Эрнст Гофман - Автомат Страница 7

- Разве музыка, которая живет в нашей душе, - возразил Людвиг, - может отличаться от той, что, как глубокая, открывающаяся лишь высшему разумению тайна, скрыта в самой природе, от той, что звучит через посредство инструментов, как бы повинуясь чарам, над которыми властны мы сами? Когда дух действует чисто психически, во сне, чары сняты - тогда даже в звучании известных инструментов мы слышим звуки самой природы: зародившись в воздухе, они чудесно нисходят на нас, нарастая и замирая.

- Я думаю сейчас об эоловой арфе, - перебил его Фердинанд. - Что скажешь ты об этом многомысленном изобретении?

Людвиг ответил:

- Любые попытки выманить звуки у природы замечательны и заслуживают нашего внимания. Только мне все думается, что до сих пор люди догадываются предложить природе лишь самые незавидные игрушки, так что природа в справедливом негодовании разбила и разломала большую часть их. Эоловы арфы это что-то вроде музыкального громоотвода, только отводят они ветер и притом на детскую забаву. Куда величественнее по замыслу воздушная арфа, о которой я где-то читал. Где-нибудь на природе укрепляют и натягивают толстую и очень длинную проволоку, воздух заставляет колебаться такие струны, и звучат они мощно. Вообще перед изобретательным физиком и механиком, если он руководствуется высшим духом, открыт весьма широкий простор. Думаю, что естественная наука находится сейчас на подъеме, а потому более глубокие изыскания проникнут в тайну природы и зримо и внятно явят нам в самой жизни много такого, что мы можем сейчас лишь отдаленно предощущать.

Внезапно в тишине пронесся странный звук, он нарастал и, нарастая, все более напоминал звучание гармоники. Оба друга словно приросли к земле, ужас растекся по всем членам их тела. Тут звук превратился в жалобную мелодию пел женский голос. Фердинанд схватил руку друга и судорожно прижал ее к груди, а Людвиг произнес тихо и с дрожью в голосе: "Mio ben ricordati s'avvien ch'io mora". Они уже вышли из города и находились у входа в сад, окруженный высокой живой изгородью и деревьями. Совсем маленькая, миловидная девочка играла перед ними в траве; тут она вдруг вскочила и залепетала:

- Ах, как красиво поет сестра моя, вот сейчас я принесу ей цветок, я уж знаю, как только она увидит разноцветные гвоздики, так запоет еще красивее и будет петь долго, долго.

И она поскакала в сад с большим букетом цветов в руках; ворота сада она за собой не закрыла, и друзья смогли заглянуть внутрь. Но как же они были поражены и какой ужас охватил их, когда они увидели в саду, под высоким ясенем, профессора X.! Вместо отталкивающей иронически-насмешливой улыбки, которой встретил он наших друзей в своем доме, его лицо выражало глубокую меланхолическую серьезность, взор его был устремлен в небеса; просветленный, он словно созерцал потусторонность - все скрытое за облаками, все, о чем приносили весть чудные звуки, разносившиеся окрест подобно дыханию ветра. Медленно и размеренно шагал он взад и вперед по центральной аллее сада, но пока он шагал, все вокруг него оживало, в гуще деревьев и кустов повсюду загорались хрустальные звуки, они текли, поднимались, сливались в единый поток и составляли чудесный концерт, словно языки пламени пронизывали они воздух, внедряясь в глубины души и зажигая, возвышая их до блаженнейшего ощущения неземных предчувствий и предвидений. Стало смеркаться, профессор исчез за ровным рядом кустов, звуки замирали в последнем pianissimo. Наконец друзья наши в глубоком молчании возвратились назад в город. Но когда Людвиг собирался распрощаться с другом, Фердинанд крепко прижал его к груди и сказал:

- Будь верен мне, будь верен! Ах, я чувствую, что неведомая сила проникла мне в душу, она разбудила во мне все потайные струны, а теперь они должны звучать так, как ей заблагорассудится. Даже если я от этого умру!.. Разве неприязненно-иронический прием профессора не был выражением враждебного начала? Разве не намеревался он отделаться от нас показом своих автоматов, только чтобы отрезать всякие пути сближения со мною в самой жизни?

- Быть может, ты и прав, - отвечал ему Людвиг. - Ведь и мне тоже ясно представляется, что профессор имеет некое касательство к твоему бытию, или, лучше сказать, к тому таинственному психическому раппорту, какой установился между тобой и неизвестным существом женского пола. Правда, как, каким образом входит он в твою жизнь, продолжает оставаться для нас неразрешимой загадкой, по крайней мере сейчас. Быть может, он даже против воли усиливает раппорт, будучи запутан во всех этих отношениях как враждебное начало и борясь против установившейся связи. Ведь такая связь, раппорт, только укрепляется по мере сопротивления, и, вполне мыслимо, он уже потому ненавидит всякое твое приближение к нему, что твое духовное начало в таком случае вновь будит любые отзвуки психического раппорта, усиливает их колебания, а это явно идет вразрез с его желаниями либо с какими-то семейными планами.

И друзья решили использовать все возможные средства для того, чтобы сблизиться с профессором X. и, быть может, разрешить таким путем загадку, оказывавшую столь сильное влияние на жизнь Фердинанда. Уже следующее утро должно было начаться со второго визита у профессора, но тут Фердинанд неожиданно получил письмо от своего отца и должен был незамедлительно отправиться в Б., дело не терпело ни малейшего отлагательства, и через несколько часов он уже летел на почтовых, заверив своего друга, что самое позднее через две недели вновь будет в И.

Весьма поразило Людвига то, что рассказал ему вскоре после отъезда Фердинанда тот самый молчаливый старичок, который некогда поведал об участии профессора X. в судьбе турка: оказывается, механические устройства профессора явились результатом такого увлечения, которое поначалу не занимало заметного места в его жизни; собственной целью всех устремлений профессора, целью, какую преследовал он неукоснительно, было, собственно, изучение природы, глубокое проникновение во все разделы естествознания. По преимуществу же старичок восторгался изобретениями профессора в области музыки, их профессор будто бы никому еще до сей поры не поверял. Тайная лаборатория его располагается в красивом саду неподалеку от города, и прохожие нередко могли уже слышать доносившиеся оттуда необычные звучания, мелодии; в том саду словно обитают феи и духи...

Прошло две недели, но Фердинанд не вернулся. Вместо этого Людвиг спустя целых два месяца получил из Б. письмо следующего содержания:

"Читай и удивляйся! Однако узнай то, о чем, возможно, ты и сам догадываешься, коль скоро, как я надеюсь, ближе познакомился с профессором. В деревне П. меняют лошадей, вот я стою и, ни о чем не помышляя, оглядываю местность.

Тут подкатывает карета, останавливается у церкви, а ее двери растворены, из кареты выходит дама, одетая просто, за ней молодой, очень красивый человек в русском егерском мундире. Из второй кареты выходят двое. Почтмейстер говорит: "Вот жених и невеста из другого города. Их соединит узами брака наш пастор". Я механически вхожу в церковь, причем в тот самый момент, когда пастор благословляет супружескую чету и вся церемония заканчивается. Смотрю - а ведь невеста эта девушка, что пела мне ночью, она видит меня, бледнеет, опускается на пол, мужчина, стоящий позади нее, подхватывает ее на руки - это профессор X.! Что было дальше, не знаю и не ведаю, как оказался я тут. Наверное, профессор X. все расскажет тебе сам. Теперь в душе моей воцарился светлый покой - тишина, какой я никогда в жизни не испытывал. Роковое прорицание турка оказалось ложью, будь он проклят, тычет слепой головой туда-сюда, а щупальцы ни на что не годны. Разве я мог утратить ее? Разве в жаре души она не навеки моя? Ты не скоро услышишь обо мне вновь, потому что я отправляюсь в К., а потом, кто знает, может быть, и на крайний север, в П."

Людвиг слишком хорошо понял по письму друга, в каком расстроенном душевном состоянии тот находился. Тем загадочнее представилось ему все, когда он узнал, что профессор X. за все это время ни разу не выезжал из города. Как, думал он, неужели все это только результат конфликта странных психических связей, установившихся между несколькими людьми? Неужели такие внутренние связи перешли в жизнь, причем настолько, чтобы втянуть в свой круг даже внешние, ничуть не зависящие от них обстоятельства? Настолько, чтобы введенные в заблуждение внешние чувства человека приняли эти обстоятельства за феномен, непременно выходящий из глубин его души, и он твердо верил в это?

Однако, быть может, впоследствии точно так же войдет в жизнь и осуществится радостное предчувствие, которое я ношу в своей груди и которое должно утешить моего друга. Ведь роковое прорицание турка исполнилось! А исполнившись, быть может, отвело от моего друга губительный удар, который угрожал его жизни...