Чарльз Диккенс - Холодный дом (главы XXXI-LXVII) Страница 7

- Надеюсь, он не позабыл о том, что условился с тобой?

- Позабыл? Ну, нет. В этом на него можно положиться. Он никогда ничего не забывает. Я видел его нынче вечером, часов в восемь, - помогал ему лавку запирать, - и тогда письма лежали в его лохматой шапке. Он ее снял и показал их мне. Когда лавку заперли, он вынул их из шапки, повесил ее на спинку кресла и принялся перебирать письма при свете огня. Немного погодя я услышал отсюда, как он поет внизу - лучше сказать, воет, как ветер, - одну песню, только ее он и знает... что-то насчет Бибо и старика Харона *, и как этот Бибо умер в пьяном виде или что-то в этом роде. Но с тех пор его не слышно притих, как старая крыса, что заснула в норе.

- Значит, ты должен спуститься к нему в двенадцать часов?

- Да, в двенадцать, но, как я уже говорил, когда ты, наконец, явился, мне показалось, будто прошло сто часов.

- Тони, - начинает мистер Гаппи, скрестив ноги и немного подумав, ведь он еще не умеет читать, правда?

- Куда там! Читать он никогда не научится. Он может писать все буквы одну за другой и многие узнает - каждую в отдельности, - настолько-то он выучился под моим руководством, но складывать их не может. Одряхлел, смекалки не хватает... да к тому же горький пьяница.

- Тони, - говорит мистер Гаппи, положив ногу на ногу, - каким образом он сумел разобрать в этих письмах фамилию Хоудона, как ты думаешь?

- Ничего он разобрать не может. Но ты же знаешь, у него необыкновенно острые глаза, и он постоянно срисовывает всякие надписи и тому подобное, ничего не понимая в них, только на глаз. Ну, он и срисовал эту фамилию, очевидно с адреса на письме, - а потом спросил у меня, что это означает.

- Тони, - говорит мистер Гаппи, перекладывая правую ногу на левую, потом левую на правую, - как ты считаешь, оригинал был написан женским почерком или мужским?

- Женским. Держу пари на пятьдесят против одного, что писала дама... косой почерк и хвостик у буквы "н" длинный, нацарапан как попало.

Во время этого разговора мистер Гаппи кусал себе ноготь большого пальца то на правой, то на левой руке и одновременно перекладывал ноги - то правую на левую, то наоборот. Собираясь сделать это снова, он случайно бросает взгляд на свой рукав. Рукав привлекает его внимание. Мистер Гаппи в замешательстве смотрит на него, выпучив глаза.

- Слушай, Тони, что творится в этом доме нынче ночью? Или это сажа в трубе загорелась?

- Сажа загорелась?

- Ну да! - отвечает мистер Гаппи. - Смотри, сколько набралось копоти. Гляди, вот она у меня на рукаве! И на столе тоже! Черт ее возьми, эту гадость, - смахнуть невозможно... мажется, как черный жир какой-то!

Они смотрят друг на друга, потом Тони подходит к двери и прислушивается; поднимается на несколько ступенек, спускается на несколько ступенек. Вернувшись, сообщает, что всюду тишина и спокойствие, и повторяет свои слова, сказанные давеча мистеру Снегсби насчет отбивных котлет, подгоревших в "Солнечном гербе".

- Значит... - начинает мистер Гаппи, все еще глядя с заметным отвращением на свой рукав, когда приятели возобновляют разговор, усевшись друг против друга за стол у камина и вытянув шеи так, что чуть не сталкиваются лбами, - значит, он тогда-то и рассказал тебе, что нашел пачку писем в чемодане своего жильца?

- Именно тогда и рассказал, сэр, - отвечает Топи, с томным видом поправляя свои бакенбарды. - Ну, а я тогда же черкнул словечко своему закадычному другу, достопочтенному Уильяму Гаппи, - сообщил ему, что свидание состоится сегодня ночью, и посоветовал не приходить раньше, потому что старый черт хитрец, каких мало.

Усвоенный мистером Уивлом легкий оживленный тон светского льва, болтающего в гостиной, сегодня режет ухо ему самому, так что мистер Уивл меняет тон и оставляет бакенбарды в покое, а оглянувшись через плечо, видимо, снова отдается на растерзание охватившим его страхам.

- Вы условились, что ты унесешь письма к себе в комнату, прочитаешь их, разберешь, что к чему, а потом перескажешь Круку их содержание. Такой был уговор, Тони, верно? - спрашивает мистер Гаппи, беспокойно покусывая ноготь большого пальца.

- Говори потише. Да. На том мы и порешили.

- Вот что я тебе скажу, Тони...

- Говори тише, - повторяет Тони. Мистер Гаппи, кивнув своей хитроумной головой, наклоняет ее еще ближе к приятелю и переходит на шепот.

- Вот что я тебе скажу. Первым долгом, надо заготовить другую пачку писем, в точности схожую с настоящей, на тот случай, если старик потребует свою, пока та будет у меня в руках, - тогда ты ему и покажешь поддельную.

- Ну, а если он заметит, что пачка поддельная? А на это пятьсот шансов против одного, - догадается, как только бросит на нее свой пронзительный взгляд, - прямо сверло какое-то, - говорит Тони.

- Тогда пойдем напролом. Ведь это не его письма, и никогда они его письмами не были. Ты это разнюхал, и ты передал их мне... своему другу-юристу... для большей сохранности. Если же он будет настаивать, ведь их можно будет вернуть, не правда ли?

- Да-а, - неохотно соглашается мистер Уивл.

- Ну, Тони, какое у тебя выражение лица! - укоризненно говорит его приятель. - Неужели ты сомневаешься в Уильяме Гаппи? Неужели боишься, как бы чего не вышло?

- Я боюсь только того, что знаю, Уильям, не больше, - хмуро отвечает Тони.

- А что ты знаешь? - пристает к нему мистер Гаппи, слегка повышая голос, но приятель снова предупреждает его: "Сказано тебе - говори потише", и он повторяет вопрос совершенно беззвучно, выговаривая слова одними лишь движениями губ: "Что же ты знаешь?"

- Я знаю три вещи. Во-первых, я знаю, что мы тут с тобой шепчемся по секрету, уединившись... словно два заговорщика.

- Ну что ж! - говорит мистер Гаппи. - Лучше нам быть заговорщиками, чем олухами, а поступай мы иначе, мы были бы олухами; ведь иначе нашего дела не обделать. Во-вторых?

- Во-вторых, мне неясно, какая нам в конце концов от этого дела выгода будет?

Мистер Гаппи, устремив взор на портрет леди Дедлок, прибитый над каминной полкой, отвечает ему:

- Тони, прошу тебя, положись на честность своего друга; кроме того, мы все это затеяли с целью помочь твоему другу в отношении тех струн человеческой души, которые... которых сейчас не следует трогать, чтобы не вызвать мучительного трепетанья. Твой друг не дурак!.. Что это?

- Колокол на соборе святого Павла бьет одиннадцать. Слышишь - все колокола в городе зазвонили.

Приятели сидят молча, слушая металлические голоса, близкие и далекие, голоса, что раздаются с колоколен различной высоты и по звуку различаются между собой еще больше, чем колокола - по высоте своего положения над землей. Когда они, наконец, умолкают, воцаряется тишина еще более таинственная, чем раньше. Ведь шепот имеет одно неприятное свойство, кажется, будто он создает вокруг шепчущихся атмосферу безмолвия, в которой витают духи звуков: странные потрескиванья и постукиванья, шорох невещественных одежд и шум зловещих шагов, не оставляющих следов на морском песке и зимнем снегу. А приятели, оказывается, так впечатлительны, что им чудится, будто воздух кишит призраками. и оба одновременно оглядываются назад, чтобы удостовериться, закрыта ли дверь.

- Ну, Тони, - продолжает мистер Гаппи, придвигаясь поближе к камину и покусывая ноготь дрожащего большого пальца, - а что же ты хотел сказать в-третьих?

- Не очень-то приятно устраивать заговор против покойника, да еще в той комнате, где он умер, особенно если сам в ней живешь.

- Но мы же не устраиваем никаких заговоров против него, Тони.

- Может, и нет, а все-таки мне это не нравится. Поживи-ка здесь сам, увидишь, как все это понравится тебе.

- Что касается покойников, Тони. - продолжает мистер Гаппи, уклоняясь от этого предложения, - то ведь почти во всех комнатах когда-нибудь да были покойники.

- Знаю, что были, но почти во всех комнатах покойников оставляют в покое, и... они тоже оставляют тебя в покое, - возражает Тони.

Приятели снова смотрят друг на друга. Мистер Гаппи замечает вскользь, что, затеяв все это дело, они, быть может, даже окажут услугу покойнику... надо надеяться. Наступает тягостное молчание, но вдруг мистер Уивл неожиданно начинает мешать угли в камине, а мистер Гаппи вскакивает, словно это в его собственном сердце помешали кочергой.

- Тьфу! Этой отвратительной копоти налетело еще больше, - говорит он. Давай-ка откроем на минутку окно и глотнем свежего воздуха. Здесь невыносимо душно.

Он поднимает оконную раму, и оба ложатся животом на подоконник, наполовину высунувшись наружу. Переулок так узок, что приятели могут увидеть небо не иначе, как выгнув шею и задрав голову вверх; но огни, которые светятся кое-где в запыленных окнах, далекое тарахтенье экипажей и сознание того, что вокруг движутся люди, - все это действует успокоительно. Мистер Гаппи, бесшумно хлопая рукой по подоконнику, снова начинает шептать легким комедийным тоном:

- Кстати, Тони, не забудь, что старику Смоллуиду про это молчок, - он имеет в виду Смоллуида-младшего. - Я, знаешь, решил не впутывать его в это дело. Дедушка у него до черта въедливый. Это у них в роду.