Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 1) Страница 7

Виргинские землевладельцы вели в своих огромных поместьях жизнь почти патриархальную. Для нехитрого возделывания плантаций и полей в их распоряжении были бесчисленные рабы и ссыльные, которых отдавали в полную власть хозяину имения. Вся провизия была своей, собственные леса изобиловали дичью. Огромные реки кишели рыбой. Они же открывали легкий путь на старую родину. Собственные корабли помещиков забирали табак с их собственных пристаней на Потомаке или реке Джеймс и отвозили его в Лондон или Бристоль, откуда в обмен на единственный продукт, который виргинским помещикам было благоугодно производить на своих землях, везли всевозможные английские товары. Гостеприимство виргинцев было поистине беспредельным. Двери их домов были открыты для каждого путника. Сами же они принимали соседей и навещали их с истинно феодальной пышностью.

В описываемые нами времена вопроса о правомерности рабства еще не существовало. Совесть виргинского джентльмена нисколько не смущалась тем, что он — полный господин своих черных слуг; впрочем, как правило, эта деспотическая власть над негритянской расой отнюдь не была жестокой тиранией. Еды хватало на всех, а бедные чернокожие были ленивы и вовсе не чувствовали себя очень уж несчастными. Вы с тем же успехом могли бы убеждать госпожу Эсмонд, владелицу Каслвуда, в необходимости освобождения негров, как и советовать ей выпустить из конюшни на волю всех лошадей. — она твердо знала, что хлыст и полная торба равно полезны и для тех и для других.

Возможно, ее отец думал иначе, так как относился весьма скептически к очень и очень многому, однако его сомнения не выливались в решительный протест: он был недовольным, но не мятежником. В Англии полковник Эсмонд одно время вел весьма деятельную жизнь и, пожалуй, искал тех благ, которые могли бы принести ему успех, однако позже они утратили для него всякую привлекательность. Что-то случившееся с ним круто изменило его жизнь и придало ей меланхолический оттенок. Он не казался несчастным, был неизменно добр с теми, кто его окружал, с женой и дочерью держался очень нежно и почти во всем им уступал, однако дух его так никогда и не оправился после какого-то сердечного крушения. Он жил, но не радовался жизни, и его настроение никогда не было столь прекрасным, как в те последние часы, когда ему предстояло с ней расстаться.

После кончины его жены полковником и всеми его делами начала управлять его дочь, и он спокойно этому покорился. Ему довольно было его книг и тихого уединения. Когда в Касляуд приезжали гости, он принимал их с большим радушием, был любезен и немного насмешлив. И нисколько не жалел об их отъезде.

— Душа моя, я без всякого огорчения готов расстаться даже с этим миром, — сказал он как-то своей дочери. — А ты, хотя трудно найти более любящую дочь, со временем утешишься. В мои ли годы быть романтичным? Это скорее пристало тебе — ведь ты еще так молода.

Но, говоря это, полковник сам не верил своим словам, ибо та миниатюрная особа, к которой он обращался, отличалась трезвой деловитостью и меньше всего была склонна к романтичности.

После пятнадцати лет пребывания в Виргинии полковник, чье обширное поместье было теперь в цветущем состоянии, уступил желанию дочери и согласился вместо простого деревянного дома, вполне его удовлетворявшего, построить другой, куда более величественный и прочный, дабы его наследники получили жилище, достойное их благородного имени. Кое-кто из соседей госпожи Уорингтон построил себе великолепные дворцы, и, быть может, ее намерение сделать то же диктовалось желанием занять первое место в обществе. Полковник Эсмонд, хозяин Каслвуда, не придавал никакого значения ни своему дому, ни своему гербу. Но его дочь была весьма высокого мнения о знатности и древности их рода, и ее отец, обретший на безмятежном склоне лет душевное спокойствие и невозмутимость, потакал всем ее прихотям, хотя и посмеивался над ними, — более того, к ее услугам были и его немалые исторические познания, и его талант живописца, ибо он довольно успешно подвизался в этом искусстве. Сто лет назад знание геральдики было обязательно для людей благородного происхождения: во время своего визита в Европу мисс Эсмонд с большим тщанием изучала историю своей семьи, ее родословную и вернулась в Виргинию с огромным запасом фамильных документов, имевших хоть какое-нибудь касательство к ее предкам (верила она в них неколебимо) и с чрезвычайно поучительными трудами, трактовавшими о благородной науке геральдике, которые издавались тогда во Франции и в Англии. Из этих фолиантов она, к большому своему удовлетворению, вычитала, что Эсмонды происходили не только от благородных нормандских воинов, явившихся в Англию со своим победоносным герцогом, но и от древних британских королей — и два великолепных фамильных древа, искусно написанных полковником, свидетельствовали, что род Эсмондов вел свое происхождение с одной стороны от Карла Великого (в латах, императорской мантии и венце), а с другой — от королевы Боадицеи, которую полковник во что бы то ни стало пожелал изобразить в необременительном костюме древней британской королевы: внушительная золотая корона и крохотная горностаевая мантия, позволяющая любоваться весьма пышной фигурой, с большим вкусом покрытой ярко-синей татуировкой. Эти два знаменитых корня питали пышное генеалогическое древо, где-то в XIII веке объединяясь в персоне того счастливца Эсмонда, который мог похвалиться происхождением от общих этих предков.

О знатности Уорингтонов, с которыми она породнилась через брак, достойная госпожа Рэйчел была весьма невысокого мнения. Она подписывалась "Эсмонд-Уорингтон", а когда смерть отца сделала ее владелицей их поместья, все стали называть ее только "госпожой Эсмонд из Каслвуда". Следует даже опасаться, что ясность ее духа порой омрачали стычки из-за права на главенствующее место в обществе колонии. Хотя ее отец, с презрением сжег грамоту короля Иакова II, пожаловавшего ему титул маркиза, его дочь часто вела себя так, словно документ этот был цел и имел законную силу. Она считала английских Эсмондов младшей ветвью своего рода, а что до колониальной аристократии, то госпожа Эсмонд нимало не сомневалась в своем неизмеримом превосходстве и открыто о нем заявляла. Разумеется, как мы можем заключить из ее записок, на губернаторских ассамблеях в Джеймс-тауне это приводило к ссорам, перебранкам, а раза два и к легким потасовкам. Но к чему воскрешать память об этих сварах? Разве их участники не покинули земную юдоль уже давно, а республика не положила конец подобному неравенству? До провозглашения независимости в мире не нашлось бы страны более аристократичной, нежели Виргиния, и виргинцы, о которых мы ведем рассказ, были воспитаны в благоговейном уважении к английским институтам, а законный король не имел подданных, более преданных его особе, чем юные каслвудские близнецы.

Когда скончался их дед, госпожа Эсмонд с величайшей торжественностью провозгласила своим наследником и преемником старшего сына Джорджа, а младшему, Гарри, который был моложе своего брата на полчаса, с этих пор постоянно внушалось, что он обязан его уважать. И все домочадцы получили строгий приказ воздавать ему должное почтение — и многочисленные счастливые негры, и слуги-ссыльные, чей. жребий под властью владелицы Каслвуда также не был особенно тяжким. Мятежников не нашлось, если не считать госпожи Маунтин, верной подруги и компаньонки миссис Эсмонд, да кормилицы Гарри, преданной негритянки, никак не желавшей понять, почему младшим объявили ее питомца, который, как она клялась, был и красивее, и сильнее, и умнее брата; на самом же деле красота, сила и осанка близнецов были совершенно одинаковы. По натуре и склонностям они очень различались, но внешне так походили друг на друга, что не путали их только благодаря цвету волос. Когда же они ложились спать и надевали те огромные, украшенные лентами ночные колпаки, которые носили наши и большие и маленькие предки, никто, кроме нянек и матери, не мог бы сказать, кто из них кто.

Однако, несмотря на внешнее сходство, они, как мы уже сказали, мало напоминали друг друга характерами. Старший был тихим, прилежным и молчаливым; младший — задорным и шумным. Он быстро выучивал урок, стоило ему взяться за дело, но брался за дело он очень медленно. Когда ж на Гарри находил ленивый стих, никакие угрозы не могли заставить его учиться, как не могли остановить они и Джорджа, всегда готового сделать за брата его уроки. У Гарри была сильная военная жилка: он старательно муштровал негритят и бил их тростью, как заправский капрал, а кроме того, по всем правилам дрался с ними на кулачках, нисколько не обижаясь, если оказывался побежденным; Джордж же никогда не дрался и был очень ласков со всеми, кто его окружал. По виргинскому обычаю, у каждого мальчика был собственный маленький слуга, и однажды Джордж, увидев, что его бездельник-арапчонок уснул на постели своего хозяина, тихо сел возле него и начал веером отгонять мух от малыша, к большому ужасу старого Гамбо, отца негритенка, заставшего своего юного господина за этим занятием, и к величайшему негодованию госпожи Эсмонд, которая немедленно приказала отдать Гамбо-младшего в руки экзекутора для хорошей порки. Тщетно Джордж упрашивал и умолял ее отменить кару и в конце концов разразился слезами бессильного гнева. Его мать не пожелала помиловать маленького преступника, и негритенок ушел, уговаривая своего хозяина не плакать.