Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2) Страница 45

Глава LXV

Возвращение воина

О, силы небесные! Наступит ли когда-нибудь конец крикливому тщеславию людей, особливо французов? Возможно ли поверить, что после сражения у Сен-Ка, где, как всем хорошо известно, им всего-то-навсего удалось отрезать наш арьергард, они проявят такую неделикатность чувств, что не посовестятся сжечь неисчислимое количество пороху перед Домом инвалидов в Париже, похваляясь и ликуя перед лицом нашего несчастья? Великодушно ли ЭТО торжествовать и улюлюкать по поводу того, что пять-шесть сотен храбрецов оказались в руках десятитысячного войска на берегу океана, как в ловушке, и их постигла судьба всех отставших? В свое время я собирался было воссоздать достоверную картину ликования, происходившего в Лондоне по поводу нашей блистательной победы при Сен-Мало. Я хотел описать сверкающие стволы пушек, влачимых по улицам нашими доблестными матросами в сопровождении величественных конных гвардейцев; толпу зевак, бросающих в воздух шляпы, выкрикивающих приветствия, в то время как у них очищают под шумок карманы, и всю нашу пишущую братию, что взирает на эту сцену с балкона на Флит-стрит и посылает свои благословения победоносному британскому оружию. Но теперь, после того, как французский Дом инвалидов вздумал столь пошло подражать нашему Тауэру и их Сен-Ка был противопоставлен нашему Сен-Мало, меня уже не влечет к себе этот затасканный сюжет. И я говорю: Nolo {Не хочу (лат.).}, а не Malo {Предпочитаю (лат.).}, и вполне доволен тем, что Гарри возвратился, как из одного похода, так и из другого, целехонек, не получив ни единой царапины. Разве я об этом еще не упомянул? Разве я, торопясь успокоить моих юных читательниц, не поведал о том, что мой герой никогда еще за всю свою жизнь не чувствовал себя так хорошо? Свежий морской воздух покрыл загаром его щеки, и снаряд, просвистевший у него над ухом, пощадил его висок. Океан омыл его гетры и другие части туалета, не поглотив в своей бездонной пучине его тела. Он, правда, показал однажды неприятелю спину, но лишь на самый краткий срок — не дольше, чем было необходимо, чтобы скрыться из виду. И в конце концов спина есть у всех, и никто этого не стыдится, и говорить об этом следует смело, не теряя чувства юмора.

— Признаюсь вам, — рассказывал Гарри, — мы улепетывали во все лопатки! И когда наши ряды дрогнули, повезло тем, кто успел добраться до лодок. Французы — пехота и конница — смяли нас и преследовали до самого моря рубили направо и налево и кололи штыками. Бедный Армитейдж был сражен пулей у меня на глазах и упал. Я подхватил его и потащил по воде к лодкам. Счастье еще, что матросы на нашей лодке не струсили, — ведь пули свистели у них над головой, расщепляли лопасти весел и продырявили флаг, но их командир был так невозмутим, словно его угощали не пулями, — а добрым пуншем в Портсмутской гавани, который мы с ним и распили, как только высадились на берег. А вот бедному сэру Джону не так повезло, как мне. Он отдал богу душу, не добравшись до корабля, и наши вооруженные силы потеряли доброго воина, а мисс Хоу — жениха, который был истинным джентльменом. Но на войне, как вы понимаете, не без потерь, а титул баронета получит теперь его брат,

— А я думаю об этой бедняжке, — сказала мисс Этти (которой, как я догадываюсь, излагались эти события). — Ну, и о короле. Почему король так хотел, чтобы сэр Джон Армитейдж отправился на войну? Ведь джентльмен пе может ослушаться приказа, исходящего от такого высокого лица. И вот он мертв! Воображаю, в каком теперь состоянии его величество!

— Можно ли сомневаться, что его величество вне себя от горя, — говорит папенька, покачивая головой.

— Вы шутите, сэр? Не хотите же вы сказать, что король Англии остается безучастен, когда сражающийся под его знаменами дворянин умирает почти что у его ног? — говорит Этти. — Если бы я рассуждала так, как вы, клянусь, мне бы оставалось только стать на сторону Претендента!

— Что ж, Темпл-Бар украсился бы хорошенькой головкой еще одной маленькой изменницы, — говорит генерал, разгадав истинный смысл ее слов и понимая, какие чувства — раскаяние, страх, благодарность за то, что опасность миновала, — заставляют бурно биться ее сердечко. — Нет, моя дорогая, — говорит он. — Какую жизнь хотите вы уготовить нашим монархам, заставляя их оплакивать каждого солдата! Я слишком высокого мнения о его величестве, чтобы приписывать ему подобное слабодушие. И я сомневаюсь, чтобы мисс Эстер Ламберт почувствовала себя счастливее, если бы корона перешла к Претенденту. Ведь этот род никогда не отличался особым мягкосердечием.

— Но разве король может не терзаться муками раскаяния после того, как он самолично послал Гарри… я хочу сказать, сэра Джона Армитейджа иа войну и тот был убит? — спрашивает Этти.

— Если бы на поле боя пал Гарри, двор, несомненно, облачился бы в траур, но поскольку он цел и невредим, леди и джентльмены были вчера в пестрых, ярких нарядах. — отвечает генерал.

— А почему бы нам не жечь фейерверков в честь поражения и не посыпать голову пеплом, облачаясь во власяницы по случаю победы? — замечает Джордж. Признаюсь, у меня совсем пет желания возносить хвалу небесам за то, что они помогли нам сжечь корабли при Шербуре.

— Неправда, ты тоже радуешься, Джордж, — говорит Гарри. — Хоть, может, и не к лицу мне так говорить, ведь ты куда умнее меня, но когда наше отечество одерживает победу, ты радуешься этому — я знаю по себе. И когда я отступаю перед французами, мне стыдно, хотя я и понимаю, что тут уж ничего нельзя поделать. Все равно, что ни говори, а по-моему, англичанам отступать как-то не пристало, — задумчиво добавляет он, и Джордж улыбается, однако воздерживается от вопроса: а что, по мнению Гарри, думают на этот счет французы? — Да, дело обернулось для нас скверно, — продолжает Гарри серьезным тоном, — только ведь могло бы быть и хуже. Многие считают, что французский губернатор герцог Эгийон действовал прямо как мокрая курица. Он мог бы отрезать нам отступление, но тут уж мы, понятно, времени даром не теряли. Я очень рад, что доблестное народное ополчение французов показало себя с наилучшей стороны, а в его рядах было немало волонтеров-дворян, которые, как и следовало ожидать, сражались в первых рядах. Говорят, что шевалье Тур д'Овернь начал бой, вопреки приказу герцога Эгийона. Нам сказали это офицеры, которые доставили генералу Блаю и лорду Хоу списки раненых и попавших в плен. Хоу теперь лорд, потому что пришло известие о гибели его брата. Но знаешь, Джордж, с титулом или без титула, а человек он храбрый.

— А его сестра была обручена с бедным сэром Джоном Армитейджем. Воображаю, каково ей сейчас! — Из груди мисс Этти вырывается вздох, — можно заметить, что последнее время она стала крайне сентиментальной.

— А его матушка! — восклицает миссис Ламберт. — Читали вы в газете обращение ее милости к избирателям Ноттингема? "Ввиду того, что лорд Хоу навеки покинул государственную службу, а подполковник Хоу находится с полком в Дуйсбурге, я полагаю своим долгом просить вас отдать ваши голоса подполковнику Хоу, дабы он мог в качестве вашего представителя занять в парламенте место своего покойного брата". Сколь мужественна эта женщина!

— Это истинная спартанка! — замечает Джордж.

— Попробовал бы кто-нибудь, будучи вскормлен молоком такой матери, не стать храбрецом! — восклицает генерал.

Братья переглядываются.

— Если бы одному из нас суждено было пасть на поле брани, защищая свою родину, оставшаяся в Спарте наша мать мыслила бы и действовала совершенно так же, — говорит Джордж.

— Если Спарта находится где-нибудь в Виргинии, то, наверное, брат прав, — говорит мистер Гарри. — И надо же, братец, чтобы так случилось — обоим нам довелось столкнуться с неприятелем и обоим нам он задал жару! — задумчиво добавляет он.

Этти смотрит на него и видит, как все это было: вот он с окровавленным телом товарища на спине, преследуемый неприятелем, бредет по колено в воде к лодкам, а вокруг свищут пули. И ведь не кто иной, как она подвергла его такой опасности! Ее слова толкнули его на это! А вернувшись, он не упрекнул ее ни единым словом! Пока его не спросят, он сам никогда и не заговорит о том, что пришлось ему испытать. Он держится с мисс Этти внимательно и с достоинством, с остальными членами ее семейства просто и сердечно. Но ее тогдашние уколы ранили его. "Ох, эта ручка, — казалось, говорит его взгляд и все его поведение, — как могла ты подняться против меня! Негоже подвергать людей насмешкам, а уж тех, кто так предан тебе и твоим близким, и подавно. Если умом я не так остер, то сердце у меня горячее, а все лучшее, что есть в этом сердце, отдано вашему семейству".

Гарри был обижен, но великодушие, с каким он предал забвению свою обиду, вернуло ему уважение мисс Этти, утраченное им за время его позорного бездействия. Теперь она отдавала ему ту дань поклонения, какую красота платит храбрости. Она больше не отвечала колкостями на его вопросы и не отпускала по его адресу насмешек. Словом, она была пристыжена, в ней произошла перемена к лучшему, это была уже новая мисс Этти.