Александр Дюма - Адская бездна. Бог располагает Страница 6

– Согласен, – кивнул Юлиус. – Притворимся принцами, путешествующими инкогнито.

Они вошли в обеденную комнату. Христиана с племянником были уже там. С робкой фацией девушка приветствовала молодых людей.

Все уселись за четырехугольный стол, уставленный простыми, но обильными яствами. Хозяин расположился между двумя гостями, Христиана – напротив. Между ней и Юлиусом сел Лотарио.

Вначале трапеза проходила в молчании. Юлиус, смущенный присутствием Христианы, не мог выдавить ни слова. Христиана, казалось, была занята исключительно малышом Лотарио, о котором она заботилась с материнской нежностью. Он же звал ее сестрицей. Беседу с грехом пополам поддерживали только пастор и Самуил. Священник просиял от радости, узнав, что принимает у себя студентов.

– Я тоже когда-то был студиозусом, – говорил он. – В наше время студенческая жизнь была веселее.

– Зато теперь она несколько драматичнее, – заметил Самуил, искоса взглянув на Юлиуса.

– Ах, – продолжал пастор, – то была лучшая пора моей жизни. Правда, потом мне пришлось дорого заплатить за это счастье молодых лет. Тогда моя жизнь была полна надежд. Теперь все совсем-совсем иначе. О, я упомянул об этом отнюдь не для того, чтобы опечалить вас, мои юные гости. Вы же видите, я об этом говорю почти весело. И как бы то ни было, мне бы хотелось побыть на этом свете, чтобы когда-нибудь увидеть мою Христиану счастливой хозяйкой родового гнезда ее предков…

– Отец! – перебила девушка с нежным упреком.

– Да, да, ты права, моя златовласая умница, – сказал священник. – Поговорим о чем-нибудь другом. Да будет тебе известно, что, благодарение Господу, вчерашний ночной ураган пощадил почти все мои дорогие растения.

– Так вы занимаетесь ботаникой, сударь? – спросил Самуил.

– Немного, – со скромной гордостью подтвердил священник. – А вы, сударь, вы тоже?..

– Иногда, в свободное время, – небрежно отозвался молодой человек.

Потом, предоставив хозяину время порассуждать о своих любимых занятиях, Самуил внезапно сбросил, так сказать, маску и в свою очередь заговорил, обнаружив глубину познаний и дерзость мысли, забавляясь растерянностью своего почтенного собеседника, ошеломленного новизной наблюдений юноши и неожиданностью его гипотез. И наконец во всеоружии истинной науки он стал, не меняя своей вежливой, холодной и слегка насмешливой манеры, словно бы нечаянно разрушать шаткие построения поверхностно начитанного, да и несколько устаревшего в своих представлениях хозяина.

В это время Юлиус и Христиана, до сих пор молчавшие, лишь украдкой поглядывая друг на друга, начали понемногу осваиваться.

Сначала посредником между ними стал Лотарио. Еще не смея заговорить с самой Христианой, Юлиус принялся задавать мальчику вопросы, но тот не мог на них ответить. Лотарио обращался за разъяснениями к девушке, и она отвечала ему, а тем самым и Юлиусу. Юноша был безгранично счастлив: мысли Христианы, передаваемые милыми, чистыми устами ребенка, сладостно входили в его сердце.

Когда подали десерт, эти трое уже были лучшими друзьями – и все благодаря той неподражаемой порывистости, чудной легкости в проявлении чувств, что составляет высшую прелесть детства.

Однако, когда все поднялись со своих мест, намереваясь перейти в сад, чтобы пить кофе в тени деревьев, сердце Юлиуса сжалось, а брови невольно нахмурились при виде Самуила, который направлялся к ним, готовясь нарушить хрупкое очарование нарождающейся близости. Пастор же в это самое время собрался покинуть общество и отправиться за старым французским коньяком.

Самуила, неисправимого скептика и насмешника, можно было бы упрекнуть во многом, но уж недостаток дерзости никак не входил в число его пороков. Юлиус почувствовал себя оскорбленным, заметив, как он с видом хладнокровного фата устремил беззастенчивый взгляд на пленительную девушку и обратился к ней с такими словами:

– Нам следует попросить у вас прощения, фрейлейн. Сегодня утром мы помешали вам продолжать урок, который вы давали своему племяннику. С нашей стороны было очень глупо вести себя так.

– О, это пустяки, мы уже заканчивали, – сказала она.

– Я не мог сдержаться от возгласа изумления. Вообразите, мы ведь едва не приняли за колдунью ту девушку, что привела нас сюда. Ее наряд, ее козел, эти молнии, при свете которых она нам явилась, – все наводило на такую мысль. И вот, заснув с этой догадкой, мы просыпаемся поутру, раскрываем окно и что же видим? Козел превратился в прелестное дитя, а ведьма…

– В меня! – подхватила Христиана с задорной, а возможно, и насмешливой улыбкой.

И, обернувшись к Юлиусу, напустившему на себя солидный, сдержанный вид, она спросила:

– А вы, сударь? Вы тоже приняли меня за колдунью?

– Не без того, – признался Юлиус. – Право же, не совсем естественно быть настолько красивой.

Если слова Самуила вызвали у Христианы усмешку, то при этой фразе Юлиуса она покраснела.

Он и сам тотчас оробел, опасаясь, что позволил себе слишком много, и поспешил обратиться к ребенку:

– Лотарио, скажи, а ты хотел бы поехать с нами в университет?

– Сестрица, – мальчик повернулся к Христиане, – а что это значит – университет?

– Это такое место, где вас научат всему на свете, дитя мое, – весело отвечал вернувшийся пастор.

Тогда малыш с важной миной сказал Юлиусу:

– Мне незачем ехать с вами, потому что вместо университета у меня есть сестрица. Христиана все знает, сударь: она и читать умеет, и писать, и музыке училась, а еще она говорит по-французски и по-итальянски. Я никогда ее не покину. Ни за что на свете.

– Значит, вы куда счастливее нас, мой любезный малютка, – вмешался Самуил, – поскольку нам с Юлиусом, увы, пора уезжать.

– Как?! – воскликнул пастор. – Неужели вы не подарите мне даже одного этого дня? Вы не останетесь поужинать с нами?

– Тысяча благодарностей! – отвечал Самуил. – Но наше присутствие в Гейдельберге сегодня вечером совершенно необходимо.

– Да, но ведь по вечерам не бывает ни занятий, ни перекличек.

– Нет, но долг, призывающий нас туда, еще гораздо серьезнее, и Юлиусу это хорошо известно.

– Предлагаю полюбовное соглашение, – просительно улыбнулся священник. – Гейдельберг всего-навсего в семи-восьми милях от Ландека. Вы прекрасно успеете туда, если выедете отсюда в четыре, да и лошади ваши тем временем отдохнут и жара спадет. Я вам ручаюсь, что вы прибудете на место еще до темноты.

– Нельзя! – возразил Самуил. – Учитывая неотложность дела, для которого мы туда едем, нам следует успеть заблаговременно. Не правда ли, Юлиус?

– Это так важно? – вполголоса спросила Христиана, устремив на Юлиуса чарующий взгляд голубых глаз.

И Юлиус, до того молчавший, не устоял перед их ласковым вопросом.

– Да ну, Самуил, – сказал он, – не будем противиться гостеприимству наших радушных хозяев. Мы вполне можем выехать отсюда ровно в четыре.

Самуил бросил злобный взгляд на Юлиуса и девушку.

– Ты этого хочешь? Что ж! – ехидно усмехнулся он.

– В добрый час! – воскликнул священник. – А теперь послушайте, какие у меня планы. До трех я буду показывать вам, господа, мои коллекции и сад. Потом мы все, дети и я, проводим вас до поворота к Неккарштейнаху. У меня есть ловкий, сильный малый, он приведет вам туда ваших лошадей. Вы увидите, что дорога, показавшаяся вам такой кошмарной в грозовую ночь, прелестна при солнечном свете. И там же мы, по всей вероятности, встретим вашу предполагаемую колдунью. Пожалуй, в ней и правда есть что-то такое, но в самом христианском духе. Это чистейшее, святое дитя.

– Я не прочь поглядеть на нее при дневном свете, – заметил Самуил и, вставая, прибавил, обращаясь к пастору: – Что ж, сударь, пойдемте смотреть ваши гербарии.

Проходя мимо Юлиуса, он шепнул ему на ухо:

– Я займусь папашей, заведу ученую беседу про Турнефора и Линнея. Заметь, какой я преданный друг!

Он и в самом деле завладел пастором, так что Юлиус смог остаться наедине с Христианой и Лотарио. Теперь между ним и девушкой больше не было прежней неловкости, они уже осмеливались смотреть друг на друга и разговаривали без мучительного стеснения.

Впечатление, которое Христиана произвела на Юлиуса при их утренней встрече, проникало в его сердце все глубже. Прелесть ее свежего, выразительного личика, на котором он, словно в открытой книге, видел все движения этой девственной души, неодолимо влекла юношу. Взгляд Христианы, прозрачный, как струя горного ключа, позволял заглянуть в самую глубину ее сердца, столь же исполненного очарования, сколь способного на непреклонное постоянство. Само воплощение красоты и доброты, девушка была вся пронизана светом, как этот сияющий майский день.

Присутствие Лотарио вовсе не мешало их нежной беседе, напротив, при нем она текла особенно свободно и невинно. Христиана показала Юлиусу свои цветы, ульи, птичий двор, свои ноты и книги – словом, всю свою жизнь, простую и безмятежную. Под конец она даже решилась заговорить с ним о нем самом.