Дан Маркович - Паоло и Рем Страница 6

Его поле зрения было ограничено земляной дамбой, которую нарастили на всякий случай, зная коварство плоской и мирной воды. Так что видел он немного, метров на пятьдесят вправо он видел, а дальше почва поднималась и закрывала горизонт, но он знал, что за этим валом пустые плоские поля, кое-где группами, стадами деревья, за ними одинокие крыши... Народ начинался где-то подальше от воды, и там жизнь шла по-другому, а здесь простиралась зона напряженного ожидания подвоха. Они всегда готовились, и никогда не были готовы. Обычные люди, будничная жизнь, такой она и перетекла на картину, на его "Снятие с креста".

x x x

Да, она была против Паоловской роскошной диагонали, мускулистых старичков, спящего упитанного молодца, подглядывающего свою смерть, дебелых красоток, матери и проститутки, которую ОН якобы приручил... против роскоши тканей, восточных халатов, париков, просеянного через мелкое сито песка, дистиллированной воды... Рем был восхищен и напуган, когда увидел впервые это созданное Паоло торжество. Оно подавило его, и оскорбило тоже, потому что сам он жил в ожидании боли и потерь, хотя не знал об этом, и всегда был непримирим и косноязычен, когда встречал нечто, сильное - и другое... Чужое.

Так не могло быть!

А как было?

Он не мог сказать, да и слова ничего не дали бы ему. Он только знал -совсем по-другому происходило!.. Нет, больше, чем знал -- он видел.

И он начал почти без наброска, сухой кистью прочертив линии креста, смертельным для себя образом, обрекая свой замысел заранее на неудачу почти посредине, без всякого наклона или, как они говорили, перспективы, взял и начертил, непоправимо разбив пространство, ничего не стараясь усложнять, а потом выпутываться из трудностей, демонстрируя мастерство... Первые капли белил на коричневом, почти черном квадрате холста... он надеялся, они вызовут движение, возникнут пятна и тени, среди которых он будет угадывать то, что приемлемо ему, как говорил Зиттов, "пиши, и пусть будет приемлемо - тебе, вот и все".

И он изобразил главного героя - жалкую фигуру с торчащим слабым животом, падающей головой, спутанными редкими волосами... потом несколько фигур в лохмотьях, двух женщин в углу картины, пучеглазых и лобастых, все местный народец... толстяка трактирщика с вечно расстегнутыми штанами - Рем поместил его изображение в нижнем левом углу, почти у рамы. Трактирщик заказал картину, обещал купить. Это было интересно, необычно, у Рема никогда еще не покупали. Его картины имели отвратительный вид - кривые подрамники, неровные края холста, Рем обрезал его старыми тупыми ножницами... нитки, смоченные клеем, жесткие и ломкие, вызывающе и грубо торчали по краям... А беловатые пятна то здесь то там? - следы белил, пролитых в темноту, он не удосужился спрятать их, прикрыть, замазать... Но если присмотреться, оставлены не случайно - отойди зритель метров на пять-шесть, увидел бы от этих пятен свет.

Нет ни неба, ни огня, откуда же свет?..

x x x

"Должен быть, вот и есть", - понятней Рем объяснить не мог.

А трактирщик подлец, - глянул на картину и говорит -- "не куплю, это не я!.."

И эта сухая и неприветливая картина, и линии, повторяющие края, и всаженный в самую середину нелепый крест, и сползающее вниз под действием собственной тяжести, с повисшими руками сломанное тело с морщинистым животиком... толпа оборванцев, глазеющих в ужасе... две старые потрепанные бабы, толстяк, заказавший весь этот вздор, и он сюда затесался, в углу холста...

Все это безобразно, ужасно, землисто, - и безысходно, смертельно, страшно, потому что обыденно, сухо, рассказано деловито, без торжественного знания -- через века, без подсказок, какой особенный и неожиданный отзвук будет иметь эта обычная для того времени история...

Паоло будет оскорблен в лучших чувствах, говорят, он преданный католик, молится, бьется лбом об пол, старый дурак, а как грешил!.. носит свечку, и вообще...

Зачем идешь?..

x x x

Может, "Снятие с креста" и было протестом, а "Возвращение" - тем словом, которое Рем предлагал взамен... но существовала еще одна картина Паоло. на которую Рем ответить не мог, такой она была наглой, пустой, бравурной, безжалостной... И написанной с особым блеском и мастерством, которые отличали Маэстро в молодости, когда его мужеству и силе не было предела, и он не искал помощи учеников и подмастерьев. "Охота на крокодила и бегемота" на пустынном алжирском берегу.

В этой "Охоте" собралась вся мерзость... и все величие. Но о ней потом, Рем не мог вспоминать о ней, он только покрутил головой, отгоняя роскошное видение, как отшельник отгоняет соблазнительный образ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ.

x x x

Путь его лежал через деревню, он проходил эти места особенно неохотно, потому что не любил показывать себя людям. Он был уверен, что все смотрят на него и не одобряют его мешковатую одежду, старые ботинки, и особенно связку холстов, которые он тащил то под мышкой, то на плече. Ему казалось, что деревенский люд воспринимает занятие художника как непростительную слабость, недостойную мужчины, а он был взрослый мужик, служил бы в армии, если б не страдал сильным плоскостопием. Он ошибался, относились к нему не неприязненно, а враждебно, и не за живопись, а за то, что независим и, пусть не богат, но обеспечен. И они судачили в кабаках - сколько всего можно было бы пропить и проесть, а этот сидит и кропает картинки, за которые никто и гроша не заплатит, не то, что сеньор, скажем, Блумарт... или нет, сеньор Паоло, конечно, Паоло, богач, красавец... и женился лет пять тому назад на молодой девке, а сам раза в три ее старше,. вот ловкач!

Он выбрал самую дальнюю дорогу, она шла по краю селения, через заросший старой жухлой травой пустырь, с большими кучами камней то здесь, то там. Крестьяне вытаскивали их из своих полей и свозили сюда, сваливали, и трава поэтому росла кое-как, пробивалась меж камней. Эти круглые или овальные кучи все росли, с каждый годом их количество увеличивалось, потому что камни странным образом появлялись на полях снова и снова, стоило только чуть копнуть, перевернуть верхние слои.

x x x

Чтобы пройти по этому пути, следовало перевалить через дамбу, этот гребень заслонял Рему поле зрения. Поднявшись, он увидел, что все пространство перед ним, а это метров пятьсот, не меньше, выжжено, черным-черно: траву спалили, не пожалев даже мелкие деревья и кусты, торчащие из камней, - огонь опалил им кору, и все они были обречены умереть.

Он ходил по этой дороге раз в месяц, к старику. который держал небольшой банк, вернее, просто договорился с окружающими, что будет хранить их капиталы, и делал это исправно уже лет пятьдесят. Через него Рем получал деньги, которые платил ему банк в столице. Так распорядился отец -- сыну ежемесячная сумма, достаточная для скромной жизни, и ни копейки больше, это были проценты, а весь капитал завещан внуку. Так что истратил деньги за месяц и соси лапу до следующего листка календаря. В тяжелые дни он жарил картошку, или варил ее, толок пюре потемневшей деревянной колотушкой, добавлял густого молока, благо страна молочная, но тут, к счастью или несчастью, трудно определить, появлялся сосед -- "попробуй, говорит, помнишь поросенка..." и на столе снова окорок с потемневшей золотистой корочкой и розовым сальцем, бурыми прослойками мяса... Он снова жует, погружен в свое обычное почти беспамятное состояние, мыслями не назовешь, беспомощно морщит лоб...

Он был благодарен родителям, но иногда чувствовал досаду, что не может взять и потратить часть денег, он иногда хотел. И продать свою усадьбу не мог, но это его не мучило. В отличие от своего мятежного учителя, он никуда не собирался, был доволен тем, что имеет, жил спокойно; он любил свою землю и тишину, витавшую над домом. Укрепили дамбы, прогнали врагов, заключили с ними мир, и наступил покой. Блажен, кто попадает в такую щель истории, в такие вот пустоты времени, когда оно течет кое-как, само себя не замечая, и человек, поглощенный собой - домом, миром, своим делом, чувствует тишину, слышит тишину.

Но и в благословенном времени бывают неприятности, и люди вовсе не ангелы, да...

x x x

Вид сожженного поля вызвал в нем сложные чувства - огорчение, потому что он сочувствовал всему живому, и траве, и чахлым деревцам, и даже камням, многие из которых почернели и потрескались от жара... и досаду он чувствовал, и злость, и мгновенный упадок сил - он всегда зависел от настроения, у него быстро опускались руки, стоило только жизни произнести суровое слово. И также быстро он отряхивался, приходил в себя - умел забывать, ведь столько интересного он видел вокруг, и в своей голове!.. Он одушевлял весь мир, окружавший его. Сочувствие и есть одушевление всего, что нас окружает, будь то камень, вода, земля... все ему казалось живым.

"Ну, что за дикари... - он сказал с горечью, потому что принадлежал этому племени, и в такие минуты стыдился своей принадлежности. - Сколько им объясняли, выжигать траву вредно, погибают мелкие животные, населяющие поле, а заново вырастающая трава бедней и грубей той, что росла..."