Роже Гар - Жан Баруа Страница 5

Жан заливается слезами.

Доктор, не двигаясь, смотрит на него внимательно и испытующе: так он ждет у изголовья больного, когда начнется действие укола.

Проходит несколько минут.

Я рассказываю обо всем этом не для того, чтобы огорчить тебя, малыш. Я говорю с тобой, как с мужчиной: так нужно... Ты унаследовал от мамы предрасположение к ее болезни. Понимаешь: только предрасположение, не больше. Если ты будешь находиться в неблагоприятных условиях, болезнь может обрушиться на тебя. И как раз сейчас ты в таком положении. С осени у тебя общая слабость, и необходимо, совершенно необходимо...

Жан в испуге соскальзывает со скамьи и бросается к отцу, который неловко прижимает его к себе.

Не бойся, малыш, не бойся: я с тобой.

Жан (сквозь слезы). О, я не боюсь... Мне однажды уже снилось... будто я на небе...

Доктор внезапно отстраняет мальчика и смотрит ему в лицо.

Доктор (с силой). Не о смерти ты должен думать, Жан, а о жизни. Ты можешь защитить себя, защищайся!

Мальчик озадачен; он перестает плакать. Смотрит на отца. Ему хочется, чтобы тот усадил его на колени, приласкал. Но холодный блеск стекол пенсне отпугивает ребенка.

Новое чувство наполняет душу Жана: чувство страха и обиды; но, под влиянием разума и силы отца, оно уступает место полному, безграничному доверию.

Ты этого еще не понимаешь... Человеческое тело кажется нам гармоничным, упорядоченным... На самом же деле, оно - обширное поле битвы. Мириады клеточек сталкиваются и пожирают друг друга... Я объясню тебе все... Миллионы маленьких вредоносных существ непрестанно нападают на нас, и среди них туберкулез, он подстерегает всех, кто предрасположен к этой болезни, как ты... Так что все очень просто: если организм сильный, он отражает нападение; если он ослаблен, то уступает болезни... (Сжимает руку Жана, отчетливо выговаривает слова.) Есть только одно средство, единственное: стать сильным, и как можно скорее, чтобы победить. Выздоровление вполне возможно, стоит только захотеть! Сделай это своей целью. Все зависит от твоей воли и настойчивости... Понимаешь?.. Все наше существование - борьба; жизнь - долгая цепь побед... Ах, как скоро ты в этом убедишься, если захочешь бороться по-настоящему!

Инстинктивно мальчик снова прижимается к отцу.

(Обнимая его.) Если б я мог бросить своих больных, клинику, операционную и заняться только тобой, я бы помог тебе, ручаюсь... (С силой.) Так вот, то, чего не могу, не имею права сделать я, можешь сделать ты, а я буду руководить тобой. (В упор.) Хочешь?

Жан (в порыве). Ах, папа, обещаю тебе... Я буду стараться!..

Молчание. Доктор улыбается.

(Задумчиво, вполголоса.) Аббат Жозье станет молиться за меня...

Доктор (мягко). Если хочешь. Но этого недостаточно. Сейчас важнее другое.

Жан отступает на шаг.

(Медленно.) Пойми, малыш, и поверь в то, что я тебе говорю... Повторяю, твоя бедная мама умерла "потому, что не верила мне...

Ребенок подходит ближе.

Я вовсе не хочу огорчать тебя. Я даже рассчитываю, что вера в бога поможет тебе в борьбе. Только, видишь ли, есть такая поговорка: "На бога надейся, а сам не плошай". Молись от души, дитя мое, но не забывай никогда, что надо подчинить все - даже твои молитвы, слышишь, - режиму, который я тебе предпишу. (Настойчиво и пылко.) И если хочешь выздороветь, следуй моим предписаниям, и не только строго, - неукоснительно, понимаешь, дорогой...

Перезвон колоколов, возвещающих возношение святых даров.

Доктор говорит громче, стараясь перекрыть гул, от которого сотрясается воздух.

... Не только с мужеством, но и со страстью, с неистовым упорством! С яростной волей ты должен идти наперекор всему, победить враждебные силы, одолеть болезнь, одолеть смерть! С исступленной жаждой жизни!.. Жизнь, Жан... Если бы ты только мог понять, что это такое! Жить, любить то, что любишь, видеть, как солнце играет на увитой плющом стене твоего дома... Еще долго ощущать, как тебя оглушает и пьянит перезвон колоколов... Оглянись вокруг: как чудесен солнечный свет, деревья, небо, колокольня... (Берет сына за плечи и встряхивает.) Жить, Жан!

Трепещущий, взволнованный, захваченный новой надеждой, мальчик стоит перед отцом, щеки его пылают, глаза блестят.

Доктор долго и серьезно смотрит на него, затем привлекает к себе.

Колокола умолкают. Несколько мгновений их отзвуки еще наполняют двор и замирают в воздухе.

Молчание.

(Взвешивая слова.) Три вещи: питание, воздух, покой... Запомни хорошенько, что я тебе сейчас скажу...

III

В Бюи, у госпожи Пасклен, крестной матери Жана.

Комната, погруженная в полумрак. За окном зимние сумерки, идет снег.

Пламя камина освещает г-жу Пасклен; она склонилась к Жану, который рыдает у нее на плече; маленькая Сесиль не в силах видеть горе Жана; она жмется к матери, задыхаясь от слез и прижимая платок к губам.

На ковре две скомканные телеграммы.

"Пасклен. Бюи-ла-Дам. Уаза.

Мама сильно ослабела поездки Париж. Операция отложена из-за неожиданных осложнений. Тревожусь.

Баруа".

"Пасклен, Бюи-ла-Дам. Уаза.

Мама скончалась одиннадцать часов утра больнице не приходя в сознание. Операция оказалась невозможной. Предупредите со всей осторожностью Жана, избегайте малейшего потрясения.

Баруа".

IV

Три года спустя.

Келья с каменным полом позади ризницы, освещенная слабым светом. Два стула, две скамейки для молитвы. На стене распятие.

Аббат Жозье - молодое лицо, высокий лоб с залысинами; светлые волосы, коротко остриженные и вьющиеся. Веселый и ясный взгляд свидетельствует о душевном покое человека, искренне верующего и деятельного. Верхняя губа тонкая и поджатая, нижняя - пухлая, придающая лицу выражение добродушной и в то же время чуть вызывающей иронии.

Во взоре в улыбке - задорный вызов: так смотрят и улыбаются люди, которым все понятно как в этом, так и в ином мире; они безмятежны, ибо полагают себя единственными обладателями истины.

Аббат Жозье тщательно закрывает дверь и, обернувшись, протягивает Жану обе руки.

Аббат. Что нового, дружок? (Задерживая руку Жана в своей.) Но прежде всего сядем.

Жану Баруа пятнадцать лет.

Это - рослый, гибкий, хорошо сложенный подросток. Широкая грудь, крепкая и высокая шея.

Голова крупная, с квадратным лбом, окаймленным темными - густыми и жесткими - волосами. Из-под изогнутых, слегка прищуренных век с пытливым вниманием блестит живой и открытый взгляд, острый взгляд его отца. Нижняя часть лица - еще совсем детская. Неоформившийся подвижной рот; округлый подбородок, несколько скрадывающий тяжелую челюсть.

В нем угадывается спокойная и упрямая воля, выработанная в жестокой борьбе; три года он упорно стремился к выздоровлению, три года страшился и надеялся. Ставкой была его жизнь.

Теперь битва выиграна.

Аббат. Я слушаю.

Жан. Господин Жозье, я долго думал, прежде чем прийти к вам. Я уже давно собирался, но все не мог решиться... Так вот... (Пауза.) Меня смущают некоторые вопросы... Множество мыслей, касающихся религии, приходит на ум. Особенно с тех пор, как я начал заниматься в Бовэ... (Нерешительно.) Мне хотелось бы, чтобы со мной кто-нибудь поспорил, объяснил мне...

Аббат внимательно смотрит на Жана.

Аббат. Что может быть проще? Я весь к вашим услугам, дитя мое. Вас что-то смущает? Что именно?

Жан становится необычайно серьезным. Он немного откидывает голову. Мускулы лица напряжены, углы рта, покрытого темным пушком, опустились. Взор лихорадочно блестит.

Аббат (улыбаясь). Ну же...

Жан. Прежде всего, господин Жозье... Кто такие

вольнодумцы?

Аббат выпрямляется и тотчас же без малейшего колебания, с довольной усмешкой отвечает Жану. Он говорит со своеобразной сдержанной энергией, немного стиснув зубы, выделяя те слова, которым придает особое значение.

Аббат. Вольнодумцы? Это чаще всего наивные люди, которые полагают, будто мы можем мыслить свободно. Мыслить свободно! Но свободно мыслят одни лишь сумасшедшие. (Смеясь.) Разве я волен думать, что пять и пять одиннадцать. Или что артикль мужского рода ставится перед существительным женского рода. Полноте! Повсюду есть правила - и в грамматике, и в математике... Вольнодумцы надеются обойтись без правил, но ни одно живое существо не может жить, не имея твердой опоры! Для того чтобы передвигаться, нужна твердая почва под ногами. Для того, чтобы мыслить, необходимы незыблемые принципы, проверенные истины; и одна только религия владеет ими.

Жан (сумрачно). Мне кажется, господин аббат, что я могу стать вольнодумцем.

Аббат (смеясь). Вот так штука! (Ласково.) Нет, дитя мое, не бойтесь; за это я отвечаю... И как только вы могли допустить такую мысль?

Жан. Я переменился. Раньше ничто не смущало моей веры: никогда мне и в голову не приходило спорить, рассуждать. Теперь я не могу уйти от этого... я пытаюсь понять и не могу... и тревога овладевает мною...

Аббат (очень спокойно). Но, дитя мое, это в порядке вещей.