Натаниель Готорн - Алая буква (сборник) Страница 43

– Иди ко мне, дражайшее дитя! – ободряюще позвала Эстер, протягивая к ней руки. – Как медленно ты шагаешь! Разве когда-нибудь ты так медлила? Со мной здесь друг, который станет и тебе другом. И отныне ты будешь получать вдвое больше любви, чем могла подарить тебе твоя одинокая мать! Перепрыгни ручей и иди к нам! Ты же умеешь прыгать, как маленькая лань!

Перл, не отвечая на эти сладкие увещевания, оставалась по ту сторону ручья. Ее яркие дикие глаза смотрели то на мать, то на священника, то на обоих сразу, словно пытаясь разглядеть и объяснить связь, которая была между ними. По какой-то необъяснимой причине Артур Диммсдэйл, ощутив на себе детский взгляд, почувствовал, как рука – жестом настолько привычным, что он получался непроизвольно, – прижалась к сердцу. В отдалении, приобретая странную ауру властности, Перл подняла руку и указала пальцем на грудь своей матери. Внизу, в темном зеркале ручья, другая украшенная цветами и солнечным светом Перл тоже указывала пальцем.

– Ты странное дитя! Почему ты еще не подошла ко мне? – воскликнула Эстер.

Перл все еще указывала на нее пальцем, и лоб ее начинал хмуриться – и это выражение казалось особенно впечатляющим на ее детском, почти младенческом личике. Мать все продолжала ее звать, и лицо ее расцветало непривычными праздничными улыбками, но дитя топнуло ножкой с еще более властным выражением и жестом. Фантастически прекрасное отражение в пруду повторяло все, от указывающего пальца до властного жеста, подчеркивая каждую черточку маленькой Перл.

– Поторопись, Перл, иначе я на тебя разозлюсь! – крикнула Эстер Принн, которая, хоть и привыкла к эльфийским капризам, сейчас выказывала естественное недовольство столь явным их проявлением. – Прыгай через ручей, капризная девчонка, и беги сюда! Иначе я сама за тобой пойду!

Но Перл, ничуть не испуганная угрозами матери, равно как и не тронутая ее посулами, внезапно поддалась порыву истерики, яростно жестикулируя и принимая самые странные позы. Это сочеталось с дикими пронзительными криками, которые эхом отдавались в лесу со всех сторон, и детская беспричинная ярость, казалось, получает от невидимого множества искреннюю поддержку и симпатию. В ручье еще раз повторялась туманная ярость Перл, коронованной и увенчанной гирляндами цветов, но топающей ногами и дико жестикулирующей, а посреди подобного срыва все еще указывавшей на грудь Эстер Принн.

– Я вижу, что смущает ребенка, – прошептала священнику Эстер, побледнев, несмотря на попытки скрыть свое беспокойство и раздражение. – Дети не любят любых, даже самых малых изменений в привычном облике вещей, к которому привыкли. Перл не хватает того, что она всегда наблюдала на моем платье.

– Молю тебя, – ответил священник, – если у тебя есть способы успокоить дитя, поспеши! Больше всего на свете, – добавил он, пытаясь улыбнуться, – за исключением пагубной ярости старой ведьмы миссис Хиббинс, я хотел бы избежать подобной страсти в ребенке. В юной красоте Перл, как и в старой морщинистой ведьме, это приобретает неестественный эффект. Успокой ее, если любишь меня!

Эстер повернулась к Перл с алым румянцем на щеках, стараясь не глядеть на священника, но затем, после тяжелого вздоха, румянец поблек до смертельной бледности, даже раньше, чем она начала говорить.

– Перл! – сказала она печально. – Посмотри под ноги! Вот нам! Перед тобой! На этом берегу ручья!

Дитя взглянуло в указанном направлении. Там лежала алая буква, так близко к потоку, что золотая вышивка отражалась в воде.

– Принеси ее сюда! – попросила Эстер.

– Спускайся и сама ее подними! – ответила Перл.

– Ну что это за ребенок! – шепнула Эстер священнику. – О, я так много должна тебе о ней рассказать! Но, по правде говоря, она права относительно ненавистной метки. Я должна выносить эту пытку немного дольше, – лишь несколько дней еще, – пока мы не покинем эту область и она не станет казаться нам далеким сном. Лес ее не спрячет! Но сердце океана может забрать ее из моей руки и проглотить навсегда!

С этими словами она приблизилась к руслу ручья, подняла алую букву и вновь пристегнула к груди. Всего мгновение назад Эстер была полна надежд, когда говорила о том, что утопит ее в глубине моря, и вот уже неотвратимый рок навис над ней, самой рукой судьбы протягивая обратно ненавистную метку. Она швырнула ее в пространство! Она целый час могла свободно дышать! И вот опять алое страдание мерцает на прежнем месте! Так всегда бывает и подтверждается этим наглядными примером, что единожды совершенное злое деяние приобретает характер рока. Эстер собрала тяжелые пряди волос и спрятала их под чепец. И словно повинуясь иссушающему заклятию скорбной буквы, ее красота, тепло и богатство ее женственности исчезли, как солнечный луч, и серая тень накрыла ее.

Завершив эту мрачную перемену, она протянула руку к Перл.

– Теперь ты узнаешь свою маму, дитя? – спросила она вкрадчиво, но без просительного тона. – Теперь ты перейдешь ручей, признаешь свою мать, когда она вновь надела свой позор, когда она снова стала печальной?

– Да, теперь да! – ответила девочка, перепрыгивая ручей и обнимая Эстер обеими ручками. – Теперь ты действительно моя мама! А я твоя маленькая Перл!

В порыве нежности, что так редко случалась с ней, она пригнула голову матери и расцеловала ее в лоб и щеки. Но затем – поскольку странная необходимость всегда толкала это дитя испортить любой момент утешения обязательным уколом боли – Перл поцеловала и алую букву.

– Это нехорошо, Перл! – сказала Эстер. – Показав мне немного любви, ты тут же меня высмеяла!

– А почему священник там сидит? – спросила Перл.

– Он ждет, когда ты поздороваешься, – ответила ее мать. – Иди же и прими благословение! Он любит тебя, моя маленькая Перл, и любит твою маму тоже. Разве ты можешь его не полюбить? Иди же, он хочет познакомиться с тобой!

– Он любит нас? – спросила Перл, проницательно вглядываясь в лицо матери. – А он отправится с нами назад, чтобы мы рука об руку, все втроем вошли в город?

– Не сейчас, дитя, – ответила Эстер. – Но в ближайшем будущем он будет держать нас за руки. У нас будет дом и собственный камин, ты будешь сидеть у него на колене, и он научит тебя многим вещам, и будет любить тебя искренне. Ты полюбишь его, разве нет?

– А он всегда будет прижимать руку к сердцу? – требовательно спросила Перл.

– Глупое дитя, ну что это за вопрос! – воскликнула ее мать. – Иди и проси благословения!

Однако под влиянием ревности, которую инстинктивно испытывают все избалованные дети к опасным соперникам, или же из-за неизвестного каприза своей странной натуры Перл никак не желала идти к священнику. Только силой мать смогла подвести ее к нему, упирающуюся и демонстрирующую свое нежелание странными гримасами, которых у нее с самого детства было великое множество. Перл могла превращать свою подвижную физиономию в огромное разнообразие разных лиц, и каждое из них светилось лукавством. Священник – болезненно смущенный, но хранящий надежду, что поцелуй может стать талисманом, который обеспечит ему детское расположение, – склонился вперед и коснулся губами ее лба. Но от этого Перл тут же вырвалась из рук матери и, подбежав к ручью, склонилась над ним и окунала в него лоб, пока бегущая вода не смыла и не растворила нежеланный поцелуй. Там она и осталась, молча гладя на Эстер и на священника, которые обсуждали и согласовывали шаги, которые следовало предпринять в их новом положении для достижения скорой цели.

Итак, судьбоносный разговор подошел к концу. Ложбину следовало покинуть в одиночестве, среди темных старых деревьев, которые на множестве языков будут долго шептаться о том, что произошло, и ни один смертный этого не узнает. Меланхоличный ручей добавит еще один рассказ к той тайне, что уже омрачала его маленькое сердце, и будет все так же журчать и булькать, ничуть не изменив тона, который хранил уже много веков.

20

Священник в смятении

Когда священник ушел, опережая Эстер Принн и маленькую Перл, он бросил взгляд назад, надеясь, что обнаружит некие слабые очертания матери и ребенка, медленно растворяющиеся в сумерках леса. Столь резкой была перемена в его жизни, что он никак не мог поверить в ее реальность. Но Эстер в своем сером платье все еще стояла у поваленного дерева, которое в незапамятные времена рухнуло от неведомой силы природы, а затем поросло густым мхом, чтобы двое обреченных нести тяжкое земное бремя смогли посидеть рядом и обрести целый час отдыха и утешения. И там же была Перл, танцующей походкой шагавшая от ручья, – теперь, когда незваный третий лишний ушел, – чтобы занять свое место рядом с матерью. Значит, священник не спал и это был не сон!

Чтобы освободить сознание от смутности и двойственности впечатления, досаждавших ему странной тревогой, он вспоминал и более тщательно определял планы отъезда, которые они с Эстер предварительно наметили. Решено было, что Старый Свет, с его городами и толпами, станет для них более надежным пристанищем и убежищем, нежели дикие места Новой Англии или всей Америки, с альтернативой в виде индейского вигвама или немногочисленных поселений европейцев, разбросанных вдоль побережья. Даже не учитывая здоровья священника, неподходящего для трудностей лесной жизни, его врожденные таланты, культура, само развитие личности позволяло ему ощутить себя дома лишь в окружении утонченности и цивилизации, ведь чем выше степень развития, тем больше она подходит тонкой душевной натуре. Выбору способствовало также присутствие корабля в гавани – одного из тех общеизвестных и частых в те времена морских судов, которые не вполне законно, но безнаказанно все же бороздили поверхность морей. Этот корабль недавно прибыл из Испанского Мэйна и через три дня должен был отправляться в Бристоль. Эстер Принн, чье призвание самопосвященной сестры милосердия познакомило ее с капитаном и командой, могла взять на себя договоренность о проезде для двух взрослых и ребенка и полной секретности, к которой вынуждали обстоятельства.