Авигдор Даган - Петушиное пение Страница 5

Вдруг Педро взмахнул крыльями, опустился на снег и, сделав три шага, вновь взлетел на забор.

Я застыл от удивления. Да, да, там, именно там, где он теперь оставил три следа в направлении, обратном тем, на которые мы с ним только что смотрели, именно там прежде чего-то не хватало, и лишь теперь все встало на свои места, обрело совершеннейшую симметрию. Столько в этом было захватывающей красоты, что я не смог удержаться - раскрыл окно и радостно крикнул:

- Браво, Педро! Отныне награждаю тебя званием придворного художника!

Педро, явно довольный моей похвалой, снова взмахнул крыльями, но на этот раз не слетел с забора, чтобы не испортить свое произведение.

В горницу повеяло холодом, пришлось поскорее закрыть окно. Но я не отошел от него, не смог отойти, и еще долго мы продолжали стоять друг против друга, не отводя глаз от прекрасной картины на белом полотне покрытого снегом газона перед моим домом.

Не помню, сколько времени прошло до тех пор, пока я, устыдившись, отправился накрошить для Педро хлеба и насыпать зерна, ибо и поэтов надо кормить. На сей раз он завтракал не на карнизе, как всегда, а на пороге красоту перед окном нужно было сохранить как можно дольше.

XIII

Теплыми летними вечерами мы сидим перед домом. Педро пристраивается возле меня на спинке скамьи, и мы с ним смотрим на кобальтовый луг неба, усеянный калужницами звезд.

- Большая Медведица. Видишь? - показываю ему. - А вот охотник Орион с блестящим кинжалом за поясом. А там раскрыла объятия Кассиопея.

- Найдутся объятия и поближе, - охлаждает мой пыл Педро. - Только пожелай.

И не подумает улетать за пределы досягаемости. Мы столько раз вели один и тот же разговор, что он не сомневается: теперь уже весь гнев во мне перегорел. Я не отвечаю ему, и мы оба продолжаем глядеть на ночное небо, озаренное светом полной луны.

Приглушенный протяжный звук корнета с другого конца деревни минутами долетает и до нас. Это Павел разговаривает со своей дудочкой, как я с Педро. Он тоже одинок, вдовец, как и я, только моложе меня, и мамаши дочек на выданье заискивают перед ним. То тут, то там, точно короткий весенний дождик, слышится смех стоящей перед трактиром молодежи, порой завоет пес, и со всех концов деревни ему вторят другие собаки.

Когда они затихнут, раздадутся медленные тяжелые шаги ночного сторожа Тусара. Обходя деревню, он через каждые сто шагов трубит в свой рог, повешенный через плечо, и тягуче поет то сиплым, то высоким голосом:

Одиннадцатый пробил час,

О Господи, помилуй нас...

Пройдет - и деревня совсем затихнет. Если бы упала одна из тысяч звезд, слышен был бы только ее полет. Моя трубка погасла, и больше я ее не наполняю табаком. А Педро стоит возле меня неподвижно, как статуя. Точно затаил дыхание в каком-то предчувствии.

И тут появляется он. Никто не знает, как он там очутился, но на крыше третьего дома от моего, напротив, четко вырисовываются очертания белой фигуры, озаренной светом луны. Даже в самую ясную ночь невозможно издалека разглядеть лицо человека, только все знают: это Марко, тощий, малокровный плотник с обвисшими усами по обе стороны вечно полуоткрытых посиневших губ, снова вышел на; свидание с луной. Тихо раскрываются окна в ближних домах, соседи высовываются, чтобы не пропустить ни одного его движения. Все уже видели представление, которое иx ждет, ибо оно регулярно повторяется в ночь полнолуния, в каждый из теплых месяцев, но люди глядят во все глаза, ожидая, что будет дальше, точно так же затаив дыхание, как в тот раз, когда увидели Марко впервые.

А Марко долго стоит без движения, вывернув голову назад, словно подставляя лицо для поцелуя холодному свету луны. Потом медленно поднимет руки на вышину плеч и в этой позе опять немного постоит. Осторожно пошарив ногой, сделает следующий шажок, кажется, вот-вот сверзнется, но постепенно его шаг становится уверенней, он проходит по крыше из конца в конец, словно канатоходец. Опять в наших жилах стынет кровь, опять мы видим: пройди он на шаг дальше, на шаг в густую тьму... но он поворачивает, не меняя положения вытянутых вперед рук, и с той же уверенностью возвращается к дымовой трубе, обходит ее и движется туда, откуда вышел, еще раз как бы на прощанье обходит трубу, подставляя лицо луне, и исчезает так же незаметно, как появился.

Соседи закрывают окна. Представление окончено. Все с облегчением возвращаются в свои постели. Только мы с Педро остаемся на скамье перед домом. Теперь Педро машет крыльями, точно отгоняя дурной сон. А я каждый раз вновь и вновь думаю, что, как и лунатик Марко, мы все вдруг откуда-то появляемся и не знаем - откуда, на ощупь, осторожно ступаем, хотя наши шаги со стороны кажутся уверенными, проходим до конца и возвращаемся туда, откуда появились, но прежде чем исчезнем, нам нужно еще раз оглянуться, как Марко, и благодарно подставитъ лицо свету.

ХIV

Бывают ночи, когда сон остается за дверью и не ложится со мной в постель. Медлит, дает мне время на раздумья, пока наконец не войдет и не накроет меня, как добрый отец, покрывалом.

В такие ночи я думаю о спящей деревне.

Будто лечу я над домами из одного конца деревни в другой, заглядываю в окна потемневших жилищ, вижу каждого в его постели, знаю его дыхание, его пульс, его сон. Все теперь спят.

Тереза спит за печкой, где ее уложили вечером, в той же позе, со скрещенными на груди руками, так ее теперь уже скоро положат в гроб. Ее тело подперли тремя подушками, она лежит высоко, чтобы легче дышалось, неподвижно, точно отлитая из воска. Только сон в ней еще продолжает жить. Она танцует на чьей-то свадьбе, кружится в кольце зрителей, и все хлопают в ладоши, она танцует, кружится, даже дыхание перехватывает, когда-то молодые икры, теперь обтянутые жилистой кожей, кружатся и летят над деревенской площадью, над лугами, над садами и лесами, пока не начнут спотыкаться на мягком мxу и пока их не станут оплетать побеги корней и ветвей, которые, разрастаясь, наконец скроют ее целиком. Но и тогда она еще танцует, как неродившаяся бабочка-поденка в своей куколке, видящая сон о завтрашнем полете в конусе света. Проржавевший панцирь времени крепко держит ее в неподвижности, но сон ее остался молодым, как сон ее внучки, лежащей за стеной. А сновидeниe внучки, cлoвнo бабочка, сaдится на почки расцветающих грудей девушки, и, словно стебель цветка, на который села пчела, она вся прогибается во сне.

Терезина дочь и ее муж спят в соседней комнате обнявшись, с переплетенными сильными руками и ногами, и не видят никаких снов, ибо имеют все, что хотят. Карас - добрый муж и рачительный хозяин - спит так со своей улыбчивой женой каждую ночь уже более пятнадцати лет.

Как тяжелая колода, приоткрыв от изумления рот, спит лунатик Марко. И вдовец Павел уснул, обнимая корнет, и ночной стoрож Тусар уже улегся, и каждый его выдох колышет моржовые усы, тогда как плотника Якуба поминутно будит кашель, после которого он, обессиленный, усталый, вновь ныряет в пучину сна.

Дом за домом спят мужчины со своими женами, одни в обнимку, другие повернувшись спиной друг к дружке, и снятся им жатвы и наводнения, во сне они сражаются с соседом за межу, с мясником за цену теленка, с лесничим за зайца. Есть и такие, что плывут на своих снах, как на корабле, уносимом течением, и иные, кто седлают сон, как вороного коня. Кто-то спускается в глубокую шахту сна и ищет то, чего не нашел на поверхности дня, другой взлетает на крыльях ночи, уносясь дальше и выше, чем он добрался бы бодрствуя. Для одних ночь - пьянящее вино, для других - свет, озаряющий мороки затуманенных дней, для одних - могила, из которой они каждое утpo встают, заново пораженные рассветом, для других - очистительная купель, в которую они погружаются перед новыми битвами.

И дети спят и грезят о том, кто прыгнет выше всех, кто прибежит быстрее, кто бросит камень дальше. Они видят сны о пестрых лентах, о форели в потоке, о птицах, о бабочках, но и об овцах, заблудившихся на пастбище, о реке, которую надо переплыть, а ее берег все удаляется, о цыганах и разбойниках, о диком быке, мчащемся по деревне, и о кораблях в бурю. В их снах нет ничего невозможного. Щелкнут пальцами - и превратятся в принцев и принцесс, щелкнут еще - и перелетят через горы, и летят, летят над городами и морями, а иной раз падают глубоко-глубоко, съежившись от страха, но внизу их вновь подхватят объятия сна.

У каждого свой сон, к которому он постоянно возвращается, и я, знающий их всех, знаю и их сны. Знаю, что ночной сторож Тусар видит вo сне пушечное ядро, которое, подобно молнии, попало в самую середину его роты и от которого спаслись только он да еще двое. Одному из этих двоих ядро оторвало ногу, другому обе руки ниже локтя, целым изо всей роты остался только он. Каждую ночь Тусар вновь и вновь переживает этот ужас и это чудо. Верзила Замора, который много лет назад переселился за океан, с утра до ночи до седьмого пота трудился там в лесах и скопил как раз на обратный путь, видит во сне, как валит дерево за деревом, как складывает доллар к доллару, как деревья убывают, а долларов не прибывает. Во сне он тоскует по родной деревне, а утром, когда проснется, будет тосковать по далеким лесам. Мельничиха Тарабова видит сон о том, что накупит за сотни, зашитые в тюфяке, а когда настанет утро, не купит ничего, потому как скупа, и будет горевать, что так дешево в нынешнем году жито. А хромой кузнец Йонас бьет во сне жену Магду, когда-то в молодости она сбежала с комедиантами, а вернувшись, согласилась выйти за Йонаса, чeго прежде тот годами добивался. Трактирщик Балас, и карточная гадалка Енуфа, и беззубый дед Гарба, отдавший свое хозяйство детям, и все-все, каждый на своей постели, один под периной, другой под старым пальтецом, но каждый под своей крышей, один под черепичной, другой под соломенной, все-все теперь спят, и я, знающий каждого из них, знаю и их сны.