Мигель де Унамуно - Туман Страница 6

И Аугусто спохватился, что произносит имя «Эухения» вслух. Слуга, который как раз проходил мимо столовой, услыхав его голос, вошел:

– Вы звали, сеньорию?

– Нет, тебя не звал. Но обожди, ведь тебя зовут Доминго?

– Да, сеньорито, – ответил ему Доминго, ничуть не удивившись подобному вопросу.

– А почему тебя зовут Доминго?

– Потому что меня так зовут.

«Хорошо, очень хорошо, – подумал Аугусто, – нас зовут так, как нас зовут. Во времена Гомера все люди и вещи имели два имени, одно им давали люди, а другое – боги. Интересно, как называет меня бог? И почему бы мне не назвать себя иначе, нежели меня зовут другие? Почему бы не дать Эухении другое имя, отличное от того, каким ее называют другие, например, привратница Маргарита? Как же я ее назову?»

– Можешь идти, – сказал он слуге.

Поднявшись с кресла, Аугусто направился в кабинет, взял перо и начал писать:

Сеньорита! Сегодня утром под нежным небесным дождем вы прошли, случайное виденье, мимо дверей дома, где я еще живу, но где уже нет очага. Пробужденный, я дошел до дверей вашего дома, но не знаю, есть там у вас очаг или нет. Меня привели туда ваши глаза – блистающие звезды-близнецы в туманности моей жизни. Простите меня, Эухения, и позвольте мне фамильярно называть вас этим сладчайшим именем, простите мне эту лирику. Я живу в постоянном и бесконечном лирическом потоке.

Не знаю, что еще вам сказать. Нет, нет, знаю. Но я должен еще сказать вам так много, что лучше отложить это до того момента, когда мы увидимся и поговорим. Сейчас я желаю именно этого: увидеться с вами, поговорить, познакомиться. А потом… Потом… Пусть скажут бог и наши сердца!

Вы согласитесь, Эухения, сладостное видение в будничной моей жизни, вы согласитесь выслушать меня?

Погруженный в туман своей жизни ожидает вашего ответа

И он сделал росчерк, говоря себе: «Мне нравится обычай делать росчерк из-за полной его бесполезности».

Аугусто заклеил письмо и снова вышел из дому.

«Слава богу, – говорил он по дороге к проспекту Аламеда, – слава богу. Я знаю, куда иду, и мне есть куда идти! Моя Эухения – просто благословение божье. С нею появилась цель, направление в моих уличных блужданиях. Уже есть дом, вокруг которого я могу бродить, есть доверенная привратница…»

Разговаривая с собою таким образом, он прошел мимо Эухении, но даже не заметил сияния ее глаз. Туман, окутавший его дух, был слишком густым. Зато теперь Эухения обратила на него внимание и подумала: «Кто он, этот молодой человек? Недурен собой и, наверное, с состоянием!» Сама того не сознавая, она узнала человека, который следовал за нею утром. Женщины всегда знают, что на них смотрят, даже если их не видят, и знают, что их видят, даже если на них не смотрят.

И оба, Аугусто и Эухения, пошли дальше в разные стороны, прорвав своими душами путаную духовную паутину улицы. Ибо улица – это ткань, сплетенная из взглядов, из взглядов страстных, завистливых, презрительных, сострадающих, любовных, ненавидящих, из старых слов, дух которых окаменел, из мыслей, стремлений, это таинственная пелена, окутывающая души прохожих.

Наконец Аугусто снова оказался перед привратницей Маргаритой, перед улыбающейся Маргаритой. Едва завидев его, она вынула руку из кармана передника.

– Добрый день, Маргарита.

– Добрый день, сеньорито.

– Аугусто, добрая женщина, Аугусто.

– Дон Аугусто, – добавила она.

– Не каждому подходит титул «дон», – заметил он. – Как между Хуаном и Дон Хуаном целая пропасть,[36] так же между Аугусто и доном Аугусто. Но пусть будет так. Вышла уже сеньорита Эухения?

– Да, совсем недавно.

– В каком направлении?

– Туда.

Туда и направился Аугусто. Но через минуту вернулся. Он чуть было не забыл про письмо.

– Не будете ли вы так любезны, сеньора Маргарита, доставить это письмо в белоснежные ручки самой сеньориты Эухении?

– С превеликим удовольствием.

– Но только в белоснежные ручки самой сеньориты, да? В ее ручки цвета слоновой кости, как и клавиши, которые они ласкают.

– Да, понимаю, как всегда.

– Как всегда? Что это значит?

– Неужели вы думаете, сеньорито, что это первое письмо подобного рода?

– Подобного рода? Но разве вы знаете, какого рода мое письмо?

– Конечно, как и письма других.

– Других? Каких других?

– Мало ли поклонников было у сеньориты!

– А! Но сейчас она свободна?

– Сейчас? Нет, нет, сеньор. У нее как будто есть жених, хотя, мне кажется, он только рассчитывает стать женихом… Может, она его хочет испытать, а может, это так, временный…

– Почему вы мне про него не сказали?

– Так ведь вы меня не спрашивали.

– Действительно. Все же вручите ей это письмо, и только в собственные руки, понимаете? Будем бороться! Вот вам еще дуро!

– Спасибо, сеньор, спасибо.

Аугусто ушел с трудом – туманный, буднично мелкий разговор с привратницей стал доставлять ему удовольствие. Разве это не способ убивать время?

«Мы поборемся! – говорил себе Аугусто, идя по улице. – Да, поборемся! Итак, у нее есть другой жених, кандидат в женихи?… Поборемся! Militia est vita hominis super terram.[37] Вот и появилась цель в моей жизни, есть что завоевывать. О Эухения, моя Эухения, ты должна стать моею! По крайней мере моя Эухения, та, которую я создал, когда предо мной мелькнули ее глаза, пара звезд в моей туманности, да, эта Эухения должна стать моею; а та, у чьих дверей сидит привратница, пусть принадлежит кому угодно. Поборемся, и я возьму верх! Я знаю секрет победы. Ах, Эухения, моя Эухения!..»

И он очутился у дверей казино, где уже поджидал его Виктор, чтобы сыграть ежедневную партию в шахматы.

III

– Ты сегодня запоздал, Аугусто, – сказал Виктор, – обычно ты так пунктуален.

– Дела…

– Дела? У тебя?

– А ты думаешь, дела бывают только у биржевых маклеров? Жизнь гораздо сложнее, чем ты воображаешь.

– Ну, а я гораздо проще, чем ты думаешь.

– Возможно.

– Хорошо, твой ход!

Аугусто двинул на две клетки королевскую пешку обычно он, играя, напевал отрывки из опер, теперь же он стал говорить про себя: «Эухения, Эухения, Эухения, моя Эухения, цель моей жизни, сладостный свет звезд-близнецов в тумане, мы поборемся! В шахматах царит логика, и, однако, сколько тумана и случайностей в этой игре! Да разве в самой логике нет случайного, произвольного? И разве появление моей Эухении не логично? Не задуман ли этот ход богами в их божественных шахматах?»

– Послушай, – перебил его мысли Виктор, – мы ведь условились не брать ходов назад! Тронул фигуру – ею и ходи!

– Верно, условились.

– Если ты так пошел, то я съем твоего слона.

– И правда, все моя рассеянность!

– А ты не будь рассеянным. В шахматы играть – не каштаны жарить. Надо помнить: тронул фигуру – ход сделан.

– Да, сделанного не воротишь.

– Вот так-то. В этом педагогический смысл игры.

«Но почему нельзя быть рассеянным во время игры? – говорил себе Аугусто. – Наша жизнь – игра или нет? И почему бы не брать ход назад? Логика! Быть может, письмо уже в руках Эухении? Aléa iacta est![38]Взялся за гуж… А завтра? Завтра принадлежит богу! А вчерашний день – кому? Кому принадлежит вчера? Вчера – сокровище сильных! Священное вчера, субстанция нашего повседневного тумана!»

– Шах, – снова перебил его мысли Виктор.

– Правда. Посмотрим… Как же я допустил такой разгром?

– Рассеянность, как обычно. Не будь ты таким рассеянным, стал бы у нас одним из первых игроков.

– Скажи мне, Виктор, жизнь – это игра или рассеяние?

– Да ведь сама игра – не что иное, как рассеяние.

– Тогда не все ли равно, в чем его находить?

– Только в игре, в хорошей игре!

– А почему бы не играть плохо? Что вообще значит играть хорошо и играть плохо? Почему бы нам не двигать эти фигуры не так, как мы привыкли, а иначе?

– Потому что таков наш тезис, дорогой Аугусто. Ты сам мне объяснял это, великий философ.

– Хочешь, расскажу тебе новость?

– Говори.

– Но прояви удивление, дружище!

– Я не из тех, кто удивляется априори, или заранее.

– Ну так слушай. Знаешь ли ты, что со мной происходит?

– Ты становишься все более рассеянным.

– Дело в том, что я полюбил.

– Ба! Это я и так знаю.

– Как ты можешь это знать?

– Очень просто, ты любишь ab origine, с самого рождения. У тебя врожденная влюбленность.

– Да, любовь рождается вместе с нами.

– Я сказал не «любовь», а «влюбленность». Ты мог и не сообщать мне о своей любви, я уже все знаю, знаю, что ты полюбил, или, точнее говоря, влюбился. Знаю это лучше, чем ты сам.

– Но от кого? Скажи мне – от кого?

– От кого же, как не от тебя.

– Да что ты! А пожалуй, ты прав.

– Я же говорил тебе. Она блондинка или брюнетка?

– По правде говоря, я и сам не знаю. По-моему, ни то, ни другое; скажем так, светлая шатенка.

– Высокая или нет?

– Тоже не припомню. Наверное, среднего роста. Но какие глаза, какие глаза у моей Эухении!