Фрэнк О'Коннор - Патриарх Страница 5

- Не знаю, что вы нашли такого в святой Рите, мистер Келленен...

В спокойном топе Эллен таилась буря. Ее карта небес, я знал, была тщательно расчерчена, и она гордилась тем, что из собственного опыта заключала, какое место отвести там каждому главному светилу. У нее имелся столик, заставленный дешевыми раскрашенными фигурками, и по отведенному каждой из них месту можно было определить, к которой в настоящий момент стремилась ее душа. Когда перед святым горела лампада, можно было не сомневаться: он пользовался ее наибольшим расположением, тогда как наивысшее свое разочарование Эллен выражала, поворачивая статуэтку в наказание за бездеятельность лицом к стене. В этом проявлялось больше истинного католицизма, чем может показаться на первый взгляд: существует же старинное ирландское стихотворение, в котором святого осыпают горькими упреками за то что он не оказал покровительства. Но Эллен не нуждалась в прецедентах. Она была сама себе и закон, и завет.

- Что ты там болтаешь? - пробурчал Майкл.

- Не знаю, с чего вам так полюбилась святая Рита... На мой непросвещенный взгляд, старая пустельга она, эта святая Рита.

- Вон отсюда! - взвился старик. - Ты только послушай ее, Дермонд, вот так она всегда со мной обращается, пока не доведет до белого каления. Сколько раз теое сказано: не кощунствуй!

- А я и не кощунствую, мистер Келленен. И в мыслях такого не было. Просто высказываю свое мнение, на что имею полное право и здесь, и везде, и в любое время суток. Я же не возражаю против того, что церковь о ней говорит. Я только говорю, что, по моему мнению, она старая пустельга. Ни одной моей просьбы она так и не выполнила, и меня это вовсе не удивляет, мистер Келленен, если взять в расчет, кем она была. Мне от замужних женщин в религии мало проку. Женщина, не способная решиться...

- Ну и что такого, если она была замужем? - крикнул он.

- Женщина, не способная решиться, - невозмутимо продолжала она, - уйти из мира, прежде чем познала мужчину, может вообще не уходить из мира.

Старый Майкл стал почти пунцовым от гнева.

- Опять наперекор? - заорал он. - Я же сказал:

чтоб ни слова о святой Рите в моем присутствии!

- Конечно... - начала она, но, поймав взглядом кулак, который я показывал ей из-за спины Патриарха, осеклась, замялась и, пробурчав: Извините. Мне больше нечего сказать, - вышла из комнаты.

На реке началось весеннее половодье и бушевал мартовский ветер, когда она снова прислала за мной, сообщив, что старик совсем плох. По ее опухшим глазам я увидел, что она плакала. Она просидела возле него всю ночь, и хотя к утру ему стало лучше, врач сказал, что он вряд ли дотянет до следующего дня.

Войдя в комнату, я сразу отметил, как сильно он сдал. Только в глазах светилась жизнь, всем остальным уже владела смерть. А за окном, свистя и гремя по шиферным и железным крышам, надвигалась великолепная весенняя гроза, и облака - эти "сизые замки", - предвестники дождя, плыли высоко в небе, на долгие минуты накрывая мглою то одну улицу, то другую и наводя тень на белый блестящий циферблат на Шендоне. Огромное лиловое облако висело над противоположным берегом реки; приближался вечер.

Голос у него звучал еле слышно, "из-за астмы", сказал он, - ему было трудно из-за нее дышать. А меня он позвал, чтобы поговорить о деньгах. Ведь я возьму это на себя? Половину своих небольших сбережений он оставил на общее Дело, другую - Эллен.

- Этой злыдне, - с трудом проговорил он, задыхаясь. - Ты еще увидишь, что она такое, еще увидишь! Все бранит да лает несчастную миссис Бродерик, а все потому, что боится, как бы я не завещал бедняжке свои деньги.

- Эллен добрая, благочестивая женщина, - сказал - Не надо ее трогать.

- Добрая! - он поцокал языком, словно в знак сожаления о моем недомыслии. - Добрая? Я тут уж совсем богу душу отдавал прошлой ночью, так, думаешь, помолилась она святой Рите? Помолилась? Святой Рите, покровителыгаце самых трудных дел? Помолилась? Нет, ни за что! Негодование переполняло его. - Злыдня этакая!

Всю ночь молилась! Ты не поверишь, Дермоид! Постой, я тебе шепотом скажу: она сама творит себе святых.

Все было так странно! Вот она - смерть! Вот он - герой моих мальчишеских лет! А на меня изливается поток старческой ненависти к экономке. Странно, думал я, до чего же смерть старается лишить человека его человеческого достоинства.

Снизу до меня донеслись вздохи Блесны.

- Господи! Господи! Господи! - причитала она, пытаясь затворить за собой дверь в лавку. - Ну и ветрище!

Рвет на клочки!

Она поднялась вместе с Эллен. Темнело, сгущались вечерние сумерки. Старик просил не зажигать лампу, и Блесна, чиркнув спичкой, поднесла ее к стоявшей на комоде свече.

- Ну и ветрище, - сказала она. - Прямо с ног валит.

Хорошо вам, Майкл Келленен, лежите себе в теплой, уютной постельке и не надо вам, как мне, мотаться по такой погоде.

- Где же вы были? - спросил он еле слышно.

- Где была? Побираться ходила, что мне еще остается? - она засмеялась своим пронзительным, надтреснутым смехом. - Побираться ходила. Бриди должна принять конфирмацию, если желаете знать, значит, требуют с меня для нее платье. А где, по-вашему, я возьму деньги на это платье? Я и пошла к отцу Дюэну. Так и так, говорю, учительница велела купить Бриди новое платье для конфирмации, а где мне, господи помоги, взять денег на новое платье? Ну, он сразу руку в карман и сколько, вы думаете, он дал мне, голубчик? Ну, сколько, вы думаете?

- Не знаю, - прошептал Майкл.

- Полкроны он дал мне. Ну как, по-вашему, могу я купить платье за полкроны? Так я встала, голубчик, и так начистоту ему и сказала. "Больше тебе от меня ничего не будет, старая попрошайка", - заявляет он. "Ах вы так, святой отец, - говорю я, - ну раз вы так, я вас беспокоить не стану, - говорю, - а пойду прямехонько к пастору Болтону и посмотрю, не даст ли он столько, сколько мне нужно". - Она снова засмеялась. - И пошла себе прочь, голубчик, пошла прочь, а отец Дюэн - за мной, я бежать, и он бежать. "Вернись!" - кричит. Так и гнался за мной по Шендон-стрит. Смех и грех, смех и грех, господи!

Еще громче зашумел ветер, захлопал что есть силы ставнями. Пошел сильный дождь. Заплясало пламя свечи, а старая лиса затеяла яростный спор с Эллен о вере.

- Монашки? Монашки! - доносился до меня ее вопль. - Вот уж кто загоняет человека до смерти за полкроны.

- Дермонд, - тихо позвал старик; я подошел и сел возле него.

- Сегодняшний вечер, - сказал он, - вызывает в моей памяти время, когда я был мальчишкой. Ты говоришь, река разлилась?

- Разлилась.

- Вот-вот. Мне тогда было то ли шесть, то ли семь.

Нас выселили из домишки в Данманвее. Ты меня слышишь?

- Да, да.

- Пришлось тащиться в город, чтобы снять комнатенку на нас троих: бабушку, мать и меня. Чудно, никогда мне это не вспоминалось - вот только нынче. В Данманвее с нами жил старик. Но он сюда не пошел. Все бродил вокруг остатков нашего дома, после того как его развалили солдаты. Четыре месяца. Пока не настали холода.

- А потом?

- Потом ему стало тоскливо и одиноко и он решил идти к нам, но не знал, как нас найти. Он не говорил поанглийски. Пустился в путь - тридцать миль с гаком пешком. Был он совсем дряхлый, шел три дня. Ну, а сюда пришел вечером, когда уже стемнело. На реке было половодье, лил дождь, ветер бушевал - вот как сейчас.

Он стал расспрашивать о нас, Келлененах, редких прохожих, но никто, естественно, даже имени такого не слыхал. Вода доходила ему до колен, ветер хлестал со всех сторон. И что же он тогда сделал? Шел из улицы в улицу и кричал по-ирландски, и, как ты думаешь, кого оп призывал?

- Не знаю. Наверно, призывал вас.

- Он призывал - по-ирландски, разумеется, - проклятия на бога (его голос перешел в тихий-тихий шепот) за то, что тот насылает наводнения и ветры, и призывал проклятия бога на нас, Келлененов, за то, что мы сошли со своей земли.

- И вы его услышали?

- Бабка моя услышала. Она была слепая, а слышала чуть ли не чужие мысли. Запрокинула голову и сказала:

"Это голос Донала, дудочника О'Лири!" Мать побежала вниз и привела его, полумертвого. Он кричал ужо битых два часа. Потом он прожил с нами еще лет шесть...

Обе женщины ушли вниз, и, когда я спустился, чтобы позвать к нему Эллен, они продолжали свою перепалку.

- Вот погоди, умрешь, - говорила Эллен, - и душа твоя полетит, словно птица, на суд к престолу господню.

- Вот погоди, умрешь, - говорила Блесна, сплевывая на пол, - и зароют тебя в землю, и ни отец Дюэн, ни пастор Болтон даже мизинчика твоего не сумеют воскресить.

Было что-то около двух, когда Майкл умер. Примерно за час до того загремели выстрелы: кто-то бил из засады, и, когда ветер дул в нашу сторону, выстрелы отдавали так, будто палили у нас в комнате. А потом началась перестр-елка, и мы слышали ее, как если бы находились рядом, - и ружье снайпера, и стрекот пулемета. Майкл ле-.

жал в глубоком забытьи. Внезапно он очнулся и сел: ему было все труднее и труднее дышать, лицо сделалось пунцовым, и, прежде чем я подоспел, он встал с постели.