Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд Страница 5

Я вот читал тут очерк Сэма Макатри про евхаристические конгрессы и про тот, в 32 году, когда был Маккормак. Макатри пишет, что католики и протестанты друг друга тогда не смогли просто понять. Тогда, значит, не смогли понять! Можно подумать, сейчас они друг друга поняли! Нет, ну просто смешно! Но написано, конечно, здорово. А ведь ему было уже за пятьдесят, когда он стал журналистом, он до этого просто работал на заводе. Может, и мне попробовать писать? Конечно, знаменитостью уже не стать. Но так просто, записал бы свои мысли, впечатления. Все-таки девятый десяток идет, это ведь не шутка. На лице у меня будто иней. Дев умер. И Маккормак — тоже. И Дженни умерла. И я тоже, наверное, скоро умру и перейду в иной мир. Там меня уже ждут. Там всех ждут. Но когда? В общем, я еще ничего, так что, может быть, не очень скоро. Пока еще тут побуду.

Но надо спешить.

Жизнь моя выливается, как молоко из разбитой бутылки. Надо спешить. Надо все успеть. И с завещанием лучше не тянуть. Пусть парень все получит, а не этот его папаша, мой дорогой племянничек. Это сейчас ему тринадцать (или четырнадцать?), а скоро, глядишь, и жениться надумает. Вот и помянет меня добром. Да, надо спешить.

Он спешил.

Старик медленно шел по вечерним городским улицам, постоянно останавливаясь и тяжело дыша. Эти улицы, дома — все было знакомо ему, все узнавало его таким, каким он приехал в этот город, молодой, двадцатилетний Патрик О’Хултаны. Он приехал сюда, чтобы жить и быть счастливым. Призраки юности, они подстерегали его на каждом углу. Тени. Да и сам он казался тенью. Вот тут живет один его знакомый. Да, впрочем, живет ли? Или тоже умер? А сам он почему-то все живет.

Он спешил.

От мокрого асфальта как-то неприятно пахло. Он увидел вдруг, что вокруг много народу. Люди шли, разговаривая друг с другом о чем-то, совершенно ему непонятном и бесконечно чуждом. Жизнь стала просто привычкой, за 80 лет он настолько привык к неизменным утренним вставаниям, отправлению естественных нужд, приему пищи, мытью и всему прочему, что обычно зовется жизнью, что уже не мог представить себе иной формы существования. Разумеется, исправно верил в иной мир, но и это, пожалуй, тоже было лишь привычкой. Он жил долго, давно уже был стариком и поэтому понимал, что конец рано или поздно настанет и надо быть готовым к нему. Готовым не только в высшем смысле, но и чисто практически.

Поэтому он чувствовал себя удовлетворенным, выходя из конторы нотариуса. Явно начинающий и не имеющий опыта в разговоре с клиентами, по мнению Патрика — совсем еще мальчишка, нотариус держался с неуместной развязностью и неприятно посмеивался в тех случаях, когда следовало бы хранить на лице печать торжественной скорби. Речь ведь как-никак шла о смерти, и не чьей-то там смерти или смерти вообще, а о его, Патрика, личной и индивидуальной смерти, неизбежность которой, казалось, подтвердило составленное завещание. Да, теперь уж деваться некуда. Патрик, конечно, был доволен собой, уже один тот факт, что он так запросто сумел совершить один это длинное путешествие по городу, заставлял испытывать некую гордость. Приятно было думать и о том, как он покажет завещание мальчику: пусть знает, что дед его всегда любил, и пусть уже сейчас это поймет, а не после его смерти. Да и на лицо дорогого племянничка тоже будет приятно взглянуть… Но все-таки… Почему-то ему было грустно…

Встреча с Ангелом Небесным ждала его на улице Гарднер. Он ступил на мостовую, и, осторожно осмотревшись, сделал несколько шагов. Вдруг он услышал резкий рев мотора, одновременно почувствовал сильный удар в бок и — больше ничего не помнил… Парень в кожаной куртке даже не остановился.

На следующий день в газете появилась маленькая заметка, в которой говорилось, что переходивший улицу старик был мертвецки пьян.

Тяжелые капли воды падали с яблоневых листьев на дорожки, заросшие травой. Огромный сад, некогда заботливо возделываемый, был оставлен на произвол судьбы и постепенно возвращался в свое естественно-природное состояние. Теперь там никто уже не бывал. Рядом с массивными воротами, всегда закрытыми, рос одинокий куст боярышника. Над кирпичной стеной возвышались острые металлические прутья, и местная молодежь даже не пыталась проникнуть внутрь. И машины редко проезжали по заброшенной дороге мимо сада. Утром прошел дождь, и теперь над мокрой травой поднимался пар, такой густой, что воздух внутри сада казался тяжелым и плотным.

В деревне на главной улице пробили часы, и двери школы наконец открылись. Учителя с облегчением закурили, благодаря Бога за то, что рабочий день окончен. На заднем дворе школьники тоже закурили, думая примерно то же самое. Трое из них решили пройтись по заброшенной дороге к владениям семьи Хоулм. Раньше этой семье принадлежала практически вся земля в округе, но постепенно ее распродали, чтобы заплатить долги. Большой дом был снесен во время войны, да и некому сейчас было бы там жить: из всей семьи в живых оставалась лишь Салли Хоулм, старая дева, которой было уже под восемьдесят. Маленький домик, пара акров земли да огромный фруктовый сад —: вот все, чем она теперь владела. Но, наверное, и этого было для нее слишком много. В деревню она выбиралась так редко, что никогда точно не было известно, жива хозяйка или нет.

Трое школьников шли по пыльной дороге вдоль старой ржавой ограды. Вдруг один из них остановился и тряхнул светлыми волосами в сторону сада:

— Давайте слазим!

— Да ну, а вдруг эта — там? И мы ведь хотели…

— Нет, давайте прямо сейчас! Я полезу, а вы меня страхуйте.

Мальчик отбросил в сторону сумку, подпрыгнул и ухватился руками за решетку. Подтянувшись, он уселся верхом на кирпичной стене между железными прутьями.

— Эй, не упади!

— Спокуха! — Он осмотрелся. — Да тут яблок полно! Такие большие. Я сейчас спущусь, а вы идите к воротам, я вам изнутри открою.

Мальчик схватился за ветку у себя над головой, подтянулся к стволу большой старой яблони и скользнул по нему на землю. Его куртка сразу намокла и порвалась на плече. А, плевать! Этого часа он ждал, как ему казалось сейчас, всю жизнь. Вот он: волшебный, запретный сад, в котором растут чудесные яблоки, сад, в который он так долго мечтал попасть. Медленно двинулся он по заросшей тропинке, высматривая себе яблоко получше. Про своих товарищей, которые ждали его сейчас у ворот, он забыл сразу же, едва коснулся ногой земли. Когда он был маленьким, то представлял себе, будто в этом вечно закрытом саду стоит замок и там спит своим фольклорным сном Спящая Красавица. Теперь, конечно, он не верил в сказки, но детские мечты, казалось, словно обступили его, замелькали за корявыми стволами старых яблонь. Перед одной из них он остановился: дерево все заросло мхом, на котором сейчас сверкали капли дождя, как серебряный плащ.

Рядом с этим удивительным видением мечты он и решил остановиться, чтобы наконец вкусить от запретного плода, который нес в руке. Он был один в этом саду, один — во всем мире, принадлежал только себе самому и весь мир принадлежал ему.

Черт, ведь как он раньше не додумался ходить сюда! А все ведь так просто!

— Эй, ты что там, заснул?! — донеслись голоса из-за стены. Мальчик даже не обернулся. Улыбнувшись, он откусил большой кусок яблока и блаженно растянулся на траве. Теперь это его сад. Только его! Он почувствовал, что штаны намокли от травы, встал, достал из кармана целлофановый пакет, расстелил на земле, снял куртку и положил ее рядом, снова улегся на импровизированное ложе. Откусив от яблока последний кусок, он бросил огрызок в сторону и закрыл глаза.

Мальчик не чувствовал пристального взгляда, устремленного на него из-за куста боярышника.

Он открыл глаза. Где-то в вышине, среди веток и листьев, мелькало голубое небо. На лицо ему упала тяжелая капля. Он вытер лоб и снова посмотрел вверх.

— Эй, ты открывай давай, — кричали за воротами. Мальчики били по решетке сумками, бросали камни, но он даже не повернул головы в их сторону.

— Ну, и сиди там один, сволочь ты!

Вдруг женщина за кустом боярышника вздрогнула: она поняла, что знает этого мальчика, знает уже очень давно, всю жизнь…

— Эй, мы сейчас уйдем! Мы тебя ждать не будем! — Но уйти они почему-то не решались.

Тот день был очень солнечным, на Британских островах редко выпадают такие дни. Юная Салли Хоулм стояла за кустом боярышника. Как теперь. Какой же молодой она была тогда! Какой красивой в том новом платье, узком и коротком по моде послевоенного времени. Она ждала. Ждала уже почти час, время от времени зябко поводя плечами от вечернего холода. Он что-то хотел сказать ей, просил прийти на «их место». Послышался шум шагов, и знакомая фигура появилась из-за деревьев. В руке он держал светлый плащ. Он оглянулся вокруг себя, потом позвал ее: «Салли!» Она тихо засмеялась в своем укрытии. Он позвал ее еще раз, потом сел на поваленное дерево. Салли стояла затаив дыхание и как бы впитывала в себя его облик, скользя взглядом по его, такому любимому лицу, шее, рукам, плечам… Но сегодня что-то было чужим, что-то в его лице тревожило, заставило погаснуть улыбку. Салли тихо вышла из-за куста и подошла к нему. Он сидел спиной, оттого и не слышал ее шагов, пока она не опустила руки ему на плечи, резко повернулся: