Сомерсет Моэм - О своих рассказах Страница 6

Все написанные мною рассказы, кроме одного, были опубликованы в журналах. Исключение - рассказ под заглавием "Сумка для книг". Когда я отослал его Рэю Лонгу, он написал мне в ответ, скорее сокрушенно, чем сердито, что он и так позволял мне больше, чем другим авторам, но на инцест отважиться не может. И я его не виню. Позднее он этот рассказ опубликовал в сборнике самых лучших, на мой взгляд, рассказов, которые прошли через его руки за время долгой работы редактором "Космополитена". Признавая, что мои рассказы публиковались в журналах, я рискую, как я понимаю, вызвать презрение критиков, ибо назвать рассказ журнальным - значит обругать его. Но критики неправы. Они неглубоко смотрят, и к тому же плохо знают историю литературы. Ведь с тех пор, как стали популярными журнальные публикации, писатели пользуются ими как удобным способом выхода к читателю. Все наиболее видные авторы рассказов печатались в журналах - Бальзак, Флобер и Мопассан, Чехов, Генри Джеймс, Киплинг. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что не публиковались в периодике только те рассказы, которые были отвергнуты редакторами. Поэтому пренебрегать рассказом за то, что он напечатан в журнале, нелепо. Правда, журналы печатают немало плохих рассказов, но ведь плохих рассказов и пишется больше, чем хороших, и редактор даже самого что ни на есть изысканного литературного ежемесячника бывает вынужден принять неважный рассказ, когда нет ничего лучше. Редакторы некоторых популярных журналов имеют очень определенные представления о том, какие именно рассказы нужны их подписчикам, и этими своими требованиями никогда не поступаются; они находят авторов, пишущих так, как им надо, и подчас достаточно ловко. Так создаются штампованные произведения, заработавшие журнальному рассказу худую славу. Но ведь никто не обязан читать такие поделки. А некоторым они нравятся, они позволяют хотя бы на миг, в мечтах, прикоснуться к красивой жизни и романтическим приключениям, которых им так не хватает в однообразном быту.

Я прочел довольно много критики на выходящие сборники рассказов, и я лично полагаю, что авторы статей ошибаются, предавая анафеме "журнальные рассказы" за то, что они ладно выстроены, драматичны и завершаются неожиданной концовкой. В неожиданной концовке нет ничего предосудительного, коль скоро это естественный финал описываемых событий. Наоборот, она - украшение рассказа. Она плоха только тогда, когда притянута за уши, как иногда у О. Генри, и поэтому уже не бьет читателя по нервам. И не во вред рассказу, если он ладно сколочен, имеет начало, середину и конец. К этому отроду стремились все самые серьезные писатели. Сейчас, правда, среди писателей под влиянием поверхностного знакомства с творчеством Чехова пошла мода сочинять рассказы, неизвестно с чего начинающиеся и непонятно на чем кончающиеся. Передали атмосферу, выразили впечатление, набросали портрет - и с них достаточно. Все это, конечно, очень хорошо и важно, только написанное так - еще не рассказ и едва ли может удовлетворить читателя. Читатель не любит оставаться в недоумении. Он хочет получить ответы на свои вопросы. И я всегда старался выполнить это требование; если мне подворачивался сюжет, а разгадка была неизвестна, я за такие сюжеты не брался. Про один подобный сюжет я уже когда-то писал в "Записной книжке писателя", а так как вряд ли кто-нибудь читал все, что вышло из-под моего пера, я думаю, читателя позабавит, если я эту запись здесь воспроизведу.

Как-то в Индии я получил письмо от незнакомого человека - он поведал мне одну историю (которая излагается ниже), полагая, что она может мне в будущем пригодиться.

В горах на чайной плантации работали два приятеля. Почта туда приходила издалека, и поэтому довольно редко. Один из приятелей, назовем его А., каждый раз получал уйму писем, штук десять - двенадцать, а то и больше. Зато другой, В., не получал ни одного. Он с завистью смотрел, как А. берет свою стопку писем и читает их одно за другим; ему очень хотелось тоже получить хотя бы одно письмо; и однажды, в ожидании почты, он сказал товарищу: "Слушай, тебе всегда приходит столько писем, а мне - ни одного. Уступи мне какое-нибудь из своих, я дам за него пять фунтов". - "По рукам", - ответил А. Пришла почта, он протянул В. свои письма и сказал: "Выбирай, какое на тебя смотрит". В. отсчитал ему пять фунтов, осмотрел конверты, выбрал, а остальные вернул. Вечером, когда они пили виски с содовой перед ужином, А. невзначай спросил: "А что там, кстати, было в том письме?" - "Не скажу", - ответил В. А. удивился: "Скажи хоть, от кого оно". - "Это мое личное дело", - возразил В. Они заспорили, но В. уперся на своем и так и не пожелал ничего сообщить про купленное письмо. А. обиделся. Несколько последующих недель он так и эдак уговаривал В. показать ему письмо. Но В. ни в какую. В конце концов А., раздосадованный, встревоженный и терзаемый любопытством, не выдержал, подошел к В. и говорит: "Вот что, бери назад свои пять фунтов, а мне верни мое письмо". - "И не подумаю, - ответил В. - Я его купил и деньги заплатил, теперь это не твое письмо, а мое, и я его тебе не уступлю".

Дальше я в "Записной книжке писателя" говорю следующее: "Если бы я принадлежал к новой школе новеллистов, то должен был бы изложить все, как было, и на том поставить точку. Но такая работа не в моем вкусе. Я люблю, чтобы рассказ имел законченную форму, и не вижу, как этого добиться, покуда концовка оставляет какие-то неясности. Но даже если сделать над собой волевое усилие и все-таки бросить читателя в неведении, уж самому-то, по крайней мере, надо знать ответ".

Факты, изложенные моим корреспондентом, многим показались интригующими, какой-то журнал в Канаде и " Нью Стейтсмен" в Англии независимо один от другого объявили среди своих читателей конкурс на лучшую концовку для этого рассказа. И призы были назначены. Но что-то я не помню, чтобы хоть у кого-то вышло что-нибудь путное.

Я читал одну статью о том, как писать рассказы. В ней имелись кое-какие полезные замечания, но главная мысль, на мой взгляд, была совершенно ошибочной. Автор-дама утверждала, что "центром кристаллизации" рассказа является создание характера, а события служат лишь для того, чтобы "оживлять" портрет. Любопытно, что выше она объявляла самыми лучшими на свете рассказами - притчи. Но вряд ли кто сумеет описать характеры Блудного Сына и его брата, или Доброго Самарянина и Человека, который попался разбойникам[5]. Ведь они совсем не охарактеризованы, нам приходится угадывать, какими они были, сообщаются же о них только самые существенные факты, необходимые, чтобы вывести мораль. И ничего сверх этого не может сделать ни один самый искусный новеллист, а есть у его рассказов мораль или нет, дела не меняет. В его распоряжении слишком мало пространства, негде развивать или описывать характер; в лучшем случае он может выделить основные черты, которые придадут жизненность его персонажу и, значит, убедительность всему рассказу. От начала века люди рассаживались вокруг костра или собирались в кучу на рыночной площади, чтобы слушать рассказчика. Потребность эта в человеке так же глубоко укоренена, как и инстинкт собственности. Я - не более чем рассказчик, и никогда не претендовал на иную роль. Мне самому интересно рассказывать, и за свою жизнь я нарассказывал уйму разных историй.

Я пишу рассказы добрых пятьдесят лет. За это долгое время мне не раз случалось видеть, как над горизонтом робко всходили новые яркие звезды, разгораясь все ослепительнее, подымались к зениту, а потом понемногу сходили на нет и гасли, скрываясь во тьме, из которой у них почти нет надежды когда-либо снова вырваться на свет. У каждого писателя есть что-то свое, что он призван донести до публики, и это "что-то", если приглядеться попристальнее, - его личность, подаренная ему от рождения. В начале своего творческого пути он ищет на ощупь способы ее выразить; потом, если повезет, находит, и тогда важно, чтобы его личность оказалась щедрой, богатой, в этом случае он сможет на протяжении долгого времени создавать яркие и характерные произведения; но в конце концов наступает срок (если автор будет столь неразумен, что доживет до зрелого возраста), когда все, что мог, он уже отдал и силы его исчерпаны. Он изложил все сюжеты, какие смог почерпнуть в бездонном колодце человеческой природы, и создал все характеры, какие можно построить из разных граней его собственной индивидуальности, - ведь из одних наблюдений выстроить образ, мне кажется, не под силу никому; чтобы образ получился живой, он должен, хотя бы отчасти, быть замешанным на личности автора. Поднялись новые, незнакомые ему поколения, и ему стоит большого труда понять интересы, правящие миром, где он отныне не более чем наблюдатель. Но и понять - еще мало, для творчества надо чувствовать, не сочувствовать, а чувствовать самому. Хорошо, когда писатель находит в себе силы остановиться и не писать больше рассказов, которые уже никому больше не нужны. И если он мудр, он будет настороженно ждать знака, чтобы, сказав свое, вовремя погрузиться в молчание.