Лео Перуц - Ночью под каменным мостом Страница 6

Берл Ландфарер боязливо поглядел на своего товарища по несчастью. Большим собакам он не доверял, ибо еще со времен своих поездок по крестьянским дворам помнил их как своих злейших врагов, которые всякий раз принимались рвать ему штаны и шкуры, которые он тащил на себе.

-- Он кусается? -- спросил Берл.

-- Нет, -- ответил тюремщик. -- Ты его не трогай, и он не тронет тебя. Поладь с ним, ведь завтра вам вместе идти в долину Хинном.

И он запер за собою дверь, оставив Берла наедине с собакой.

Долина Хинном -- так евреи называют ад. Несмотря на то, что тюремщик был чехом и христианином, он знал их язык и обычаи, ибо ему приходилось долго квартировать у еврейских домохозяев.

-- В долину Хинном! -- бормотал, озираясь, Берл Ландфарер. -- Кто знает, куда я попаду? Уж этот-то точно не знает. Из злобы он это сказал, ибо сразу видно, что это злой человек. И взгляд у него злой, как посмотрит на воду -- рыбы дохнут. В долину Хинном! Господь вечный и праведный, не я Тебе говорю, но Ты сам знаешь, что я провел жизнь свою в учении, молитвах и заботах и что я честно добывал свой кусок хлеба.

Он вздохнул и поглядел на небо через зарешеченное окно.

-- Три звезды вижу я, -- сказал он. -- Суббота уже кончилась. Дома у меня, в соседней комнате, сейчас сидят Симон Брандейс, подмастерье пивовара, и его жена Гиттель. Он уже прочитал молитву преломления хлеба и теперь поет благословение на грядущую неделю, желая себе и жене своей "столько радости и здоровья, сколько пожелают уста твои во всякое время и час". И, как во всякую субботу, Гиттель подхватывает, говоря: "Аминь! Аминь! Воистину должно быть так, да приидет Мессия в текущем году!" И потом они будут ждать, пока огонь не разгорится под плитой и не согреется вечерний суп, ждать и говорить обо мне, называя меня "бедняга Берл Ландфарер" или, может быть, "добрый Берл Ландфарер", ведь вчера я дал им масла для субботней лампы и вина на киддуш, и все даром, потому что у Гиттель опять не было денег, чтобы купить необходимое. И если сегодня я на устах соседей еще "бедный Берл" или "добрый Берл Ландфарер", то завтра уже буду "блаженной памяти Берл Ландфарер" или "Берл Ландфарер, земля ему пухом". Еще сегодня вечером я -- Берл Ландфарер, который живет в доме "У петуха", что на Малой набережной, а завтра утром уже стану Берлом, пребывающим в царстве истины. Еще вчера я не ведал, как хорошо мне жилось на свете: я ел что хотел, читал книги, а вечером ложился в постель. Сегодня же на мне рука врага. Кому пожаловаться мне? Разве что камням в земле... Что же мне делать? Я должен перенести то, что решил надо мною Он. Хвала Тебе, вечный и праведный судия! Ты еси Бог верных, и деяния Твои без порока!

И поскольку уже стемнело, он обратил свое лицо на восток и прочитал вечернюю молитву. Потом он присел на корточки в углу камеры, так, чтобы не выпускать из вида собаку, которая вновь принялась ворчать.

-- Так холодно, словно небо и земля замерзли подобно реке! -- горевал он. -- Собаке тоже не по себе, вон как она урчит и скалит зубы. Если бы только она знала, что ей предстоит! Но ведь зверь он и есть зверь. Что он может потерять, что у него можно отнять? Только чувственную жизнь! Человек же теряет руах, свое духовное существо, а мы, евреи, теряем больше всех, ибо что знают остальные люди о той сладкой радости, которой исполняемся мы, погружаясь в такие святые откровения, как "Книга жатвы", "Книга четырех поколений" или "Книга света"?

Он закрыл глаза и унесся в мыслях своих к высотам тайного учения, о котором сказано, что оно по десяти ступеням возводит поучающегося к ангелам Божиим. Он сделал это, ибо написано: "Занимайся тайнами мудрости и знания -и ты победишь в себе страх перед часом смерти!" А страх в его сердце был велик, и он едва мог переносить его.

Он измерял в своей душе мир могущества Божьего, именуемый посвященными Апирион, то есть "брачное блаженство". В нем пребывают "вечно светящие", называемые также "опорами и столпами" этого мира. Он устремлялся к движущим силам, которые сокрыты в четырехбуквенном имени Бога(1), и к таинствам, что подвластны ему, именуемому "сокровеннейшим среди сокровенных" и "тем, что не может быть постигнуто человеком". Он вспомнил буквы алфавита с их понятными лишь посвященным мистическими значениями. Но когда он дошел до рассмотрения буквы "каф", которая в завершающей слово позиции означает улыбку Бога, дверь вдруг отворилась, и тюремщик втолкнул внутрь вторую собаку.

То был белый пудель с пышной шерстью и черным пятном от правого подглазья до левого уха. Берл Ландфарер сразу же узнал его, так как этот пудель много лет жил в доме богатого Мордехая Мейзла, который недавно умер, перед тем разорившись и проведя остатки своих дней в глубокой бедности. После смерти Мордехая Мейзла пес шлялся по улицам гетто, искал себе пищу где придется и был хорошим другом всем, но в то же время не хотел никого признавать за хозяина.

-- Пудель блаженной памяти Мейзла! -- удивленно прошептал Берл Ландфарер. -- Так они и его решили вздернуть! Вот бы удивился покойный Мейзл, узнав, что его пудель кончит свои дни на виселице!

Оба пса поздоровались на собачий манер -- оскалились, подбежали друг к другу и обнюхались, а потом принялись гоняться друг за другом по камере, ворча и взлаивая. Скоро Берлу надоел производимый ими шум, тем более что собаки со всего квартала, заслышав эту возню, вторили ей лаем и воем, раздававшимися то совсем рядом с тюрьмой, то где-то поодаль.

-- Тихо! -- гневно крикнул Берл обоим псам. -- Сколько же вы можете урчать и тявкать? Посидите хоть немного спокойно! Уже поздно, люди хотят спать!

Но слова эти были брошены на ветер, ибо в ответ собаки только сильнее принялись лаять и носиться по камере. Берлу Ландфареру оставалось только ждать, когда они наконец притомятся и улягутся спать. Сам он, конечно, и не думал о сне, ибо намеревался провести свою последнюю ночь на земле в глубоком размышлении о святых предметах. Но проклятые собаки не давали ему никакой возможности сосредоточиться.

Однако ему было ведомо, что тайное учение, Каббала, позволяет тем, кто проник в ее глубины, измерил ее бездны и открыл ее вершины, проявить могущество особого рода. Человек не смеет употребить его для спасения своей жизни, ибо это означало бы пойти против предначертаний Бога, но он может стать господином над тварями, которые не хотят повиноваться ему и не поддаются обычным средствам внушения.

О высоком рабби говорили, что он мог беседовать с мелахим -- ангелами -- и приказывать им, как своим слугам. Но Берл Ландфарер, в силу своей боязливой натуры, никогда не смел использовать магические силы, ибо знал, что пламя тайного учения сжигает и пожирает все, что само не есть пламя. Теперь же, в свой предсмертный час, он, хоть и не без внутренней дрожи, все же решился испытать эти силы и с помощью тайных формул и магических заклинаний усмирить нелепых животных, которые мешали ему обрести покой и в последнюю ночь приблизиться к Богу.

Он подождал, пока луна не показалась из-за облаков, и на пыли, густым слоем покрывавшей стены камеры, начертал букву "вав". С этой буквы должно начинаться любое заклинание, так как она объединяет небеса и мировую бездну.

Ниже "вав" он нарисовал знак быка, так как под ним разумеются все живущие на земле твари, которые ниже человека. Подле него начертал он знак божественной колесницы, а ниже перечислил в предписанном порядке семь из десяти имен Бога, первым из которых было Эшэх, то есть "Всегда", потому что силою этого имени укрощаются и управляются быки. А под словом "Эшэх" он поставил букву алфавита, скрывающую в себе силу и власть.

Потом он дождался, пока луна вновь скроется в тучах, и призвал поименно десять высших ангелов, слуг Бога, стоящих между Ним и людьми. Их называют: Венец, Сущность, Милость, Образ, Суд, Твердость, Великолепие, Величие, Первопричина и Царство. Затем шепотом призвал три изначальные небесные силы. И наконец, уже во весь голос, воззвал к сонму ангелов низших разрядов, называемых: Светильники, Губители и Звери Святости.

-- Откуда мне знать, почему он так кричит. Я их не всегда понимаю. Может быть, он голоден, -- сказал в это мгновение пудель сторожевому псу.

Берл Ландфарер так никогда и не уяснил, какая ошибка вкралась в его магические формулы. Он поставил под первым из семи имен Господних букву "УЭ", но при этом ему изменила память. Дело в том, что "Тэт" означает не власть, а проникновение и понимание. Это незначительное изменение заклинательной формулы и привело к тому, что Берл не приобрел власти над животными, но зато стал понимать их язык.

Но в тот момент он не задумался об этом. Он даже не удивился тому, что вдруг стал понимать, о чем говорят собаки. Ему это показалось чем-то само собой разумеющимся. Это было так легко и просто -- он только не мог понять, как же это ему не удавалось раньше.

Он выпрямился в своем углу и слушал, о чем собаки говорили между собой.

-- Я тоже голоден, -- проворчал крестьянский пес.