Алессандро Барикко - Новеченто (1900-й) Страница 6

Меня всегда поражали такие вещи с картинами. Висят годами, затем, безо всякой причины, ни с того ни с сего, говорю, бамс, падают вниз. Висят они себе там, на гвозде, никто их не трогает, а они в какой-то момент, бамс, падают вниз, камнем. В абсолютной тишине, все вокруг неподвижно, даже муха не пролетает, а они бамс. Безо всякого повода. Почему именно в этот миг? Неизвестно. Бамс.

Возможно, гвоздь решает, что он больше так не может? Возможно и у него, бедняжки, есть душа? И он принимает решения? Он долго обсуждал это с картиной, они были не уверены, стоит ли это делать, говорили об этом целыми вечерами, годы, затем они назначили день, час, минуту, миг, и картина бамс. Или они оба знали это с самого начала, и все уже было согласовано, смотри, я постепенно ослабну через семь лет, для меня это нормально, о'кей тогда договариваемся на 13 мая, о'кей, около шести, сделаем это без четверти шесть, согласен, тогда спокойной ночи, спокойной. Семь лет спустя, 13 мая, без четверти шесть: бамс. Непонятно. Это одна из тех вещей, о которых лучше не думать, если не хочешь сойти с ума. Когда падает картина. Когда ты просыпаешься однажды утром и больше не любишь Ее. Когда открываешь газету и читаешь, что вспыхнула война. Когда видишь поезд и думаешь, я должен уехать отсюда. Когда ты смотришь в зеркало и замечаешь, что ты - старик.

Когда посреди океана Новеченто поднял взгляд от тарелки и сказал мне: "В Нью-Йорке, через три дня я сойду с этого корабля".

Я остолбенел.

Бамс.

У картины ничего нельзя спросить. Но у Новеченто - да. Я ненадолго оставил его в покое, а потом начал доставать, хотел понять - почему, должна же была существовать причина, человек не может оставаться на корабле в течение тридцати двух лет, и затем, в один прекрасный день, ни с того ни с сего сойти с него, словно ничего не случилось, даже не сказав своему лучшему другу почему, не сказав ему ни слова.

"Я должен посмотреть кое-что там, внизу,"- сказал он.

"Что именно?" Он не хотел говорить об этом, и может даже осознавать это, потому что, когда наконец заговорил, он сказал:

"Море".

"Море?"

"Море".

Подумать только. Можно было предположить все, что угодно, но только не это. Я не хотел верить, он прекрасно умел дурачить. Это была чушь века.

"Ты тридцать два года наблюдал море, Новеченто".

"Отсюда. А я хочу увидеть его оттуда. Это не одно и то же".

Боже. Казалось, я говорю с ребенком.

"Ладно, подожди, пока мы прибудем в порт, ты высунешься и рассмотришь его хорошенько. Это то же самое."

"Это не то же самое".

"Кто тебе такое сказал?"

Ему рассказал об этом тип, которого звали Бастер Линн Бастер. Крестьянин. Один из тех, кто сорок лет живут, работая словно мулы и все, что они видят - свое поле и, раз или два, большой город, в нескольких милях от них, в базарный день. Но потом засуха уничтожила урожай, жена сбежала с проповедником, не знаю уж чего, детей унесла лихорадка, обоих. В общем, под счастливой звездой родился. И однажды он собрал вещи и прошел пешком всю Англию, чтобы попасть в Лондон. Но поскольку, он знал дороги не ахти как, вместо Лондона он набрел на никчемную деревушку, где, однако, продолжив путь, сделав два поворота, и, повернув за холм, наконец, внезапно видишь море. Он никогда его не видел раньше. И он застыл пораженный. Оно спасло его, если верить тому, что он говорил. А он рассказывал: "Это как рев гиганта, который кричит и кричит, а кричит он: толпа рогоносцев, жизнь безмерна, понятно вам или нет? Безмерна".

Он, Линн Бастер, никогда об этом не думал. Собственно, ему никогда и не приходилось задуматься об этом.

Это было как революция в его голове.

Возможно, что и Новеченто, и он тоже... ему никогда не приходила на ум эта мысль - жизнь безмерна. Пожалуй, он даже это подозревал, но никто никогда не прокричал ему так. Он заставил этого Бастера рассказать тысячи раз историю о море и обо всем остальном, и, в конце концов, решил, что должен проверить это сам. Когда он стал объяснять мне, у него был вид человека, объясняющего как работает двигатель внутреннего сгорания: научно.

"Я могу оставаться годами на корабле, но море мне больше ничего не скажет. Теперь я схожу на берег, живу на земле и землей несколько лет, становлюсь обычным человеком, затем, в один прекрасный день уезжаю, добираюсь до какого-нибудь побережья, поднимаю глаза и смотрю на море: и там слушаю как оно кричит ".

Научно. Мне казалось, это самая научная чушь века. Я мог сказать ему это, но не сказал.

Не так-то просто это было. Дело в том, что я очень хорошо относился к Новеченто, и хотел, чтобы рано или поздно он сошел с корабля, и играл для людей на берегу, женился на симпатичной женщине, обзавелся детьми, в общем, обычная жизнь, которая может и не безмерна, но все же прекрасна, если у тебя есть хоть немного везения и желания. В конце концов, мысль о море представлялась мне настоящей пакостью, но если она способна увести Новеченто отсюда вниз, тогда пусть. Итак, я решил, что так будет лучше. Я сказал, что его рассуждение безукоризненно. И что я действительно рад. И я подарю ему свое пальто из верблюжьей шерсти, и он произведет фурор, спускаясь по трапу в пальто из верблюжьей шерсти.

Он даже был растроган немного.

"Но ты ведь придешь меня навестить? на берегу..."

Бог мой, у меня ком в горле застрял, словно камень, он убивал меня, поступая так, я ненавидел прощания, я засмеялся весело, как только мог, мучительная штука, и сказал, конечно, я буду навещать его и мы будем гонять его пса по полям, а его жена приготовит индейку, или не знаю, какую там еще хрень, и он смеялся и я вместе с ним, но в глубине души мы знали оба, что правда иная, правда в том, что все заканчивается и ничего тут не поделаешь, это должно было произойти и теперь происходило так, что Дэнни Будман Т.Д. Лемон Новеченто покидал Виржинца в порту Нью-Йорка, однажды февральским днем. Спустя тридцать два года жизни в море, он сходил на берег, чтобы посмотреть на море.

(Звучит музыка, напоминающая старинную балладу. Актер исчезает в темноте, затем снова появляется в образе Новеченто на верхней ступеньке трапа парохода. Пальто из верблюжьей шерсти, шляпа. Большой чемодан. Немного задерживается там, на ветру, неподвижно, чтобы посмотреть на картину перед собой. Он глядит на Нью-Йорк. Затем спускается на первую ступеньку, вторую, третью. Здесь музыка резко обрывается и Новеченто замирает. Актер снимает шляпу поворачивается к зрителям.)

Он остановился на третьей ступеньке. Внезапно.

"Что такое? Вляпался в дерьмо?" - сказал Нейл О'Коннор. Он был ирландцем, который ни черта не понимал, но, тем не менее, ничто не могло лишить его хорошего настроения, никогда.

"Он забыл что-то," - сказал я.

"Что?"

"Не знаю".

"Может он забыл, зачем спускается?"

"Не болтай чушь".

Между тем, он остановился, одна нога на второй ступеньке, другая на третьей. Так он стоял целую вечность. Смотрел перед собой, казалось искал что-то. И, наконец, сделал странную вещь.

Он снял шляпу, протянул руку над поручнем трапа и бросил шляпу вниз. Она была похожа на усталую птицу, или крылатую синюю яичницу. Сделала пару кругов в воздухе и упала в море. Поплыла. Очевидно, это была птица, а не яичница. Когда мы снова подняли взгляд на лестницу, мы увидели Новеченто, в его пальто из верблюжьей шерсти, в моем пальто из верблюжьей шерсти, он поднимался по этим двум ступенькам, повернувшись спиной к миру, со странной улыбкой на лице. Два шага и он исчез в глубине корабля.

"Видал? Новый пианист прибыл," - сказал Нейл О'Коннор.

"Говорят, он еще круче," - ответил я. Даже не знаю, был ли я печален или счастлив до безумия.

Что он увидел с этой проклятой третьей ступеньки, он не хотел мне рассказывать об этом. В тот день и в течение последующих двух рейсов Новеченто оставался немного странным, говорил меньше обычного и, казалось, был сильно занят какими-то своими личными делами.

Мы не задавали вопросов. Он делал вид, что ничего не произошло. Было заметно, что с ним не все в порядке, но как бы там ни было, спрашивать его о чем-либо не стоило. Так прошло несколько месяцев. И однажды Новеченто вошел в мою каюту и медленно, но без всяких пауз, не останавливаясь, сказал: "Спасибо за пальто, мне оно чертовски шло, жаль, я произвел бы фурор, но теперь все будет хорошо, дело прошлое, ты не должен думать, что я несчастен: со мной такого больше не повторится".

Лично я даже не уверен, был ли он когда-нибудь несчастлив. Он был не из тех, о ком ты спрашиваешь себя, счастлив ли он. Это был Новеченто и все тут. Тебе и в голову не приходило задуматься, какое отношение к этому имеет счастье или несчастье. Казалось, он выше этого, он недосягаем. Он и его музыка: остальное не важно.

"Ты не должен думать, что я несчастен: со мной такого больше не повторится". Эта фраза заставила меня остолбенеть. У него был вид, человека, который не шутит, когда говорит такое.

Человек, прекрасно знающий, куда он идет. И куда прибудет. Это было похоже на то, как он садится за пианино и начинает играть, никаких сомнений в руках, и клавиши, казалось, всегда ждут этих нот, казалось, они созданы для них, только для них. Казалось, они созданы друг для друга: с другой стороны, эти ноты были всегда запечатлены в его голове.