Майкл Шейбон - Волчье отродье Страница 6

- Подойди-ка сюда, - сказал Нордел, - и возьми бедную девочку за руку.

Ричард соскользнул со стола и опустился на колени рядом с Карой. Взял в свои ладони ее теплые пальцы.

- Не уходи, Ричи, - попросила Кара.

- Хорошо, - ответил он, - не уйду.

Пока Нордел наспех бинтовал ему палец и залеплял пластырем, за Карой прислали каталку. Ее повезли в приемный покой, пристроив сумочку на коленях. Когда Ричард догнал Кару, санитар как раз заводил каталку в лифт.

- Куда мы едем? - спросил Ричард.

- В родильный зал, - ответил санитар, пожилой человек со слуховым аппаратом и выпиравшей из кармана пачкой сигарет. - На четвертый этаж. Разве вам не показывали?

Ричард покачал головой.

- Это не наша больница, - сказала Кара. - Нас водили по больнице "Седарс".

- А меня, к сожалению, не водили, - сказал Ричард и сам удивился.

Осмотрев Кару, медсестра определила, что шейка матки сглажена на сто процентов и раскрыта почти на восемь сантиметров.

- Ого, - воскликнула она, - пойдемте рожать ребеночка.

- Здесь? - спросила Кара, понимая, что говорит глупость. - Но я...

- Что "я"? - сказала сестра. - Следующего пойдете рожать в "Седарс".

На Кару быстро надели халат цвета зеленых водорослей и покатили в родильный зал. Это была большая комната, обставленная так, что должна была, по замыслу дизайнеров, напоминать дорогой номер в гостинице аэропорта, выкрашенная в бледно-серые и сиреневатые тона, с мебелью из дубового ламината и плакатами на стенах, ненавязчиво рекламирующими прошлогодние фестивали камерной музыки в Санта-Фе. В воздухе, однако, чувствовался запах больничного кондиционера, а вокруг кровати было столько диагностического оборудования, столько проводов, звуковых сигналов и мониторов, что комната казалась тесной и впечатление от поддельной роскоши совершенно пропадало. Ричард подумал, что все эти приспособления и трубки, нависающие над Карой, делают родильный зал очень похожим на павильон звукозаписи.

- Мы забыли взять фотоаппарат, - сказал он. - Наверно, надо это заснять, как ты думаешь?

- У нас есть автоматы, - сказала сестра, подтянув ноги Кары к ее груди и раздвинув их. Снаружи половые губы распухли и стали темного табачного цвета, а в середине как будто открылась рана, по цвету напоминающая ярко-розовую жвачку. - Там продаются расчески, зубная паста. По-моему, там есть и фотоаппараты. Знаете, такие одноразовые.

- У меня еще есть время?

- Кажется, есть. Но точно никогда нельзя сказать.

- Кара, ты хочешь, чтобы я фотографировал? Мне пойти? Я скоро вернусь. Кара?

Кара не отвечала. Она вся отдалась родовым схваткам, глаза были закрыты, голова откинута назад, лоб светился от боли и сосредоточенности, как лоб Христа в час распятия.

Сестру больше не интересовал ни Ричард, ни фотоаппарат. Она держала руку Кары в своей, а другой гладила ее по голове. Их головы были совсем рядом, и сестра что-то прошептала Каре на ухо. Кара кивнула, закусила губу и рассмеялась каким-то злым лающим смехом. Ричард не медлил. Он понимал, что должен чем-нибудь помочь Каре - правда, сестра, кажется, держала ситуацию под контролем. Ему нечего было тут делать, да и места у кровати не хватало.

- Я скоро вернусь, - повторил он.

По дороге на второй этаж он заблудился, потом, уже на втором этаже, снова заблудился: никак не мог найти, где автомат. Автомат стоял, мерно жужжа, в коридоре у дверей столовой, недалеко от мужского туалета. За высокой стеклянной дверью, если нажать кнопку, начинала вертеться карусель из огромного количества косметических и гигиенических средств, а также разных игр и безделушек для развлечения маленьких пациентов. Фотоаппарат остался только один - последний. Ричард опустил двадцатидолларовую купюру, но сдачи не получил.

Подойдя к родильному залу, он остановился и дотронулся рукой до дверной ручки. Холодная и сухая на ощупь, она неожиданно ударила его током. Из-за двери до него донесся голос Кары. Она сказала "черт" с таким спокойствием, что это его испугало. Он разжал пальцы.

Послышался скрип резиновых подошв - кто-то шел быстрыми, решительными шагами. Прямо ему навстречу по коридору спешила Дороти Пендльтон. Она натянула розовую медицинскую форму поверх своей уличной одежды. Форма была ей тесновата в груди, а край рубашки с меткой из прачечной свободно болтался у пояса. Приближаясь к Ричарду, Дороти торопливо закалывала волосы на затылке, роняя по пути шпильки.

- Так ты сделал, что требовалось, - сказала она. - Молодец.

Ричард удивился, что его так обрадовало появление Дороти. Румяная и бодрая, она казалась сосредоточенной, но не взволнованной. От нее приятно пахло сладким кофе. Через плечо висел большой кожаный мешок, покрытый лоскутными узорами, вырезанными из старых и рваных восточных ковров. Среди тюбиков с маслом жожоба и медицинских инструментов виднелась свернутая в трубочку программа скачек.

- Да, я, знаете ли, рад, что моя сперма наконец-то пригодилась, - сказал он.

Дороти кивнула и потянулась к двери.

- Хорошая сперма, - подтвердила она, почувствовав, что ему что-то от нее нужно, мудрое слово повитухи, руки, которые, взяв за ноги, рывком втянули бы его, лишенного кислорода, назад, в ослепительный блеск и кутерьму окружающего мира. Но она уже и так потратила на него уйму времени, а потому взялась за ручку двери.

Тут она заметила двадцатидолларовый фотоаппарат. Почему-то ей стало жаль Ричарда: нашел, бедняга, за чем спрятаться.

Дороти остановилась. Посмотрела на него. Ткнула пальцем ему в грудь.

- Мой отец был шерифом в техасском округе Боуи, - сказала она.

Ричард отступил на шаг назад и уставился на ее палец. Потом перевел взгляд на Дороти.

- Что вы хотите этим сказать?

- Я хочу сказать: давай-ка шагай в зал, дружок, - и она толкнула дверь.

Первое, что они услышали, было биение сердца, доносившееся из монитора, фиксирующего жизнедеятельность плода. Ребенок ясно и просто сообщал миру о своем существовании, и комнату наполняло эхо, словно от бьющего по жестянке молоточка.

- Вы как раз вовремя, - сказала сестра, - показалась головка.

- Дороти. Ричи, - Кара повернула к ним голову. По ее щекам текли слезы, пряди волос намокли, глаза покраснели, лицо распухло и выглядело помятым. Такой она была после насилия на озере Голливуд - оцепеневшая от боли, ловящая глазами его взгляд.

- Куда ты ходил? - спросила она сердито. - Ну куда ты ходил?

Он робко показал ей фотоаппарат.

- Господи! Только снова не уходи!

- Прости, - сказал он.

Темный круг волос появился у нее между ног, окруженный ярко-розовым лабиальным кольцом.

- Прости!

- Вымойте ему руки, - обратилась Дороти к сестре. - Он будет ловить малыша.

- Что? - удивился Ричард. Он чувствовал, что должен подбодрить Кару. - Вы это серьезно?

- Серьезно, - ответила Дороти. - Иди мой руки.

Сестра поменялась с Дороти местами у кровати и взяла Ричарда за локоть. Затем вынула у него из рук упакованный в целлофан фотоаппарат.

- Дайте его мне, - сказала она. - А сами идите мыть руки.

- Я уже мыл руки, - в панике ответил Ричард. Его словно вытащили из-за видеокамеры, снабдили текстом и выпихнули на свет прожекторов.

- Умница, - сказала Дороти. - А теперь помой еще.

Ричард вымыл руки коричневым мылом, запах которого щекотал нос, и вернулся к кровати. Дороти поворачивала рычаги, чтобы выше поднять спинку. Кара что-то прошептала.

- Что ты говоришь, золотко? - спросила Дороти.

- Я сказала: Ричард, ты меня тоже прости.

- За что прощать-то? - удивилась Дороти. - Господи Боже мой!

- За все. Ох! - она закричала, застонала, замотала головой из стороны в сторону, порывисто втягивая сквозь зубы воздух. Дороти взглянула на монитор.

- Большой, - сказала она. - Ну, давай.

Знаком она подозвала Ричарда к себе. Ричард медлил. Кара схватилась за поручни. Ее шея выгнулась назад. Глубоко в груди возникло какое-то клокотание, которое усиливалось и рвалось наружу, пока не сорвалось с губ отрывистым хриплым криком.

- Оп! - сказала Дороти, немного отдернув руки. - Эй, мечтатель! - она снова повернулась к Ричарду. На ее ладонях лежало что-то клейкое и лиловато-розовое, что-то появлявшееся из тела Кары. - Скорее иди сюда. Видишь?

Ричард приблизился к кровати и увидел, что Дороти держит своими большими руками головку ребенка. Волосы у младенца были черные и густые. Широко открытые глаза, большие и темные, как будто без зрачков, смотрели прямо на Ричарда. Не было никакой туманности во взгляде, никакой припухлости нижних век. Еще никто никогда не смотрел на него так, без суждений и эмоций. Он вдруг осознал величие свершавшегося события. Все страхи и мечтания, которые должны были бы сопровождать его эти десять месяцев, нахлынули на него сейчас, захватив целиком. Много передряг случалось с ним в жизни. Но, бывало, он возвращался памятью в бесконечную череду дней своего детства, и его охватывало душевное спокойствие, которое, надо полагать, имело некоторое обоснование в природе вещей. И ничего не ожидало его в будущем, кроме той же самой причудливой смены страдания и наслаждения. Все эти моменты прошлого и будущего, казалось, сосредоточились во взгляде маленьких, темных, с невидимыми зрачками глаз.