Владислав Вишневский - Кирза и лира Страница 43

На завтрак дали кашу серого цвета и липкую, как клейстер для замазки окон. Я такой и не знал раньше. А вот окна — и в школе, и дома — утеплять приходилось. Хорошо помню ту холодную консистенцию… Ф-фу!.. Ребята говорят: «Нет, это не клейстер, ты что, это перловка. Каша такая». А-а-а, вот она, значит, какая… перловка! Будем знакомы, товарищ перловка! С сомнением разглядываю серый клейстер: это едят?.. Вид у нее довольно непотребный… Ну, ладно, голод не тётка, — перловка так перловка. За неимением барыни, как говорится, сойдёт кухарка. Хорошо что не холодная перловка, давясь, борясь с возвратным эффектом — проглотил… А-а-а… Мне и «кухарка» не понравилась… Нет, лучше всё же барыню, а можно и королеву сразу… И ребятам, вижу, тоже… бы… Ладно… Что там дальше… Чай с сахаром! Хлеб чёрный! И маленький кусочек масла! Мал-люсенький-малюсенький такой, размером со школьную стирательную резинку, не больше. Наверное, для гномов, — им самый раз. Схрумкали всё это «изобилие» в одно мгновение: в пять секунд. Громко пошкрябали, побренчали ложками по дну мисок, разочарованно покрутили головами — всё? И это армейский завтрак?.. Может, мы опять не в закладке? Старшина пробасил: «Норма».

— Это — норма?! Нам?..

— Да у нас, в детсаде, и то больше давали, — тянем недовольно, с угрозой и явным возмущением. Перебивая друг друга, приводим сильнейшие, на наш взгляд, просто убойные примеры:

— Там детсад, а здесь — армия! — вякаем. — Понимать же надо разницу-то!..

Нет, бесполезно, никто не реагирует. Как об стенку горох… Разочарованно и тоскливо переглядываемся, как же до обеда дотянуть? Только аппетит раздразнили, разыгрался, гад, стал совсем злой, как собака. С таким завтраком до обеда, пожалуй, и не все дотянем… Шутка! Шутка-то шутка… Но грустная! От этой мысли становится совсем уж тоскливо…

Заливаем грусть горячим чаем.

Заполняем пузо до предела, под самую горловину, пусть хоть булькает, но молчит. Окончательно расстроившись, сидим в задумчивости — глаза в кружку — швыркаем горячий чай. Совсем уже грустные пошли строиться. Старшина опять привязался к нам, пой ему песню и всё.

— Да какую еще песню? — заколупал! Говорили же — петь не умеем, и вообще… — на голодный желудок не поётся! — понятно, мол, тебе, ты, дуб? Выразив таким образом свой протест, мгновенно схлопотали двадцать минут строевой ходьбы по плацу с песней.

«Ах, ты ж та-ак!» — немое возмущение протестно повисло над молча топающей ротой.

Долго шагаем, на ходу перебирая знакомые названия разных гражданских песен. Спорим между собой, ругаемся-препираемся, злимся, бузим, короче. Старшина не обращает на нас никакого внимания, шагает сам себе в сторонке, как ни в чём не бывало, спокойно ждёт. А куда ему, солдафону, торопиться, осуждающе поглядываем на него, он же здесь, в армии, считай, навечно. Как памятник! Наконец останавливаемся на одной песне, в которой, как выяснилось, в общей сложности знаем два-три куплета. Дружно горланим, повторяя их, закольцевав куплеты один за другим: «Забота у нас такая, забота наша простая. Жила бы страна родная, и нету других забот. И снег, и ветер…» В виде протеста не поем, а громко кричим слова, отбиваем ритм песни подошвами кирзовых сапог. На весь плац громко звучит наш нахальный протестный марш-речевка. И так это у нас здорово получилось, мы даже развеселились. Нам очень понравилось вот так, всем вместе, таким вот образом выражать свой протест. А и действительно, как можно петь, когда чай в животе, как бурдюк у овцы, болтается из стороны в сторону, того и гляди выплеснется сверху или снизу. Мы ведь, когда грелись чаем, не собирались потом вот так вот — как дураки! — полдня топать ногами и петь арии для старшины.

Повеселив себя таким образом, попадаем (без захода в туалет!) в ленкомнату, на сорокапятиминутное занятие. Время политзанятий подошло. Представляете? Без захода в туалет… на занятие! Каково? Каким же подлым мужиком оказался старшина, а? Какой гад! Ну, отомстил… И каким подлым образом… Ведь очень хорошо мужик знает, что мы неосторожно перепились чаю, и нам перед занятиями без туалета никак нельзя. Просто — хана! Он специально (какой мстительный!) прогонял нас строевой под завязку по времени, и без перерыва, сразу усадил на занятие. Это — подлянка! Голимая подлянка… Голимая.

Занятие — политзанятие.

Какое там политзанятие, когда внизу живота жуткая резь и спазмы. Не знаешь, какой ногой или рукой вентиль перекрывать. Удержу мочи нет. Сидим все, ёрзаем задами, как муку мелем, перекатывая шарами туда-сюда, корчимся. Ягодка, ни на что не обращая внимания — как не в курсе! — что-то там вдохновенно рассказывает о мудрой роли Партии, а ты сидишь, защитник Родины, одной рукой карандашом в тетрадке мысли вождей фиксируешь, а другой судорожно головку на нижнем кране закручиваешь, — того и гляди резьба сорвется. Это и мука, и пытка и издевательство в одном лице… Одним словом — старшина. Гад, короче!

Команду «взвод-встать-перерыв» не помню, как и дождались. В туалет пробились клином, по-македонски, расшвыривая всех, как стадо разъяренных бизонов, с воплем — дор-рогу, атас! Ох, прижа-ало! Даю сто процентов, сливать все начали еще не добежав до туалета. Кое-кто так прямо уже с фонтаном врывался в туалет. С ужасом на лице поливая дорогу, сапоги и галифе окружающих… Такая вот получилась красотень. Кошмар!

Второй час политзанятий сидим уже совершенно спокойно, механически записывая за Ягодкой главные партийные постулаты. Важная партийно-политическая тема лекции, приятная истома внизу живота диссонирует с несколько влажной средой в кальсонах, пустым желудком и тонким ароматом туалета в ленкомнате. По красным, горящим ушам и низко наклоненным головам моих товарищей понимаю — не я один такой, мягко скажем, зассанец. А что, этот гад, старшина, действительно? Сидит вон, монумент, как ни в чем не бывало, дремлет — чурка с глазами!.. Еще и пуговицы эти дурацкие на галифе крепко подвели, не разработанные ещё: пока их расстегнешь… О-о!.. Да пока найдешь мотню у этих кальсон… ширинку, то есть. Да пока — что надо! — достанешь и совместишь все эти ширинки, прорези-разрезы. Где тут успеть?.. Нет, конечно.

Может быть, — размышляю, — на всякий случай, вообще пуговицы на ширинке не застегивать? А что — рацуха! Гимнастерка-то у нас длинная, как платье, едва не до колен закрывает брюки, ширинки и не видно совсем. Можно и не застегивать. Нет, скосив глаза вниз, определяю — когда сидишь, всё видно. Как воронье гнездо, всё хозяйство открыто, можно чего и застудить. Нет, это не пойдет. Не прошла рацуха… А жаль! Придётся тренировать ещё и пуговицы. Уж это мы могём. Не могём, а могем! Невольно громко хмыкаю над своим веселым каламбуром… за что неожиданно получаю от Ягодки один наряд вне очереди. Я вроде хмыкнул не в том месте его лекции. «Вам, что, Пронин, всё кажется таким уж смешным, или только последнее, о чём я только что сказал, а?» Вот тебе раз… а что он сказал? Причем тут это? Короче, один наряд вне очереди и все дела. Стало грустно.

Вторую пару занятий совсем не помню — спим прямо за столами, только что головами о столешницу не гремим. Эта нудная читка по конспекту и на меня действует, как сильнодействующее снотворное. Причем такой страшной убойной силы, что более одной минуты никак не выдерживаю. Периодически нас встряхивают командой: «Р-рота-а, вста-ать!» Соскакиваешь, как ужаленный, судорожно пытаясь разодрать слипшиеся, непослушные ресницы. Глаза не фокусируются, и шея голову не держит. Со сна голова огромная, как котёл, какая уж тут шея удержит. Единственное, что хорошо, так это ноги. Ноги срабатывают чётко, как пружины. Р-раз, и ты в вертикальном положении, р-раз, и ты — хлобысь! — задницей о табурет, — доброе утро! Да, ноги здорово выручают. А вот глаза и шея нет, подводят. Сознание тоже подводит, отключается совершенно произвольно, само по себе, когда захочет. Встряхнувшись от приземления на табурет, только зафиксируешь глазами белый лист и карандаш, как сознание, как вода в раковине (бульк!), и исчезло, выключилось, провалившись куда-то в пустой желудок… И все — ты есть, и тебя нет!..

Отключившись, очень здорово себя чувствуешь, просто прекрасно. Ни голода тебе, ни мудрых тезисов, ни вонючих ощущений, ни запа… «а-ать…» — ловит сознание.

Взвод стоит, затаив дыхание, качается, с трудом просыпаясь… Несколько человек, шесть-восемь (им вообще завал, они за первыми столами сидят, под носом у командиров, как тут уснешь? Вот где можно волю тренировать!), сейчас почему-то весело хохочут. Смех до нашего сознания доходит не сразу, постепенно, по мере просыпания, как голоса при всплытии из-под воды. Стоим с розовыми и красными лицами, таращим глаза, недоуменно переглядываемся, силимся понять, в чем дело, почему этот смех? Оглядываемся вокруг. На нас смотрят ироничные, сердитые, с укоризной, глаза командиров — ну что, попались, голубчики? С первых столов шепчут: Была команда «вста-а-ать, кто спи-ит!»