Лео Перуц - Рождение антихриста Страница 5

- До того самого дня, - продолжал он, - когда три месяца тому назад этот дон Чекко, что рядится под аббата, появился у дверей моей лавочки. Он тоже был на той галере. Его судили за мошенничество - он обобрал какого-то нотариуса. Я закрыл лицо рукой, сжал губы и надул щеки, но это не помогло: он сразу же узнал меня. Я попытался скрыться в мастерской, но он вошел следом, окликнул меня по имени и заговорил, как со старым приятелем. Мне пришлось притвориться, будто я рад встретить его вновь. Когда он увидел мои инструменты и кожи, а в кладовке - яблоки, сыр и копченое сало, он весь расплылся от удовольствия и заметил, что я, мол, сделался честным человеком... Потом он стал расспрашивать о моем достатке и вскоре ушел, но той же ночью привел тех двоих, которых ты видела, и они сказали, что я должен брать у них на продажу воровскую добычу, и я согласился. А что мне оставалось делать? Если бы я отказался, они и минуты не помедлили бы выдать меня властям. Ведь эти мошенники - народ отчаянный!

Он вздохнул и вытер пот со лба.

- И с того дня, - сказал он, - я живу в непрерывном страхе, и не было у меня спокойного часа, можешь мне поверить. Ведь они приходят каждую неделю и требуют деньги.

Жена смотрела на его опечаленное лицо и больше не сомневалась в том, что он поступил благоразумно, не прогнав от своих дверей трех воров. Ибо сам Бог не мог бы настаивать на том, чтобы ее муж вторично пошел на галеры только за то, что хотел остаться честным. Нет, такой жестокой не могла быть воля Божья. И теперь, когда она знала все, ей показалось самым правильным решением оставить все как есть. Но одно соображение все же не давало ей покоя, и она высказала его:

- Каждый должен нести свой крест. Не думай, что ты один такой. Только вот рано или поздно их схватят, и тогда, боюсь, они выдадут тебя. Ведь когда шея в петле, язык поневоле развязывается. И тогда, несмотря на все твои переживания, тебя снова увезут на галеры.

- Ну, нет! - возразил сапожник. - Как раз этого-то я и не опасаюсь. У этих воров есть своя честь, и своих пособников они никогда не выдают - даже под угрозой виселицы. Один из этих троих - немой, которого они зовут своим капитаном, - выдержал в Таренте пытку огнем и ни в чем не сознался. Ты видела шрамы от ожогов у него на лице.

- Ну, тогда, - сказала женщина вполне успокоившись, - расхлебывай все это сам, а я не хочу больше знать, чем вы там занимаетесь по ночам в мастерской. Я делаю это ради твоего блаженства, ибо думаю, что Господь простит тебя. Бог прощает даже тех, кто грабил церкви и часовни, а ведь это грех, весьма заслуживающий проклятия и уж, конечно, никак несравнимый с твоим. Правда, тебе надо покаяться, регулярно ходить к исповеди и творить богоугодные дела. Дай-ка мне немного денег - я прямо с утра пойду в церковь Святого Духа и спрошу, не нужно ли обновить позументы, побелить нишу или заменить разбитое стекло. Такие случаи угодить Богу подворачиваются довольно часто, и их нельзя упускать. И еще надо не забыть поставить свечи к образам заступников и мучеников. Свечи стоят немного, и, кроме того, я знаю, где их можно купить подешевле. Ты тем временем должен подсчитать, какую выгоду принесла тебе торговля краденым, и всю эту сумму...

- Выгоду?! - вскричал сапожник. - Женщина, да ты потеряла рассудок! Ничего, кроме позорного хлама, она мне не принесла, Большую часть его я выкинул в мусор! Они носят мне одну рвань и лом. Вот сегодня притащили песочницу. Что я с ней должен делать? А они хотят двенадцать скудо, ты ведь слышала? Вся эта дрянь и двух-то не стоит... Разве что конская сбруя будет немного получше, да и то вряд ли потянет на много.

Он прошел в мастерскую, чтобы осмотреть краденую сбрую, по тут же вернулся вовсе подавленный.

- Они забрали ее с собой, а я и не заметил! Впрочем, все равно для мулов она была тяжеловата, да и ремни потрескались. Двенадцать скудо, ничего себе! Так тебе нужны деньги? Ради бога! Покупай свои свечи и плати за побелку!

Он подошел к ларю, где среди обрезков кожи, латунных пуговиц, обломков стекла, деревянных брусков и осколков битой посуды держал завернутые в тряпочку деньги. Он достал оттуда сильно обрезанный папский дукат и несколько серебряных монет.

- Здесь пятнадцать скудо! - сказал он. - Черт бы побрал мошенников, галеры и все человеческие грехи!

Жена взяла пятнадцать скудо и некоторое время подержала их на раскрытой ладони.

- У тебя свои грехи, а у меня - свои, - вздохнула она, наблюдая, как сапожник закрывает ларь. - Давно уже я собиралась совершить какое-нибудь богоугодное дело, да все не решалась сказать тебе...

Она помедлила, глядя в пол.

- Когда я еще не служила у высокочтимого отца аббата, - продолжала она, - я была монашкой и уже дала обет в священном послушании. И если бы госпожа аббатисса не умерла от оспы...

- Что ты такое мелешь? - вскричал сапожник, удивленно отрываясь от своего ларя. - Какая еще аббатисса и монахиня? Какая оспа и послушание?

- Я, - отвечала жена, - была монахиней. Сестрой на послушании. Но, прости мне Господи грехи мои, я сбежала из монастыря!

И чтобы доказать, что все это истинная правда, она сбегала в спальню и принесла оттуда рубашку, ночную блузу, простыню, два платка, молитвенник и глиняную миску. На всех вещах был проставлен штемпель монастыря: херувим с факелом и три лилии.

* * *

Когда в следующую ночь сапожник завершил свою торговлю с ворами и вернулся в спальню, он застал жену бодрствующей. Она зажгла свет, переложила подушки и села на кровати.

- Почему ты не спишь? - спросил он. - Опять подслушивала?

- Да нет же, не подслушивала я ничего! - возразила жена. - Кто-то из вас постучал в стену или в дверь - я проснулась, решив, что пора к заутрене.

- К заутрене? - зевнул сапожник и стянул с себя куртку. - Для меня все это - что еврейская грамота...

- В двенадцать ночи в монастыре, - пояснила ему жена, - всегда стучат в двери, и надо вставать с постели и идти петь хвалу воскресению Спасителя. Поверх рясы надевают ночные блузы, но, несмотря на это, все мерзнут и дышат себе на руки. Это и есть заутреня. Когда в два часа ночи, отслужив, мы снова ложились в постель, мне казалось, что лучше этого ничего не бывает.

Сапожник потушил свет и улегся.

- Это еще не все, - продолжала женщина. - В половине шестого, а летом, бывало, и в четыре утра, опять велели вставать, и начиналась утреня, и сразу за ней - литургия. Правда, вес четырнадцать дней аббатисса показывалась только на заутрене, Она была старая-престарая, но мне не давала никакой поблажки, хотя накануне я болела и мне даже делали кровопускание... Семь раз в день я должна была петь в хоре: "Officium", месса, шестой и девятый час, да еще литании, да к тому же по постным дням "Miserere", а по Марьиным - процессии... Иногда у меня не было сил прибрать мою комнатку.

- Мы тоже всегда делали уйму работы на судне, - начал вспоминать сапожник. - Баланда никому не доставалась даром. А работать на помпе - это тебе не литании петь. Тут каждую кость у себя чувствуешь, можешь мне поверить. Но хуже всего было то, что во время отдыха ни о чем, кроме женской юбки, не думалось.

- Были в монастыре и мужчины, - продолжала жена. - Капеллан, который исповедовал аббатиссу, сторож и садовник, что работал с благословения. Он-то и помог мне сбежать. Это было нелегко. Он потребовал слепок ключа, а у меня не было воска...

- Воска? А к чему тут воск? - отозвался сапожник. - Разве ты не знаешь, что из хлебного мякиша, если его хорошенько помять, можно сделать отличный слепок! За ночь он станет твердым, как камень. И вообще, разве в монастыре не дают восковых свечей?

- Нам не давали ни свечей, ни ламп, - объяснила жена. - Как только темнело, мы должны были ложиться. Аббатисса была очень скупа. И недоверчива - она часто вызывала меня и делала жесткие выговоры. Если бы я еще потребовала свет в келью, то мне бы так досталось!

- Эх вы, бабы! Не умеете самых простых вещей, - проворчал сапожник. Слушай и запоминай: берешь кусок сала, а вместо фитиля хлопковую тряпку или вату из ночного колпака. Из этого можно сделать прекрасную светильню. Просто удивительно, что ты этого не знаешь.

- Мне же надо было не светильню, а воск, - возразила жена. - Когда аббатисса умерла, я стащила восковую свечу весом в два фунта - одну из тех, что предназначались для погребальной службы. К счастью, никто не заметил пропажи. Две недели я держала свечу у себя, а потом принесла садовнику слепок ключа, а он пошел и купил олова. Кроме того, он принес мне мирское платье.

- Судя по тому, что ты рассказала, - заметил сапожник, - твой побег был детской игрой. Ты бы знала, над чем только мне не приходилось ломать голову! При этом мне никто не помогал. Например, мне нужны были ножницы или бритва. Чтобы затруднить побег, каторжникам по-разному обрезали бороду на разных щеках. И как же я поступил? Очень просто: украл у надзирателя хлебный нож, наточил и, как уж там получилось, соскоблил бороду.

- Может быть, это было и нетрудно, - согласилась жена, - но страху я натерпелась досыта. Никто не знал о моей затее, кроме садовника, но стоило только одной из сестер пристально поглядеть на меня, как я сразу же краснела. Ох уж эти монастырские сестры! Что-то с ними только стало? Я до сих пор помню их всех. Интересно, ведет ли еще свою бухгалтерскую книгу сестра Моника от Семи Мечей? А что сестра Сирилла от Святой Троицы? Стала ли она, наконец, субприоршей? И что стало с сестрой Фруменцией от Святого Причастия, которая читала псалмы у нас за столом, и с сестрой Серафитой от Преображения, и с сестрой Колумбиной от Богоявления?