Константин Федин - Пастух Страница 5

Предбанника у бани не было, дверь выходила в сенцы, с одного боку вовсе не забранные тесом, и народ раздевался на морозе.

После мужиков набегали мыться бабы с девками.

— Ну-ка ты, — кричали на Аверю девки, — чего стонешь? Мужики парились, а ты угорел! Вылезай!

Но вылезать на мороз Аверя не хотел, он жалобно лопотал что-то, отворачивался лицом к стенке, собирался в комочек.

— А шут с тобой, не сглазишь! — смеялись девки, и через минуту, красные от холода, круглые, поворотливые, как шары, нагишом вкатывались в баню. И пока они звенели шайками, били вальком постиранное белье, окатывались холодной водой, — Аверя тихонько, не поворачиваясь, стонал в стену…

Так он дожил до первых февральских оттепелей, словно и не думал умирать.

Прокоп зашел к нему на масленой, под хмельком, принес гречневых блинов. Присев рядом с отцом, он сказал:

— Свезти бы тебя в больницу, ты скорей бы умер.

Аверя неожиданно взволновался, начал показывать на горло, запрокидывать назад голову, пока сын не угадал:

— Толконуть, что ль?

Тогда Аверя перекрестился и стал на коленки.

— Ax-ты, ах-ты! — вскрикнул он.

— Чудно, — сказал Прокоп. — Ладно, ради праздничка…

И он принес отцу самогону.

Старик отпил из бутылки жадно, прослезился, быстро захмелел. Какое-то подобие смысла загорелось у него в глазах, осколки речи посыпались с его губ, он даже притопнул тяжелой, как столб, ногой.

— Что, — спросил Прокоп, — Рямонт?.. Где тебе!

Он скоро ушел от отца, захватив остатки самогона домой.

А наутро девчонка, прибежавшая в баню с горбушкой хлеба для Авери, нашла его мертвым.

Он полувисел у оконца, держась окоченелой рукой за раму. Наверно, перед смертью, ночью, он звал людей…

Прокоп раздобыл хлеба, купил четверть самогона, сколотил гроб и крест. Помогал ему Хотей-Жук. В прощеное воскресенье, когда дело дошло до похорон и надо было везти покойника в церковь отпевать, Прокоп сказал:

— Земля примет без панихеды!

Хотей призадумался, но платить за попа пришлось бы ему, и он не перечил Прокопу.

Гроб с Аверей стоял на санях у погоста, пока Жук с Прокопом ковыряли заступами землю. Она смерзлась в камень, железо брало ее туго, старики часто останавливались передохнуть, и Жук говорил:

— Не больно примает…

— При-имет! — отвечал Прокоп, берясь за лопату.

Наконец они выдолбили в земле дыру, втащили Аверю на погост, стали опускать гроб. Но могила оказалась коротка, гроб плашмя не входил в нее.

Прокоп выкопал в одной стене могилы ямку, и гроб воткнули в эту ямку узким концом — ногами. Головой он уперся в другую стенку могилы вровень с поверхностью земли.

— Стойком стал, — сказал Жук, — надо бы подрыть.

— А пускай стоит, не все одно? — ответил Прокоп и кинул на гроб ком мерзлой земли.

Засыпав могилу и воткнув крест, мужики остановились, точно не все еще было сделано. Хотей снял шапку, помолился. Тогда и Прокоп стал отбивать усердные кресты.

Потом он положил земной поклон, поднялся, громко сказал:

— Ну, не прогневайся… когда что…

И, нахлобучив шапку, обтер запотевшие усы.

— Айда, Жук.

7

Учительница посылала Проску на соседний хутор, но делу. На полпути из хутора в Кочаны, чуть начало смеркаться, Проске повстречались трое парней. Они вышли враскачку, подпевая, у одного парня через плечо висела гармонь. По голосам, шапкам и росту Проска узнала парней издалека и, когда поравнялась с ними, сошла с дороги, замедлила шаг.

— Наше вам, — сказал Ларион, приложив, на городской лад, два пальца к виску.

— Далече? — спросила Проска.

— По своим делам, — ответил Ларион.

Парни затянули песню, не глядя на Проску, прошли мимо. Ларион шел посреди товарищей, обняв их и раскачивая из стороны в сторону. Проска кликнула ему вслед:

— Ларивон, постой-ка!

Он вернулся, стал против Проски, заложив под бока руки.

— Чем интересуетесь?

— Ломайся! — сказала Проска. — Танькин отец сватов-то твоих прогнал?

— Не сомневайся, к тебе мои сваты не придут, — усмехнулся Ларион.

— Теперь ты другую охаживаешь?

— Это которую?

— Знаем! не беда, что вдовая, лишь бы хата новая! Стало быть, она меня ковшом-то огрела за тебя, а не за мужа? И с ней путаешься?

— Умна больно, девка, — хитро отозвался Ларион, — ум до добра не доведет…

— С тобой какое добро? Чего это Аверя в лесу видел, на лес все казал, помнишь? Дойдет до суда — раскроют!

Ларион шагнул к Проске. Он не был пьян, только глаза его замутило хмелем. Он спросил сдавленно, обрывая каждое слово:

— Ты меня судом пугать?

Выждав немного п словно одумавшись, добавил:

— Аверю нынче на погост сволокли.

— Что ж, что на погост, — сказала Проска, — народ слыхал!

Ларион широко замахнулся на Проску кулаком, но не ударил, заломил шапку и побежал догонять парней.

Проска пошла в деревню. Когда кочановские воротца были уже на виду и — обрывками — стали долетать песни мужиков, провожавших масленую, Проска расслышала позади себя быстрые шаги, которые настигали ее. Ветер дул ей навстречу, по снегу шаги раздавались глухо, и, едва она вздумала обернуться, кто-то, с разбега, толкнул ее в спину.

Проска упала ничком, и тут же в правую лопатку ожгло ее чем-то каленым и ожог заледенил ее всю, с головы до пят, точно она окунулась в прорубь. Она хотела вздохнуть, но сразу стиснула зубы, будто ветер вдунул ей в грудь пригоршню гвоздей. Она приподнялась па локоть, посмотрела назад. Кто-то шагами-саженками убегал по дороге.

Против воли Проска хрипло вздохнула, и вместе с дыханием хлынула у нее изо рта кровь. Разглядев черные, глубокие пятна на снегу, Проска закричала, тогда кровь пошла сильнее, комьями подкатываясь к горлу, и она от страха стихла.

Осторожно становясь на колени и упирая один кулак в снег, Проска поползла к воротцам. Правую руку она держала на весу, боясь шевельнуть лопаткой, чуть дыша. Но кровь остановилась, Проска осмелела, встала на ноги, пошла, все ускоряя и ускоряя шаги.

Наступил уже вечер, когда Проска вбежала в деревню, улица опустела, в окнах занимались и гасли мутные пятна огней.

Завидев избы, Проска опять вскрикнула, и опять кровь подступила ей к горлу. Она кинулась к первому окну, застучала в стекло, припав грудью и животом к круглым бревнам стены.

Из избы вышла баба, окликнула, не видя со света:

— Кто это?.. Проска?.. Да ты, никак, напилась? Ступай домой.

— Кровь! — выкрикнула Проска, отплевываясь и сдерживая кашель.

— Пошла, пошла! — заголосила баба, взмахнув руками, как на скотину. — Доигралась, паскуда! Пошла!

Тогда Проска оторвалась от стоны и побежала вдоль улицы, бросаясь от одной избы к другой, стуча в оконца, заливая кровью темные стекла. Ее не везде слышали — в горницах шумели пьяные мужики, — крик ее становился тише, она все чаще поскальзывалась на дороге, падала, с трудом вставала и опять билась около окон.

Так она добежала до Хотея-Жука…

Прокоп справлял поминки по отцу у Аникона, пил сначала степенно, не торопясь, приговаривая:

— Помяни господи…

Аникон и Жук вторили ему:

— Царство небесное…

Жук вскоре ушел, хмельного оставалось много. Прокоп зачастил кружку за кружкой, — отогрелся, его разморило, он повеселел. Под конец, забыв о покойнике, Прокоп и Аникон тешились над кобелем, кормили его хлебом, намоченным в самогонке, вспоминали старое, потом пошли топтать по избе, прихлопывая в ладоши, пьяная собака выла на них смешным тонким воем, пастух подтягивал ей в голос:

— У-у-ух, каменскай, по-ше-ел!

Потом он свалился на пол и заснул…

Его разбудили девки, прибежавшие с улицы:

— Проску зарезали! Прокоп! Вставай! Проску…

Он затормошил свои кудлы, протрезвел.

— У Хотея-Жука! — тараторили девки. — Кровь так и хлещет! Айда скорей!

Прокоп, как был, без полушубка и шапки, выскочил на мороз, побежал по деревне.

В избе Хотея толпился народ. Проска лежала на скамье, под окошком, вытянувшись и закрыв глаза. С одного плеча ее сарафан был спущен, и окровавленная рубашка прилипла к телу.

Прокоп растолкал народ, кинулся к дочери. Увидев ее лицо, заостренное, белое, с глубоко запавшими глазами, он медленно обвел людей остолбенелым тупым взглядом, словно спрашивая ответа. Потом наклонился над Проской, грива его задела ее лоб, она открыла глаза.

— Кто? — спросил Прокоп не своим голосом.

Она отозвалась чуть внятно:

— Не тронь его…

И опять закрыла глаза.

Прокоп обернулся к народу.

— Ну, мужики, — сказал он и поклонился, тронув рукой пол, — выручайте! Надо девку везти в уезд, в больницу.

Тогда чей-то голос из угла избы усмешливо ответил:

— Хороша девка — с брюхом!

— Поди двойня будет! — откликнулся другой.