Жан Кокто - Двойной шпагат Страница 5

До этих пор женщины, которым он нравился, не нравились ему. Их вялый профиль он узнавал с первого взгляда. Сколько бы ни было в мире лиц, подразделяются они всего на несколько категорий. Видя грудастую брюнетку определенного типа, Жак заранее мог сказать, что она в него влюбится. Жермена не принадлежала к породе высоких, внушающих трепет девиц, носящих имена скаковых лошадей. Но было в ней что-то от той недосягаемости, той сверхъестественности, которые превращают какого-нибудь моряка с набережной Неаполя или теннисистку из Холгейта в щемящее воспоминание.

Итак, один из тысячи прохожих остановился. Попался. Можно любить в нем все улицы, все города в вечер приезда, волнующую атмосферу порта, Иджи и Тиграна д'Ибрео, собаку-шакала, женевскую акробатическую труппу и наездницу из римского цирка.

Таким размышлениям он безостановочно предавался до самого отхода поезда, умчавшего г-жу Форестье в Тур.

IV

-- Да брось, Луг, -- говорила Жермена сестре. -- Нестор ничего и не заметит. Надо только, чтоб ты представила нам Жака как приятеля твоего художника. (Денежный мешок знал, что делается за спиной брата, и это тешило его эгоизм. ) -- Он обожает, когда его посвящают в секреты, а для нас так меньше риска.

Озирис был до изумления легковерен. Любовница льстила этой самоуверенности, принимая его в сообщники против Лазаря.

В одну из первых ночей, что Нестор провел с ней, в дверь позвонил молодой актер, ее любовник, перепутавший дни.

-- Прячься, -- шепнула она Озирису, -- это мой старикашка.

Озирис вскочил, сгреб свои вещи, залез в платяной шкаф, задыхался там, пока Жермена принимала молодого человека, а выйдя, чуть не лопался от гордости.

Столь мастерский ход и положил начало их связи. Не надо из этого заключать, что Жермена -- низкое существо. Она защищалась. В ее действиях не было расчета.

Еще девчонками они с сестрой мечтали о Ледовом дворце, который представлялся им чертогом из сплошных зеркал. Однажды в воскресенье они пошли туда, а вышли с целой свитой хорошо одетых мужчин. Один из них совратил Жермену.

Когда он бросил ее, она нанялась к какой-то модистке на Монмартре. В один прекрасный день модистка сказала ей: "Летка, послезавтра меня собираются арестовать. Я смываюсь, лавку оставляю на тебя". С собой она забрала белье и жемчуга.

Жермена осталась, вывесила в витрине плакат, гласивший, что шляпки ценой в двести франков продаются по двадцать пять, за полдня распродала все до единой, выставила на их месте устарелые модели, которые откопала в подвале, наняла грузовую подводу, перевезла стол, стулья и трюмо в комнату, которая все еще оставалась за ней, а остатки предоставила подбирать швейцару.

В ней сидел уличный бес. Она ничуть этого не стыдилась.

Обедая с Лут, Нестором и Лазарем в модном ресторане, она пролила вино. Тут же подоспел метрдотель и застелил пятно клеенкой, пока не принесли скатерть. Эта клеенка пробудила у сестер одни и те же воспоминания. Они пере глянулись. Лут покраснела, а Жермена воскликнула:

-- Ой, клеенка! Так и вижу Бельвиль, лампу, суп, папашу Рато...

Настоящая их фамилия была Рато. При Несторе отцу и матери Рато грех было жаловаться. Им теперь принадлежала чудесная ферма в окрестностях Парижа.

Обе сестры, ферма Рато, братья Озирис, Жак, его семья, его мечта --смесь взрывоопасная. Впрочем, составляет такие смеси судьба. Ей нравится химичить над людьми.

Если бы желания Жака кристаллизовались и если бы мы рассмотрели поближе все их множество, как рассматриваем Жермену, приемлемее ли оказался бы результат?

Нарцисс любил себя. За это преступление боги превратили его в цветок. Этот цветок вызывает мигрень, а его луковица даже не заставляет плакать. Заслуживает ли он каких-либо других слез?

С нашим Нарциссом дело обстояло сложнее. Он любил воды реки. Но реки текут, не обращая внимания на купальщиков, на деревья, которые отражает их гладь. Их желание -- море. В его объятиях завершают они свой вечный бег и сладострастно в нем тонут.

Жак все время чувствовал, что человеческая красота, подобно реке, имеет русло и цель. Она движется мимо, куда-то. Корабль поднимает якорь, опускается занавес мюзик-холла, семья Ибрео возвращается к своим богам.

На сей раз вода остановилась и любовно отражает его. Он наставляет морю рога. Возможно, за ответ говорящей воды он принимает голос русалки. Но он не анализирует. Его сердце слишком занято.

Мы уже говорили, что для сердца Жермены это была не первая кампания. Привычка нисколько не остужала энтузиазма ее увлечений. Всякий раз она влюблялась впервые. Недоумевала, как могла она прежде любить других, и играла новую партию, раскрывая все свои карты. Она не старалась подольше сохранить огонь, прикопав его золой. Она горела в полный рост и на полной скорости.

Это ее свойство искренне переживать все впервые не позволяло ей отвечать на порывы Жака затверженным пылом поднаторевшей в своем искусстве девицы.

Буря перемешала все их сокровища, не разбирая, где чьи и откуда взялись.

Ибо, если Жак многое растратил впустую, но принес с собой свои мечты, то Жермена, много отдававшая, много и получила. Так что приняла она его не с пустыми руками.

Последняя фраза напрашивается на двойное толкование. Тут опять-таки порыв увлек Жака за пределы совести. Богатый покровитель мог бы быть и мужем -- обманутым мужем.

Жермене обманывать Нестора казалось делом настолько законным, что у нее не возникало и тени смущения. Бесстыдство заразительно. Жак счел вполне естественной хитрость, состоявшую в том, чтобы представить его приятелем художника. Обед, сопутствовавший знакомству, немало позабавил его. За десертом Жермена, забывшись, обратилась к нему на "ты". Он сидел справа от нее.

-- Ты читал статью X. ?.. -- Отвечай же, тебя ведь спрашиваю, --добавила она почти без заминки, обернувшись к сидящему слева Нестору, ошеломленному, сбитому с толку ловким трюком наперсточника. Они посмеялись над ложной тревогой.

Озирис проникся к Жаку симпатией. Он обнаружил, что тот знает толк в цифрах. Столь абсурдное суждение основывалось на том, что Жак слушал его. Его либо слушали, либо нет. Лишь это грубое различие он проводил между людьми, не обладая тем складом ума, который позволяет видеть неповторимость каждого.

Настоящие свидания происходили на улице Добиньи в квартирке на первом этаже, темной, как картины того художника.

Квартирка принадлежала Жермене. По ее словам, ей нужен был свой уголок, чтоб иногда отдыхать от Нестора. В свете такого объяснения получалось, что уголок этот -- именно то, что надо, но лишь на первое время. Так ей казалось. Она побаивалась г-жи Сюплис, консьержки. И не того, что консьержка подумает: "Еще один!", а как бы ту не шокировало, что девушка перестала приходить одна.

Ласки, даже самые всепоглощающие, имеют свой предел. Жак, почти девственник, пытался утолить беспредельное желание. Первое объятие обмануло его надежды. Постепенно головокружение прошло, и его разум и взор вновь обрели раскованность.

Тогда, созерцая эту запрокинутую, умирающую в подушках Лездемону, ее пугающую бледность, обнаживший зубы оскал, он набрасывал на это лицо постыдные воспоминания и выходил из нее, как нож.

Жермена без оглядки расточала свои пышно цветущие ласки. То была пышность букета уличной цветочницы. Завянет букет -- покупают новый. А Жаку нужны были корни. Его любовь, эта аномалия, развивалась нормально, постепенно. Он любил себя, любил путешествия, слишком много всего любил в своей подруге. Жермена любила своего возлюбленного -- и только.

V

Такой образ жизни требовал стратегических ухищрений на улице Эстрапад, где Жак убивал время, которое проживали вместе Жермена и Озирис.

Ближе к вечеру он придумывал себе какое-нибудь дело в библиотеке Святой Женевьевы.

Эта библиотека -- алиби шалопаев Латинского квартала. Если бы все, кому надлежит там находиться, действительно туда ходили, пришлось бы пристроить еще одно крыло. Помирившись с Махеддином и Луизой, Жак каждую четвертую ночь проводил вне дома. Они с арабом оставляли незапертой дверь парадного. Запирали ее на рассвете, возвращаясь от своих любовниц.

Луиза принимала Махеддина у себя дома. Двое заговорщиков встречались у ворот парка Монсо и ждали открытия метро.

В этом отправлении на казнь не было ничего веселого. Они клевали носом среди работниц, едущих на фабрику.

Обвести вокруг пальца профессора труда не составляло. Он ничего не видел и видеть не хотел. Исправностью учеников в посещении и ежемесячной оплате лекций его требования исчерпывались.

Жена его -- та видела. Видела, но зеркально. Она пребывала в убеждении, что Жак в нее влюблен и, не в силах обмануть доверие своего учителя, избегает ее общества, пытаясь отвлечься с девочками из кафе "Суфле".

Со стороны араба, признавала она, весьма похвально его опекать.

Каждое воскресенье Стопвэл напрягала себе некую таинственную пружину, чтобы выиграть состязания по прыжкам. Всю остальную неделю он пребывал в апатии -- поджидал почтальона, который вечно должен был доставить ему чек, окутывался воскурениями трубки и чайника. Его огромное тело загромождало всю комнату. После обеда он облачался в фуляровый костюм и засыпал бесформенной грудой, отравленный табаком.