Александр Агафонов-Глянцев - Записки бойца Армии теней Страница 6

Помню, как ранним утром 10 октября 1934-го года я вынул из почтового ящика листок с экстренным выпуском газеты "Политика", № 9482. Там сообщалось о чрезвычайном происшествии в Марселе: “...Из толпы, приветствовавшей кортеж правительственных машин, выскочил какой-то субъект, вскочил на подножку автомобиля с королем Александром и французским министром иностранных дел Луи Барту и разрядил в них свой парабеллюм. Король смертельно ранен, Барту убит наповал. Наш посол во Франции ринулся к месту происшествия и услышал последние слова короля: "Чувайте (берегите) Югославию!". В последующем коммюнике сообщалось: “...подбежал и другой наш министр. Ему удалось разобрать продолжение последнего пожелания короля: "..и дружбу с Францией!"..."  

Для нашей семьи это было большим горем, так как мы любили Александра. Именно по его Указу мы стали в 1928 году подданными Королевства СХС, полноправными гражданами страны, ставшей для нас второй Родиной. Это он разрешил прокат советских фильмов на экранах Белграда. Первым был фильм "Броненосец Потёмкин". {1}. Уже давно поговаривали о необратимости происшедших в России перемен. Всё же фильм ожидали с неким недоверием и опасением, а он, вопреки этому, вызвал совсем другую реакцию, - у многих открылись глаза: "Вот, почему вспыхнула революция! Вот, какая она, революция!". В то же время, зрители, в числе которых был и я, в Черноморской эскадре, в тумане набросившейся на "Потемкин", увидели военно-морскую мощь Советского Союза, с которой придется считаться в случае возможного конфликта{2}. При просмотре фильма, "маленкий большевичок", дремавший во мне, вдруг проснулся при сцене на баке корабля, когда матрос Вакуленчук, борец за справедливость, в поединке с усмирителями победил, заставив их опустить оружие. Конечно, с точки зрения кадровых офицеров каждое проявление недовольства со стороны им подчиненных считается нарушением дисциплины, "бунтом", и карается соответственно, вплоть до применения оружия. А этим и пользуются, чтобы безнаказанно кормить залежалыми и червивыми продуктами. И я видел в протесте Вакуленчука справедливое напоминание, что он - человек, хоть и подчиненный, и что об этом никто не должен забывать! Слезы лились у меня при сцене на пирсе. Я громко негодовал, видя, что творилось на Одесской лестнице. С ужасом и болью следил за катящейся вниз детской коляской... С детским энтузиазмом я вскочил с сидения и, как бы озвучивая матросов на экране, кричал: "Ура-а-а!...". Настоящий экстаз охватил меня! {3}

То был удивительный, совсем новый для нас фильм! Что мы, белградцы, смотрели раньше? - В основном, американскую продукцию "Парамаунта" или "Метро Голдвин Майера" со львиной мордой: про ковбоев Тома Микса, Тим Мак Коя; комедии с Бастером Китоном, Патом и Паташоном; серии с Тарзаном... Были и фильмы с Чарли Чаплиным. Особенно мне запомнился фильм "Модерн Таймз" ("Огни большого города"), - о горестях маленького человечка в огромном, чуждом для него мире, стоически и с юмором преодолевающего все невзгоды. После немого "Броненосца Потемкина", появился первый советский звуковой фильм "Путёвка в жизнь", произведший сенсацию не только в Югославии, но, думаю, и во всем мире. После гражданской войны, а еще больше после раскулачивания и насильственной коллективизации, осталось огромное количество беспризорных сирот. Они стали большой проблемой для общества. Фильм рассказывал о попытке ее разрешить, об ее успехах и неудачах. Всей душой я переживал за двух положительных героев - "Кольку-Свиста" (как раз к тому времени я ушел из дому, и моя судьба была очень схожа с его судьбой) и Мустафу, характер которого полностью совпадал с моим: самые трагические моменты в жизни он всегда был готов обернуть в шутку...   "Мустафа дорогу строил, Мустафа ее любил. Мустафу Жиган зарезал, Колька-Свист похоронил..."  Чудесный фильм! Его лейтмотив, если можно так сказать, отобразился в печальной песне беспризорных, которую запела почти вся Югославия:  "Позабыт, позаброшен с молодых юных лет, Я остался сиротою, счастья доли мне нет!.." 

С пятого класса гимназии мы стали изучать латинский язык. Фраза "Homo homini lupus est" (Человек человеку волк) была опровергнута "Путевкой", борьбой за человека. Страна СССР, как нам тогда показалось, позаботилась о судьбе детей, лишенных всего самого дорогого (а по чьей вине? - это я спрашиваю себя сейчас), чтобы сделать из них достойных граждан. Наперекор недоброжелательным суждениям некоторых русских эмигрантов, считавших, что Советская страна это - "страна уркаганов и только", Югославия стала видеть и слышать о великих достижениях науки и техники в СССР, таких как строительство Днепрогэса, как подвиг экипажа воздушного шара "Сириус", достигшего рекордной для того времени высоты в 22.000 метров, как рекорд Чкалова... А рекорды следовали один за другим. Всё это доказывало, что в молодой стране творится что-то необычное.

После убийства Александра 1-го, тайна террора, его организаторы и истинные мотивы на долгие годы оставались нераскрытыми. В обезглавленной Югославии начались интриги и борьба за власть. Всевозможные слухи наводнили страну. Король Александр успел, якобы, оставить завещание в трех экземплярах: один - у королевы Марии, второй - у патриарха Варнавы, третий - у принца Павла. По этому завещанию, якобы, до совершеннолетия наследника Петра, власть должна принадлежать... и тут, вопреки коммюнике "Политики", слухи расходились: одни говорили - патриарху, другие - вдовствующей королеве, третьи - принцу Павлу. Наконец, появилось официальное примирительное сообщение: править будут все трое. Народ начал успокаиваться. Но... принц-регент Павел быстро прибрал власть к своим рукам, Патриарх Варнава, как говорили, был отравлен. Королева Мария бежала к своей матери в Румынию. Под маркой укрепления порядка и дисциплины, в стране расцвело насилие. До предела разрослись шовинистические настроения. Апогея достиг так называемый "хорватский вопрос".  

После случая с министром Узуновичем, у родителей опустились руки. Они стали раздражительны. Семейные ссоры доходили до бурных сцен. Произошел разрыв: отец уехал в Косовскую Митровицу работать на руднике. А меня сразило чувство первой любви, я стал поздно возвращаться домой. Мать предупредила: "Придешь позже десяти вечера, - в дом не пущу!". И вот передо мной закрытая дверь, - я задержался на именинах. Я не долго стучал. Повернулся и пошел спать на штабеля кирпича заброшенного завода. С утра готовил уроки у своего одноклассника. Когда там все садились обедать, "на обед" уходил и я. А с двух часов - занятия в гимназии. И опять ночь - под открытым небом, иногда под моросящим осенним дождиком. Вскоре родители одноклассника (разве скроешь что-нибудь от взрослых!) догадались, что со мной произошло, и приютили у себя. Вот почему, как я уже упоминал, в жизни и проблемах Кольки-Свиста я увидел собственные. Кроме семьи одноклассника Яши Орлова, встретился на моем пути и еще один взрослый - студент Иван Семенович Светов, по кличке "Акела" (волчица из романа Кипплинга "Маугли"). Приняв меня в скаутскую организацию, которой руководил, он не дал мне поскользнуться. Об этом можно написать целый роман, роман о том, как мальчишки 12-15-илетнего возраста, вроде Тома Сойера и Гека Финна (и меня, конечно), начинают и благополучно продолжают самостоятельную, ни от кого не зависящую жизнь, работают на всевозможных работах, одновременно учатся, заканчивают гимназию и поступают в университет. Конечно, не всегда и не всё бывало легко и гладко, бывали и неудачи и... страшный голод. Как ни говори, а жизнь была очень неустроенной, полной периодов голода и ненадежного крова над головой.

В гимназии меня приметил старшеклассник Никита Ракитин и его друг - студент Прокопович. Определенную роль в этом сыграло то, что я был выходцем из Советского Союза. Я стал Посещать руководимый ими негласный кружок, где ознакомился с "Коммунистическим Манифестом", успел прослушать несколько глав из "Капитала". Многое открылось для меня нового и неожиданного. Я узнал, кто такие эксплуататоры и кто эксплуатируемые. Откровением для меня стало, что труд - товар, который продается и покупается... Администрация гимназии разогнала кружок, всех участников исключили. Не знаю, какой стала судьба Прокоповича, но Никита Ракитин пробрался в Испанию, в Интербригады{4}. Лишь благодаря усилиям моего классного руководителя Е. А. Елачича, которому тоже многим обязан, на следующий год меня снова приняли в гимназию. И опять Е. Елачич!{5}. Он заметил мои способности к иностранным языкам, и за его счет я обязан был брать дополнительные уроки у преподавательницы французского языка. А это в моей жизни сыграло решительную роль. Кроме того, Елачич часто приглашал меня к себе на Шуматовачку улицу (по соседству от нас), где собиралось по нескольку гимназистов: кто в шахматы играл, кто читал редкие книги из библиотечки преподавателя. Перед нами на столе всегда было блюдо с орехами и сладостями...