подъезда. Они прощались друг с другом, потом прощались снова и снова,- им не хотелось расходиться.

2

Новость, принесенная дядей Теодором, повергла в замешательство всю нашу семью.

Я уже говорила, что моя бабушка по материнской линии дважды была замужем. Звали ее Ноэми. Она была младшей дочерью моих прадедушки и прабабушки, у которых было шестеро детей.

Я почти ее не знала. Она скончалась, когда мне не было и семи лет. Помню только, что лицо у нее было куда более человечным, чем у бабуси. Прошло много лет, и все-таки я вижу ее в платье, обшитом басонной тесьмой, в корсаже со стеклярусом, вижу старую даму, прожившую долгую жизнь, обремененную потомством, помню бесконечные ее рассказы. Девять детей произвела она на свет.

Материнство было ее единственной страстью, и, оставшись вдовой с четырьмя детьми от первого брака, она снова захотела иметь потомство и вторично вышла замуж. От этого нового брака родилась моя мать, три сына и тетя Жюльена.

Эти два брака были и остались великой династической ошибкой нашей семьи: они явились как бы дельтой, открывшей чужим семьям доступ в наше море. Родовое имущество Буссарделей-Битсиу, от которого моей бабке досталась всего шестая часть, было, таким образом, раздроблено. Одному лишь бабушкиному чаду удалось уцелеть среди этого потока бедствий: моя мать, выйдя без любви за моего отца, нашла тем самым способ приобщиться к преуспевающей линии Буссарделей.

Ее сводные братья и сестры считались отрезанным ломтем. О них у нас говорили только во множественном числе и только в пренебрежительном тоне. Они были просто "Гуйю", по фамилии первого бабушкиного мужа. Окончательно с ними никогда не порывали, потому что не было явных поводов для разрыва; но, уж конечно, никто не ждал от них буссарделевских добродетелей. Эти люди не были ни биржевиками, ни нотариусами, ни стряпчими. А только инженерами, промышленниками, адвокатами - профессии почтенные, но не более того.

Однако мои родные никак не ожидали услышать ту новость, какую принес дм дядя Теодор, рассказавший со всеми подробностями свою встречу с маминым племянником молодым Франсуа Гуйю. Рассказ был преподнесен нам за кофе, после завтрака; было это в четверг, а по четвергам мои невестки приводили к нам завтракать своих ребятишек. На этот раз была приглашена и тетя Жюльена в награду за свою преданность. Она явилась в суконном платье фиолетового цвета с отделкой из венецианских кружев.