Уильям Фолкнер - Святилище Страница 47

Хорес ворвался в толпу, в круг, образовавшийся посреди пустыря. С одной стороны круга доносились вопли человека, в руках у которого взорвался бидон, но из центра костра не доносилось ни звука. Теперь к костру нельзя было приблизиться; из раскаленной добела массы, в которой виднелись остатки столбов и досок, длинными ревущими языками вырывалось пламя. Хорес метался среди толпы; его хватали, но он не замечал этого; переговаривались, но он не слышал голосов.

- Его адвокат.

- Защищал. Хотел обелить.

- Бросить и его туда. Там еще хватит огня, чтобы спалить адвоката.

- Сделать с адвокатом то же, что и с ним. Что он сделал с ней. Только не початком. Он пожалеет, что это не початок.

Хорес не слышал их. Не слышал воплей обожженного. Не слышал огня, хотя пламя, словно живя своей жизнью, продолжало вздыматься, неослабно и беззвучно: яростный гул, будто во сне, безмолвно ревел из немой пустоты.

XXX

В Кинстоне пассажиров на вокзале встречал худощавый сероглазый старик с нафабренными усами, владелец семиместной машины. В прежние дни, до того, как город стал лесопромышленным, он, сын одного из первых поселенцев, был плантатором и землевладельцем. Потом из-за легкомыслия и жадности лишился своих владений и стал совершать рейсы на экипаже от вокзала в город и обратно, с нафабренными усами, в цилиндре и поношенном длиннополом сюртуке, рассказывая по пути коммивояжерам, как был раньше вождем кинстонского общества; теперь он стал его возницей.

Когда эра лошадей миновала, он купил автомобиль и продолжал выезжать к поездам. По-прежнему фабрил усы, хотя цилиндр сменился кепкой, а сюртук серым пиджаком в красную полоску.

- Вот и вы, - сказал старик, когда Хорес сошел с поезда. - Кладите вещи в машину.

Он сел за руль. Хорес уселся на переднее сиденье рядом.

- Вам бы приехать предыдущим поездом, - сказал старик.

- Предыдущим?

- Она прикатила утром. Ваша супруга. Я отвез ее домой.

- А, - сказал Хорес. - Она дома?

Старик завел мотор, отъехал назад и развернулся. Машина у него была хорошая, мощная, с легким управлением.

- А когда вы ждали ее?.. - Они тронулись. - Я помню в Джефферсоне то место, где сожгли этого типа. Вы, наверное, видели, как все произошло?

- Да, - ответил Хорес. - Да. Я слышал об этом.

- Поделом ему, - сказал водитель. - Мы должны защищать наших девушек. Самим могут понадобиться.

Они развернулись и поехали по улице. На углу горел дуговой фонарь.

- Я сойду здесь, - сказал Хорес.

- Подвез бы вас прямо к дверям, - сказал водитель.

- Сойду здесь, - сказал Хорес. - Чтобы вам не разворачиваться.

- Как угодно, - сказал водитель. - Плата все равно та же самая.

Хорес вылез и взял свой чемодан; водитель даже не потянулся к нему. Автомобиль уехал. Хорес поднял чемодан, простоявший десять лет в чулане у сестры, привез он его в город в то утро, когда сестра спросила фамилию окружного прокурора.

Дом у него был новый, с просторными газонами, клены и топольки, которые он посадил сам, еще не разрослись. Подходя к дому, Хорес увидел в окне жены розовые шторы. Он вошел с заднего хода, подошел к ее двери и заглянул в комнату. Жена лежала в постели, читая широкоформатный журнал с яркой обложкой. На лампе был розовый абажур. На столе лежала коробка шоколадных конфет.

- Я вернулся, - сказал Хорес.

Жена взглянула на него поверх журнала.

- Запер заднюю дверь? - спросила она.

- Да, я так и знал, что ее не будет, - сказал Хорес. - Ты еще...

- Что "еще"?

- Маленькая Белл. Ты не звонила...

- Чего ради? Она в гостях, на вечеринке. А что? Зачем ей менять свои планы, отказываться от приглашения?

- Да, - сказал Хорес, - я так и знал, что ее не будет. А ты...

- Я говорила с ней позавчера вечером. Иди запри заднюю дверь.

- Да, - сказал Хорес. - Конечно. - С ней ничего не случилось. Я только...

Телефон стоял на столе в темном коридоре. Номер оказался сельским; пришлось ждать. Хорес сидел у аппарата. Дверь в конце коридора он оставил приоткрытой. Сквозь нее доносились смутные тревожные напевы летней ночи.

- Ночью старикам тяжело, - тихо сказал Хорес, не опуская трубки. Летние ночи тяжелы для них. Нужно что-то предпринять. Издать какой-то закон.

Белл окликнула его из комнаты, по голосу было слышно, что она лежит.

- Я звонила ей позавчера вечером. Чего тебе беспокоить ее?

- Знаю, - ответил Хорес. - Я недолго.

Он держал трубку, глядя на дверь, в которую задувал какой-то странный, тревожащий ветерок. Начал повторять вслух цитату из когда-то прочитанной книги: "Все реже будет наступать покой. Все реже будет наступать покой".

Телефон ответил.

- Алло! Алло! Белл? - заговорил Хорес.

- Да? - ответил ее голос, тихий и тонкий. - Что такое? Что-нибудь случилось?

- Нет-нет, - сказал Хорес. - Я только хотел поздороваться с тобой и пожелать доброй ночи.

- Что? В чем дело? Кто говорит?

Хорес, сидя в темном коридоре, сжал трубку.

- Это я, Хорес. Хорес. Я только хотел...

В трубке раздалось какое-то шарканье; было слышно дыхание Белл. Потом чей-то мужской голос произнес:

- Алло, Хорес; пошел бы ты...

- Замолчи! - послышался голос Маленькой Белл, тонкий и слабый; Хорес вновь услышал шарканье; наступила мертвая пауза.

- Перестань! - послышался голос Маленькой Белл. - Это Хорес! Я живу вместе с ним!

Хорес прижал трубку к уху. Голос Маленькой Белл был спокоен, холоден, сдержан, независим.

- Алло? Хорес. У мамы все в порядке?

- Да. У нас все в порядке. Я только хотел сказать тебе...

- А. Доброй ночи.

- Доброй ночи. Тебе там весело?

- Да. Да. Я завтра напишу. Мама получила мое письмо?

- Не знаю. Я только что...

- Может, я забыла его отправить. Но завтра не забуду. Завтра напишу. Это все?

- Да. Я только хотел...

Хорес положил трубку; гудение в ней смолкло. Свет падал в коридор из комнаты, где лежала Белл.

- Запри заднюю дверь, - приказала она.

XXXI

По пути к матери в Пенсаколу Лупоглазый был арестован в Бирмингеме за убийство полицейского в маленьком алабамском городке, произошедшее семнадцатого июня. Арестовали, его в августе. Семнадцатого июня вечером Темпл проезжала мимо него, сидящего в машине у придорожного ресторана, в ту ночь был убит Рыжий.

Лупоглазый каждое лето навещал мать. Она считала, что сын служит ночным администратором в одном из мемфисских отелей.

Мать его была дочерью содержательницы пансиона. Отец - профессиональным штрейкбрехером, трамвайная компания наняла его, чтобы сорвать забастовку 1900-го года. Мать в то время работала в универмаге в центре города. Три вечера подряд она возвращалась домой, сидя рядом с вагоновожатым, водил этот вагон отец Лупоглазого. Однажды вечером штрейкбрехер сошел вместе с ней и проводил домой.

- Тебя не уволят? - спросила она.

- Кто? - сказал штрейкбрехер. Они шли рядом. Он был хорошо одет. Другие тут же возьмут меня. И они это знают.

- Кто тебя возьмет?

- Забастовщики. Мне все равно, для кого водить трамвай. Что один, что другой. Только лучше бы ездить по этому маршруту в это же время.

Они шли рядом.

- Ты шутишь, - сказала она.

- Нет, разумеется. Он взял ее под руку.

- Тебе, наверно, точно так же все равно, что жениться на одной, что на другой, - сказала она.

- Кто тебе сказал? - спросил он. - Эти гады болтали обо мне?

Через месяц она сказала ему, что они должны пожениться.

- Как это должны? - спросил он.

- Я не могу сказать дома. Мне придется уйти. Не могу.

- Ну, не расстраивайся. Я охотно. Все равно каждый вечер проезжаю здесь.

Они поженились. Вечерами он проезжал мимо. Названивал. Иногда заходил домой. Деньги отдавал ей. Матери ее он нравился. По воскресеньям в обеденное время являлся с шумом, окликая жильцов, даже уже седых, по имени. Потом однажды не вернулся; трамвай, проезжая, больше не звонил. Забастовка к тому времени уже кончилась. На Рождество жена получила от него открытку из какого-то городка в Джорджии; на картинке были изображены колокол и тисненый позолоченный венок. На обороте было написано: "Ребята собираются устроить это и здесь. Только здешний народ ужасно тупой. Наверно, будем разъезжать, пока не нападем на хороший город, ха-ха". Слово "нападем" было подчеркнуто.

Через три недели после бракосочетания у нее обнаружилась болезнь. Она была уже беременна. К врачу не пошла, одна старая негритянка объяснила ей, в чем дело. Лупоглазый родился в день Рождества, когда пришла открытка. Сперва решили, что он слепой. Потом оказалось, что нет, однако говорить и ходить он научился лишь к четырем годам. Тем временем второй муж ее матери, невысокий, хмурый человек с густыми усами - он чинил сломанные ступеньки, прохудившиеся трубы и прочее, - как-то вышел с подписанным незаполненным чеком, чтобы уплатить мяснику двадцать долларов. И не вернулся назад. Забрал из банка все сбережения жены, тысячу четыреста долларов, и скрылся.

Дочь по-прежнему работала в центре города, а мать нянчила ребенка. Как-то один из жильцов, возвратясь домой, обнаружил в своей комнате пожар. Он погасил огонь; а через неделю заметил, что из его мусорной корзины поднимается удушливый дым. Бабушка нянчила ребенка. Повсюду носила его с собой. Однажды вечером она исчезла. Все жильцы поднялись. Кто-то из соседей включил пожарный сигнал, и пожарные нашли бабушку на чердаке, она затаптывала горящую пригоршню древесных стружек, рядом на брошенном матраце спал ребенок.