Томас Гарди - В краю лесов Страница 45

- Грейс так любила украшать свое гнездышко, - продолжал Мелбери, оставляя без внимания слова жены. - То повесит новую занавеску, то переставит мебель. А теперь ее словно подменили.

- Ты что-нибудь знаешь о прошлом миссис Чармонд? Это могло бы многое объяснить. Она приехала сюда пять или шесть лет назад как жена старого Чармонда. А до тех пор никто ничего о ней не слыхал. Почему бы тебе не навести справки? А пока самое лучшее подождать. Еще успеешь наплакаться, если будет из-за чего. Глупо отчаиваться раньше времени.

В словах жены был здравый смысл, и Мелбери, надеясь на лучшее, решил не предпринимать пока никаких шагов, а тем временем порасспрашивать о прошлом миссис Чармонд. Но минутами им вновь овладевало отчаянье.

ГЛАВА XXX

Если бы Мелбери и стал расспрашивать Грейс, она все равно ничего бы не сказала ему. Поэтому он решил пока наблюдать молча.

Сознание того, что его любимою дочерью пренебрегают, произвело разительную перемену в Мелбери. Никто не бывает так хитер и находчив, как простодушный крестьянин, вдруг заметивший, что его простотой злоупотребляют. Почтительная доверчивость к зятю сменилась кошачьей подозрительностью; это мешало ему заниматься делами и омрачало душу.

Он знал, что женщина, отданная мужчине на все дни жизни ее, чаще всего безропотно принимает судьбу, приспособляясь по возможности и не ища помощи у других; но только теперь он впервые задумался, почему это так. А что, если случай необыкновенный, рассуждал он. Ведь Грейс не такая, как все, и положение у нее исключительное, - она как бы между двух ярусов общества, и в Хинтоке у нее нет ни одной близкой души. Поэтому пренебрежение мужа для нее во сто крат тяжелее, чем для какой-нибудь другой женщины. И он решил - умно ли, нет ли - начать сражение за счастье дочери. И пусть другие отцы осудят его.

Тем временем миссис Чармонд воротилась домой. Возвращение ее прошло незаметно, и Хинток-хаус не подавал признаков жизни. Зябкая осень приближалась к концу. С каждым днем в садах и огородах становилось все более пусто и голо; нежные листья и стебли овощей побило первыми заморозками и трепало на ветру, как вылинявшие лоскуты; всю осень лес не спеша ронял листья, а теперь они падали торопливо и густо; все оттенки золотого цвета, еще недавно шуршавшие над головой, теперь побуревшей массой лежали под ногами: тысячи жухлых, скрученных в трубочку листьев, готовых предаться тленью. Миссис Чармонд жила в эту осень в уединенной усадьбе одна, без компаньонки, что мало приличествовало вдове ее лет и с ее красотой; не уехала она и за границу на зиму, как в прежние годы. Эти два обстоятельства наводили на кое-какие размышления. Что касается Фитцпирса, единственным нарушением его привычек был отказ от ночных занятий; в окнах его нового жилища не светился допоздна огонек, как бывало прежде, когда он жил один.

Если миссис Чармонд и Фитцпирс встречались, то так умно и осторожно, что даже бдительный Мелбери не замечал этого. В посещениях доктора нет ничего предосудительного, и Фитцпирс раз-другой навестил Хинток-хаус. Что происходило во время этих визитов, известно было только доктору и его пациентке, но скоро Мелбери получил возможность убедиться, что миссис Чармонд находится под чьим-то сильным влиянием.

Наступила зима. По утрам и вечерам стали кричать совы, опять появились стаи лесных голубей. Однажды в феврале, по прошествии приблизительно полугода со времени женитьбы Фитцпирса, Мелбери возвращался пешком из Большого Хинтока; вдруг впереди себя он увидел знакомую фигуру зятя. Мелбери догнал бы его, но тот свернул в одну из просек, которая никуда не вела, а привлекала путника живописными поворотами, петляя между деревьев. В тот же миг впереди показался маленький плетеный экипаж, в котором миссис Чармонд обычно объезжала поместье; она была одна, без грума. Не заметив Мелбери, а возможно, и Фитцпирса, она свернула на ту же самую живописную тропу. Мелбери, не раздумывая, пошел следом и скоро нагнал миссис Чармонд, несмотря на болезни и немалый уже возраст. Экипаж остановился, миссис Чармонд сидела в коляске, небрежно откинув руку на спинку сиденья, рядом стоял Фитцпирс.

Они молча глядели друг на друга, на губах Фелис играла кокетливая и вместе мрачная улыбка. Фитцпирс взял ее руку, миссис Чармонд оставалась безучастной, только глаза ее выразительно смотрели на доктора. Он украдкой расстегнул перчатку и стал стягивать ее, выворачивая наизнанку и обнажая запястье. Потом поднес к губам пальчики миссис Чармонд, а она все сидела, не двигаясь, и смотрела на Фитцпирса, как смотрела бы на муху, севшую на платье.

- Как объяснить подобное непослушание, сэр? - наконец нарушила она молчание.

- Но я во всем послушен вам, - ответил Фитцпирс.

- Тогда идите своей дорогой и пустите меня.

Она вырвала руку, хлестнула лошадь кнутом. Экипаж покатился, Фитцпирс остался стоять, где стоял.

Первым побуждением Мелбери было выйти из укрытия и отчитать зятя. Но здравый смысл подсказал ему, что этого делать нельзя. Самое простое средство - не самое лучшее. Сцена, которой он был свидетель, сама по себе не говорила еще ни о чем, но за ней могло скрываться многое, - Фитцпирс, возможно, был сейчас в таком состоянии духа, что вмешательство могло только вконец все испортить. И еще он подумал, что если уж объясняться, так с самой миссис Чармонд. В полном расстройстве чувств побрел Мелбери домой; он чуть не плакал, ибо сердце его становилось как воск, когда дело касалось любимой дочери.

Замечательный пример проницательности, рожденной любовью, являл сейчас собой Мелбери. Ни самообладание Грейс, ни ее полный достоинства разговор, ни спокойное лицо не обманывали отца: он видел, что происходит в душе дочери, как бы ни старалась она скрыть свои чувства от постороннего глаза.

Семейная жизнь Грейс становилась все тягостнее. Фитцпирс последние дни был особенно мрачен и раздражителен; раздражение его выливалось в коротких монологах непременно в присутствии Грейс. Как-то утром, когда за окном было серо и сумрачно, а ночью дул ветер, Фитцпирс стоял у окна и смотрел, как работники Мелбери тащат через двор большой сук, сломанный ветром. Все кругом было тусклое и озябшее.

- Боже мой! - воскликнул Фитцпирс, стоя у окна в шлафроке. - И это жизнь!

Он не знал, проснулась ли Грейс, но не пожелал удостовериться и не повернул головы.

- Идиот! - продолжал он. - Сам себе подрезал крылья! А какая была блестящая возможность взлететь! Да, сделанного не воротищь. Но ведь я так страстно желал этого. Почему я так глупо устроен, что прозреваю слишком поздно? Я полюбил...

Грейс шевельнулась. Он подумал, что она слышала последние слова. И огорчился, хотя мог бы говорить тише.

Он ожидал за завтраком неприятного разговора. Но Грейс была только более молчалива, чем обычно. И Фитцпирс тотчас стал раскаиваться, что причинил жене боль, ибо приписал ее молчание своей несдержанности. Но он ошибался: ни его слова, ни его действия не были причиной ее уныния. Она не слыхала его утренних сетований.

Над ее домом нависла более серьезная беда, чем крушение честолюбивых замыслов ее мужа.

Она сделала открытие, которое ей с ее прямодушием показалось чудовищным. Она заглянула в свое сердце и увидела, что ее детская влюбленность в Джайлса ярко разгорелась, ибо у нее было теперь иное понятие о великом и ничтожном в жизни. Простые манеры Уинтерборна не раздражали больше ее утонченного вкуса; недостаток так называемой культуры не оскорблял ее образованности; его деревенское платье стало радовать ее глаз; а внешняя грубоватость восхищала. Замужество показало ей, что рафинированный интеллект легко уживается с самыми низменными свойствами души. Она почувствовала отвращение к тому, что прежде считала таким важным. Честным, добрым, верным и мужественным мог быть теперь в ее глазах только простой человек; и такой человек был с самого детства рядом с ней.

И еще в сердце Грейс никогда не угасала жалость к Джайлсу; она жалела его, потому что причинила ему зло, потому что в мирских делах он был неудачник, и еще потому, что, подобно другу Гамлета, "который и в страданиях не страждет", Джайлс испытал такие невзгоды, что стал почти что святым. Вот какие мысли, а не случайно брошенная мужем фраза, повергли Грейс в молчаливое уныние.

Оставив Фитцпирса в лесу, Мелбери пошел к дому и увидел в окне гостиной Грейс; она сидела у окна, точно ей нечего было делать, не о чем заботиться. Мелбери остановился.

- Грейс, - окликнул он дочь, пристально глядя на нее.

- Что, отец? - ответила Грейс.

- Ждешь любимого мужа? - спросил он тоном, в котором слышались жалость и вместе сарказм.

- Нет, не жду. У него сегодня много больных.

Мелбери подошел совсем близко.

- Грейс, зачем ты это говоришь, ведь ты хорошо знаешь... Ладно, спускайся вниз. Погуляем в саду.

Он отпер калитку в увитой плющом изгороди и стал ждать. Видимое безразличие Грейс беспокоило его. Уж лучше бы она в порыве ревности бросилась в Хинток-хаус и, позабыв приличия, устроила сцену Фелис Чармонд, вцепилась бы в нее unguibus et rostro {Когтями и клювом (лат.).}, обвинив, пусть даже без достаточных оснований, в том, что она украла у нее мужа. Подобная буря только бы разрядила атмосферу надвигавшейся грозы.