Вашингтон Ирвинг - Легенда о принце Ахмеде аль Камель, или Паломник любви Страница 6

- О несчастный, несчастный принц, - воскликнул он, обращаясь к себе. Тебя воспитали взаперти под бдительным оком философа. Но к чему алгебра и философия в любовных делах? Увы, Эбен Бонабен, почему ты не научил меня обращаться с оружием?

Тут заговорила сова, предпославшая своей речи благочестивое вступление, ибо она была набожной мусульманкой.

- Алла акбар! Велик аллах! - сказала она. - В его дланях - тайны нашего мира, он один управляет судьбами принцев. Знай же, принц, что эта страна изобилует чудесами, скрытыми от всех, но доступными тем, кто, подобно мне, выискивает во мраке крупицы познания. Знай же, что в ближних горах есть пещера, и в этой пещере - железный стол, и на этом столе - магические доспехи, и рядом стоит зачарованный конь, который томится там с незапамятных пор.

Принц был несказанно удивлен этим чудом; сова между тем, щуря огромные круглые глаза и топорща перышки у ушей, продолжала:

- Много лет назад я сопровождала отца, облетавшего наши владения, и мы не раз останавливались в этой пещере, благодаря чему я познакомилась с ее тайной. В нашей семье существует предание, слышанное мною от деда, - это было давным-давно, когда я была еще совсем малым совенком, - оно гласит, что доспехи эти принадлежали когда-то одному мавританскому магу, который, после того как Толедо был захвачен христианами, нашел убежище в этой пещере. Он здесь и умер, оставив коня с доспехами и наложив на них чары, дабы никто, кроме правоверного мусульманина, не смог ими воспользоваться, да и то лишь от восхода солнца и до полудня. Кто использует их в эти часы, тот с легкостью одолеет любого противника.

- Довольно! Идем разыскивать эту пещеру, - вскричал обрадованный Ахмед.

Следуя за своим напичканным легендами ментором, принц без труда отыскал пещеру, притаившуюся в одном из наиболее диких и глухих уголков среди скалистых обрывов, высящихся вокруг Толедо; никакой глаз, кроме глаза совы, привыкшей охотиться за мышами, или, пожалуй, еще археолога, не смог бы найти ее входа. Траурная лампада с вечным, никогда не иссякающим маслом освещала ее ровным, торжественным светом. На железном столе посреди пещеры лежали доспехи; к нему же было прислонено копье, подле него стоял арабский скакун, покрытый боевою попоной и недвижимый, как изваяние. Доспехи блестели и были, как новые; казалось, их нисколько не тронуло время. И конь тоже выглядел так, словно его только что привели с пастбища; Ахмед потрепал ему шею, он тотчас же ударил копытом о землю и радостно, громко заржал, так что задрожали стены пещеры. Итак, добыв коня, чтобы скакать, и оружие, чтобы биться, принц решил попытать счастья в предстоящем турнире.

Наступил знаменательный день. Арена была устроена на так называемой "веге", то есть равнине, начинающейся сейчас же у отвесных, как скалы, крепостных стен Толедо. Для зрителей воздвигли подмостки и галереи, устланные богатыми коврами и защищенные от лучей солнца шелковыми навесами. Здесь, на этих галереях, собрались все красавицы королевства, тогда как внизу, в окружении пажей и оруженосцев, гарцевали рыцари с развевающимися на шлемах султанами, и среди них выделялись принцы, которым предстояло состязаться между собой. Все красавицы королевства, впрочем, сразу поблекли и потускнели, лишь только в королевскую ложу вошла Альдегонда, которая впервые предстала перед взорами изумленного мира. Среди толпы, пораженной ее неземной красотой, пробежал восторженный шепот, и принцы, которые домогались ее руки, полагаясь исключительно на молву о необыкновенных чарах принцессы, ощутили в себе по крайней мере десятикратно возросший боевой пыл.

Принцесса, однако, была чем-то встревожена. На ее щеках то загоралась, то вновь угасала краска румянца, и она то и дело окидывала быстрым и беспокойным взглядом рыцарей с развевающимися султанами. Фанфары готовились уже подать знак к первому поединку, как вдруг герольд возвестил о прибытии неизвестного рыцаря, и Ахмед въехал на поле. Тюрбан обвивал его стальной, усыпанный самоцветами шлем; кираса его была украшена золотым чеканным орнаментом; меч и кинжал работы фесских мастеров горели огнем драгоценных каменьев. У плеча висел круглый щит, в руке он держал заколдованное копье. Попона его арабского скакуна, расшитая богатым шитьем, волочилась по земле, и благородное животное гарцевало, втягивало в себя воздух и радостно ржало, почувствовав себя опять в боевой обстановке. Изящные, исполненные достоинства манеры вновь прибывшего очаровали присутствующих, а когда было возвещено, что он называет себя "Паломником любви", на галереях среди прекрасных дам начались суета и волнение.

Тем не менее, подъехав к арене, Ахмед узнал, что она для него закрыта. Никто, кроме принцев, сказали ему, не допускается к состязанию. Он назвал свое имя и титул. Тем хуже! - он - мусульманин и не может участвовать в данном турнире, ибо победителю достанется принцесса-христианка.

Принцы-соперники окружили его с надменным и угрожающим видом; один наглец со сложением Геркулеса начал даже глумиться над его тонкой юношеской фигурой и осмеивать избранное им прозвище. Принц вскипел. Он бросил вызов своему оскорбителю. Они разъехались на необходимое расстояние, повернули коней, направили их навстречу друг другу и сшиблись, - дерзкий гигант, едва только к нему прикоснулось заколдованное копье, вылетел из седла. Принц искренне желал бы на этом остановиться, но - увы! - он имел дело с дьявольским конем и дьявольским вооружением. Будучи пущены в дело, они уже никем и ничем не могли быть удержаны. Арабский скакун врезался в гущу всадников; копье поражало все, что бы ни встретилось; растерянный принц носился, как вихрь, по полю, опрокидывая на своем пути людей разного чина и звания и сокрушаясь о своих нечаянных подвигах. Неслыханно дерзкое оскорбление его подданных и гостей распалило гнев самого короля. Он рвал и метал, он послал против рыцаря свою стражу, но и они в мгновение ока были выбиты из седла. Тогда король сбросил парадное платье, схватил щит и копье и поскакал к незнакомцу, дабы устрашить его своим королевским величеством. Увы! Его величеству повезло не более, чем простым смертным: ни конь, ни копье не взирали на лица, и, к своему ужасу, Ахмед, не желая того, нанес королю сильнейший удар: в воздухе мелькнули королевские пятки, и корона скатилась в пыль.

Но в этот миг солнце достигло полуденной линии и магические чары утратили свою власть. Арабский скакун пересек поле, перескочил ограду, бросился в Тахо, преодолел его яростное течение, принес почти бездыханного и изумленного принца в пещеру и застыл как изваяние возле стола. Что до принца, то он с превеликим удовольствием слез с этого бешеного животного, снял доспехи и покорился судьбе. Затем, усевшись в пещере, он стал горестно размышлять об отчаянном положении, в котором он оказался по милости этого дьявольского коня и оружия. Опозорив подобным образом рыцарей и нанеся оскорбление самому королю, он никогда больше не осмелится показаться в Толедо. Что должна подумать принцесса о столь буйных и неистовых подвигах? Снедаемый беспокойством, он отправил на разведку своих крылатых посланцев. Попугай посетил все без исключения площади и людные места города и вскоре возвратился с целым коробом новостей. Весь Толедо - в волнении. Принцессу без чувств унесли во дворец, турнир был прерван, все только и говорят, что о внезапном прибытии, чудесных подвигах и странном исчезновении мусульманского рыцаря. Некоторые называют его мавританским магом, другие думают, что он демон, принявший человеческий образ, третьи рассказывают предания о скрытых в горных пещерах зачарованных воинах и полагают, что он, вероятно, принадлежит к их числу и внезапно вырвался из своего плена. Все, однако, единодушно считают, что обыкновенный смертный не мог бы совершить подобные чудеса и одолеть столь знаменитых и могучих христианских бойцов.

Сова улетела с наступлением ночи. Она носилась во мраке над городом, то и дело присаживаясь на крыши и трубы домов. Затем она направила свой полет к дворцу, стоявшему на высокой скале посредине Толедо, и осторожно обшарила его террасы и зубцы стен, подслушивая у каждой щели и заглядывая своими большими, выпученными глазами во все освещенные окна, чем довела до обморока нескольких статс-дам королевы. И лишь тогда, когда над городом появилась серая дымка рассвета, она возвратилась, закончив розыски, и доложила принцу о виденном.

- Пролетая мимо одной из самых высоких башен дворца и осматриваясь вокруг, я увидела через окно прекраснейшую принцессу. Она полулежала на ложе, подле нее толпились приближенные и врачи, но она отвергала их услуги и помощь. Когда они удалились, она достала послание, что хранилось у нее на груди, читала, и перечитывала, и целовала его, и сетовала на свою горестную судьбу. И даже я, хоть я и философ, была этим чувствительно тронута.