Джозеф Конрад - Тайный сообщник Страница 6

-- Когда вы его ставили... -- начал я.

-- Бог вразумил меня,-- перебил он.-- Я не стыжусь вам признаться, что я едва осмелился отдать приказание. Казалось, его сейчас же сорвет, а с ним исчезла бы наша последняя надежда.

Он все еще находился под впечатлением этого шторма. Я дал ему выговориться, потом сказал небрежно, словно возвращаясь к менее серьезной теме:

-- Я полагаю, вы желаете выдать береговым властям своего помощника?

Да, он хотел предать его в руки правосудия. Его тупое упорство в этом пункте казалось чем-то непонятным и немного жутким, таинственным. И он беспокоился, как бы его не заподозрили "в потворстве подобным деяниям". Тридцать семь добродетельных лет на море, из них двадцать лет безупречного командования, а последние пятнадцать на "Сефоре", казалось, наложили на него какие-то жестокие обязательства.

-- Знаете ли, -- продолжал он, стыдливо копаясь в своих чувствах,-ведь не я назначил этого малого. Его родственники вели какие-то дела с моими хозяевами, и я отчасти вынужден был его взять. Он очень красивый парень, очень воспитанный, но мне он почему-то никогда не нравился. Я -- человек простой. Он как-то не подходил к типу старшего помощника на таком судне, как "Сефора".

Я был до такой степени связан мыслями и чувствами с тайным обитателем моей каюты, что готов был принять замечание на свой счет. Я чувствовал себя так, словно мне самому дали понять, что я не гожусь на пост старшего помощника на таком судне, как "Сефора". И лично я нисколько в этом не сомневался.

-- Совсем не тот тип человека, -- настаивал он, не спуская с меня глаз.

Я вежливо улыбнулся. . Казалось, он был на секунду сбит с толку.

-- Вероятно, мне придется доложить о самоубийстве.

-- Прошу прощения, я не расслышал.

-- Само-убийство! Вот что мне придется написать своим хозяевам, как только я сойду на землю.

-- Если вам не удасгся найти его до завтра,-- бесстрастно согласился я.-- Живым, хочу я сказать.

Он промямлил что-то, чего я действительно не расслышал. Я подставил ему ухо. Он заорал во все горло:

-- Земля, говорю... материк находится на расстоянии по крайней мере семи миль от моего корабля.

-- Около того.

Мое спокойствие, отсутствие любопытства, удивления, сколько-нибудь ярко выраженного интереса начали возбуждать его недоверие. Но, за исключением счастливой выдумки о глухоте, я отнюдь не притворялся. Я чувствовал себя совершенно неспособным играть роль ничего не знающего человека, а потому и боялся за нее взяться. Быть может, он явился на судно уже с готовыми подозрениями и считал мою вежливость странным и неестественным феноменом. Но мог ли я принять его иначе? Не с распростертыми же объятиями! Это было невозможно по психологическим основаниям, которые мне не нужно здесь излагать. Единственной моей целью было -- не допустить его до расспросов. К какому средству прибегнуть? К грубости? Да, но грубость может вызвать вопрос, поставленный ребром. Формальная вежливость казалась мне лучшим способом сдерживать этого человека, ибо она по самой природе своей была ему чужда. Все же и здесь грозила опасность, что он прорвется через мои ограждения. Думаю, я не смог бы солгать ему прямо в лицо, тоже по психологическим (не моральным) причинам. Если б он только знал, как я боялся, что он подвергнет испытанию мое сознание тождества с тем, другим! Но, кажется, как это ни странно (об этом я подумал значительно позже), он был немало сбит с толку оборотной стороной этого дьявольского положения: что-то во мне напоминало ему человека, которого он искал; он видел таинственное сходство с тем, кому он не доверял и кого невзлюбил с первого же дня.

Как бы то ни было, но молчание длилось недолго. Исподволь он сделал еще одну попытку:

-- Полагаю, от "Сефоры" до вашего корабля не больше двух миль. Ничуть не больше.

-- И этого достаточно в такую ужасную жару, -- сказал я.

И снова пауза, исполненная недоверия. Говорят, нужда -- мать изобретательности, но и страх может породить гениальные выдумки. А я боялся, что он спросит меня без обиняков о моем втором "я".

-- Славная кают-компания, не правда ли?-- заметил я, как будто впервые обратив внимание, что глаза его перебегают с одной закрытой двери на другую. -- И очень мило обставлена. Вот здесь,-- продолжал я, повернувшись и, не вставая, небрежно распахнув дверь,-- моя ванная.

Он подался вперед всем корпусом, но ограничился тем, что заглянул туда.

Я встал, запер дверь ванной и пригласил его осмотреть судно -- с таким видом, словно гордился своим помещением. Ему пришлось подняться и следовать за мной, что он и проделал без всякого энтузиазма.

-- А теперь заглянем в мою каюту,-- сказал я, повысив голос до предела, и тяжелыми шагами перешел на штирборт.

Он вошел в каюту вслед за мной и огляделся по сторонам. Мой сообразительный двойник исчез. Я продолжал играть свою роль.

-- Очень удобно, не правда ли?

-- Очень мило. Очень уют...

Он не договорил и поспешно вышел, словно желая ускользнуть от какой-нибудь новой моей недостойной причуды. Но не тут-то было! Я был слишком испуган, чтобы не чувствовать желания отомстить. Преимущество было на моей стороне, и я хотел его сохранить. Должно быть, в моей вежливой настойчивости сквозила угроза, потому что он неожиданно сдался. И я не пропустил ни одного закоулка: каюта помощников, буфетная, кладовые, даже каюта для запасных парусов -- всюду пришлось ему заглянуть. Когда наконец я выпустил его на шканцы, он испустил тяжелый унылый вздох и печально забормотал, что теперь ему пора возвращаться на свое судно. Я приказал присоединившемуся к нам помощнику вызвать капитанскую шлюпку. Человек с бакенбардами засвистел в дудку, обычно висевшую у него на шее, и крикнул:

-- Капитан "Сефоры" уезжает!

Конечно, мой двойник слышал это, но не знаю, кто из нас почувствовал большее облегчение. Откуда-то вынырнули четыре матроса "Сефоры" и перелезли за борт. Мой экипаж тоже высыпал на палубу. Я церемонно проводил своего посетителя до шкафута и чуть не хватил через край. Это была упрямая скотина. Уже стоя у трапа, он замешкался и забормотал виноватым, смущенным голосом:

-- Послушайте... вы... вы не думаете, что..

Я громко перебил его:

-- Конечно, нет... Я очень рад... До свидания!

Я предчувствовал, о чем он хотел спросить, и воспользовался привилегией глухого. Он был слишком потрясен, чтобы настаивать, но мой помощник, присутствовавший при этом прощании, казалось, был заинтересован, и лицо его приняло задумчивое выражение. Я старался не избегать общения с моими помощниками, и потому он имел возможность ко мне обратиться.

-- Кажется, славный человек-- этот шкипер. Экипаж его шлюпки рассказал нашим ребятам необыкновенную историю, если стюард мне не соврал. Полагаю, вы ее слышали от капитана, сэр?

-- Да. Капитан рассказывал мне.

-- Страшное дело, не правда ли, сэр?

-- Да.

-- Побьет все эти россказни об убийствах на судах янки.

-- Не думаю, что побьет. Я не вижу никакого сходства.

-- Помилуй бог! Что вы говорите! Но, конечно, я незнаком с американскими судами... вам лучше знать. А с меня этого довольно. Но чуднее всего то, что эти парни вообразили, будто человек спрятан здесь, на борту. Право же, они так думали. Слыхали вы что-нибудь подобное?

-- Нелепо... не правда ли? Мы ходили взад и вперед по шканцам. День был воскресный, матросов не было видно. Помощник продолжал:

-- Они даже из-за этого поспорили. Наши ребята разобиделись. "Станем мы, что ли, укрывать такого парня?" -- "Не хотите ли его поискать в нашей угольной яме?" Настоящая ссора вышла. Ну, потом они поладили. Вероятно, он утонул. А ваше мнение, сэр?

-- Я ничего не предполагаю.

-- Вы совершенно уверены, сэр?

-- Совершенно.

Я оборвал разговор и ушел. Я знал, что это произведет скверное впечатление, но мне тяжело было мешкать на палубе, когда мой двойник ждал меня внизу. Но и там было почти так же тягостно. Все это действовало на нервы. Однако, когда я входил в свою каюту, я не чувствовал такого раздвоения. На всем корабле не было ни одного человека, которому я решился бы довериться. С тех пор как экипаж узнал его историю, невозможно было выдать его за другое лицо, а случайное разоблачение тайны грозило серьезными последствиями.

Стюард накрывал на стол к обеду, и мы могли обмениваться только взглядами. Позже, к вечеру, мы стали осторожно перешептываться. Воскресная тишина, царившая на корабле, мешала нам; эта тишина еще усугублялась недвижностью воздуха и воды. Стихия, люди -- все было против нашего тайного сообщничества, даже время, ибо не могло же продолжаться так вечно? А что касается случайностей, играющих немалую роль в успешном завершении дела, то мне оставалось только надеяться, что нас они минуют. На какую счастливую случайность могли мы рассчитывать?

-- Вы все слышали? -- были мои первые слова, когда мы заняли нашу позицию бок о бок у моей койки. Да, он слышал все. Доказательством был его шепот: