Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко… Страница 7

– Я – никуда – не поеду.

Не каждый день, но очень, очень часто он затевал этот разговор. Но упирался в то же самое:

– Я – никуда – не поеду.

– Неужели я в тебе ошибся?… Ты казалась мне такой мягкой и покладистой.

– Это только внешне.

– Значит, ты меня обманула?

– Я? тебя? обманула?! Ты придумал меня. А теперь расплачиваешься.

– Ты должна слушать меня. Я – муж, и я на одиннадцать лет старше.

– Ну и что? Я слушаю только голоса своего сердца.

– Ты – не правильная жена.

– А ты – не правильный муж. Муж не должен делать то, что противно жене.

– Да я пока ничего не делаю. Я только убеждаю тебя.

– Давай закончим этот разговор. А то мы опять поссоримся. Америка не стоит того, чтобы трепать из-за неё нервы каждый Божий день!

А вот на самом деле: почему нет? Ведь многие уезжают… И приживаются там. И вполне довольны.

Просто я - другое дерево. Наверное, слишком укоренённое. Моя почва – русский язык. Мой воздух – русский язык. Я укоренена в русском языке. И в любви к моим близким. Такие деревья пересаживать опасно. На новом месте они просто гибнут…

Как написала Людмила Окназова:

Я – такое Дерево!Господи, прости…

Вот и я – такое дерево. И другим мне не быть. Никогда…

Всю зиму и весну писала стихи о цирке…

Цирк – это был МОЙ мир, и в нём я спасалась от реалий своей теперешней жизни.

Когда до меня дошло, что цирка у меня больше никогда не будет, на меня такая ностальгия накатила!…

* * *

Где вы, бродячие гимнасты,Покинувшие отчий кров?Где ваши скрипки, ваши астрыВ петлицах пыльных сюртуков?

Сегодня в сумраке закатаМне вдруг почудилось опять:Уже натянуты канаты,Смычки настроены играть…

И я окошко распахнулаИ глянула в квадрат двора, –Но там, внизу, как пёстрый улей,Кружилась только детвора…

Малыш среди ромашек топал.Над крышей – куполом – закат.И я подумала: вон тополь,Там можно зацепить канат…

Передо мной как будто постоянно разыгрывалось цирковое представление. И это представление рвалось на бумагу! Слоны, лошади, гимнасты, фокусники… И, конечно, клоун. Мой Клоун. Другого клоуна в МОЁМ цирке быть не могло…

СКРИПАЧ

посвящается Леониду Енгибарову

.  Он выходил –.        лукавый шут, мартышка!.  В огромном фраке, фалдами пыля….  Смычок в кармане,.         скрипочка под мышкой,.  Измятой шляпы пыльные поля.

.  Вот в позу встал..        Поправил бант атласный..  Приладил скрипку – и хотел начать..  Но тут пошли ужимки и гримасы,.  Прыжки,.     паденья,.         слёзы в три ручья….  Он так смешно терял смычок и шляпу!.  Листками нот всё забросал вокруг….  Он скрипку тряс,.        просил,.        грозился,.        плакал, –.  Он так хотел извлечь хотя бы звук!.  Всё было тщетно..        И паяц несчастный –.  Чем вызвал у толпы восторга крик –.  Взял скрипку.        и разбил её на части!.  И вдруг опомнился..  И над смычком поник…

.  Опять я вспомнила то пепельное лето….  Тебя – мой незадачливый скрипач..  Унылый бант, горошек на жилете….  Смешон – хоть плачь!

МОЙ цирк. Который был впаян в моё сердце, как кардиостимулятор.

ПОСЛЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

…Когда затихнет в душном зале смехИ в раздевалке шарканье и топот, –В пустом партере тополиный снегПовиснет меж колонн дремотой тёплой…

Когда артисты по домам уйдутВ сопровождении поклонниц пылких, –Униформисты клетку разберутИ мётлами сметут с ковра опилки.

Тогда реклам рассыплются огни…И подсчитает выручку кассирша,И растворится вестибюль в тени,И шорохи дождя манеж услышит…

И, вспоминая о прошедшем дне,Задёрнут желтоватой, мутной дымкой,Манеж лежит как бы на тёплом днеУютного мирка, где спят в обнимку –

С котёнком лев и с воронёнком лис…Ущербная луна обходит купол…А где-то, в дальнем уголке кулис,Влюблённая в Петрушку плачет кукла…

Написала целую книгу. И назвала её «Тёплый купол».

Прибежала радостная и взволнованная мама:

– Тебе звонил Юрий Никулин!

– Никулин? А по какому поводу?

– Вот его телефон. Он просил перезвонить ему. Короче: он теперь в редколлегии циркового журнала, и хочет напечатать твои стихи! У него что, есть твои стихи?

– Да, когда-то давала почитать… Ещё когда в цирке работала осветителем. И он не вернул тетрадку. Так они ему понравились.

– Ой, как здорово! Ну, беги, звони ему скорее! Вот, я тебе уже пару «двушек» захватила…

Звоню из ближайшего телефона-автомата.

– А, привет! – говорит Юрий Владимирович весело и дружелюбно. – Ну, как дела? Какие у тебя новости?

– В Литературный институт поступила.

– Поздравляю! Рад за тебя.

– Правда, это не совсем новость, я уже на третьем курсе.

– Тем более, поздравляю! А я вот тут разбирал свой архив и обнаружил твою тетрадку со стихами. Перечитал. Они мне ещё больше понравились. Хочу напечатать в нашем, цирковом журнале. Даже странно, что они до сих пор не были напечатаны. Такие отличные стихи! Никто о цирке так не пишет, как ты. Там, в тетрадке, и телефон твой обнаружил. Позвонил. Но оказалось, ты там больше не живёшь. Напугал твою маму. Говорю: «Это говорит Юрий Никулин», а она – «Мужчина, перестаньте хулиганить!» Строгая у тебя мама. А у тебя телефона разве нет?

– Нет, только телефонная будка.

– А стихи новые о цирке есть?

– Много!

– Ну, тащи их тогда все в редакцию! Только она теперь не в цирке на Цветном, как раньше, а на Кузнецком мосту. Когда принесёшь?

– Да хоть завтра!

– Отлично! Тогда они успевают в следующий номер!

И они действительно вышли в следующем номере.

Целая подборка! С такими чудесными рисунками…

Жаль только, что фамилия художника не была указана.

Безухов ушёл в тот самый вечер, когда выяснилось, что я беременна. А я себя очень паршиво чувствовала в тот вечер. Мы поссорились из-за какой-то чепухи, он взял портфель, запихал туда пару чистых рубашек и ушёл. Прямо как в плохом кино.

Утром, к счастью, зашла мама.

Мне было совсем нехорошо…

– Что же он так рано ушёл сегодня, и оставил тебя в таком состоянии? – удивилась мама.

– Он ушёл не рано, а поздно. Ещё вчера…

Мама побежала в телефон-автомат, вызывать «скорую»…

Вот, лежу в Боткинской больнице…

Хотели сразу, как привезли, положить на операционный стол, но потом решили подождать, посмотреть, как дело пойдёт.

Меня навещает мама. Говорит, что Б. вернулся и живёт дома. Но ей не звонил, про меня не спрашивал. То, что он вернулся, мама легко вычислила, когда зашла полить фиалку на окне, и увидела мойку, полную грязной посуды и не застеленную постель.

Безухов вообще считал выше своего достоинства убирать за собой постель и мыть посуду. Не представляю, как он раньше жил? Ну, вот так и жил. Он жил с заботливой мамой, ни о чём не заботясь. Хотя мужику уже скоро тридцать шесть. Его мама, Людмила Борисовна, говорила мне, извиняясь:

– Конечно, я не смогла его ни к чему приучить, потому что всегда всё делала за него сама. Пару раз попросила его что-то сделать, ему уже восемнадцать лет было, но он не сделал, забыл. Я обиделась и больше его ни о чём не просила. Но зато мой сын очень умный. Может быть, даже гениальный!

Это её утешало. И примиряло с тем, что сын в руках умеет держать только ручку портфеля и шариковую ручку.

– Он пошёл в своего отца. Когда мы поженились, на следующее утро после свадьбы я пошла к колонке за водой, с двумя вёдрами, мы жили тогда в Малаховке, в доме без удобств, а мой молодой муж сел читать книжку… Так мы и жили. Он был мне и мужем, и ребёнком. А потом началась война, и он решил идти на фронт переводчиком. И я пошла вместе с ним. Я не представляла, что он где-то будет один, без меня… А двухлетний сынуля уехал вместе с бабушкой в эвакуацию… За время войны он совсем забыл меня. Когда мы вернулись в сорок пятом, ему уже было шесть, совсем большой мальчик. Он не мог вспомнить меня, и долгое время называл «тётей». Я плакала… Потом родилась Ася, потом Серёжка. И когда я вернулась с Серёжкой из роддома, мой любимый муж ушёл к молодой девчонке, оставив меня с трёмя детьми на руках и с парализованной матерью. Сказал: «Она ждёт ребёнка, я же не могу её бросить в таком положении». – А как же я?… – «Ты уже опытная, справишься, а она совсем юная, ей без мужа будет трудно…»