Френсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания (сборник) Страница 7

Бейб молча понурился и отвернулся, а Карлайл, охрипнув, заговорил с Ардитой:

– Лучше друга у меня в жизни не было. Если его не остановить, он за меня голову сложит не задумываясь.

– Значит, ты капитулируешь?

– Мне больше ничего не остается. Нет, один выход всегда есть, но с ним торопиться не стоит. Хочу присутствовать на собственном суде – это будет интересный казус. «Мисс Фарнэм свидетельствует: пират относился к ней по-джентльменски».

– Прекрати! – воскликнула она. – Мне ужасно жаль, что так вышло.

Когда краски рассвета выцвели, а тусклая голубизна сменилась свинцовой серостью, на палубе корабля возникло заметное движение, и они разглядели группу одетых в белую форму офицеров, скопившихся у борта. Вооружившись биноклями, все пристально изучали остров.

– Это конец, – мрачно выговорил Карлайл.

– Черт! – прошептала Ардита, чувствуя, как у нее наворачиваются слезы.

– Нужно вернуться на яхту, – сказал он. – Лучше уж так, иначе обложат здесь, как опоссума.

Покинув плато, они спустились по склону, дошли до озера, сели в шлюпку и были доставлены на яхту молчаливыми неграми. Бледные и опустошенные, они опустились на канапе и стали ждать.

Через полчаса в серых сумерках корабль береговой охраны сунул нос в канал и остановился, явно испугавшись, как бы не сесть на мель в бухте. Мирный вид этой яхты, молодого человека и девушки, расположившихся на канапе, а также негров, с любопытством глядящих за борт, не предвещал сопротивления, а потому с таможенного корабля были спущены две шлюпки, одна с офицером и шестерыми матросами в синих робах, другая с четырьмя гребцами и двумя сидевшими на корме седыми джентльменами в костюмах яхтсменов. Ардита и Карлайл встали и в полубессознательном состоянии двинулись навстречу друг другу. Внезапно Карлайл остановился, сунул руку в карман, вытащил круглый поблескивающий предмет и протянул Ардите.

– Что это? – не поняла она.

– Точно сказать не могу, но внутри русскими буквами выгравирована какая-то надпись, из чего я заключаю, что это обещанный тебе браслет.

– Откуда… каким образом?..

– Он был в одном из этих мешков. Понимаешь, в Палм-Бич «Кертис Карлайл и шестеро смуглых друзей» посреди своего выступления в чайном салоне отеля внезапно побросали инструменты, выхватили автоматы и взяли всю толпу в заложники. Браслет этот я изъял у смазливой нарумяненной дамочки с рыжими волосами.

Ардита нахмурилась, потом улыбнулась:

– Вот, значит, чем вы отличились! Какая наглость!

Карлайл поклонился.

– Типично буржуазное качество, – сказал он.

И тут на палубу решительно спикировал рассвет, который разметал по углам серые тени. Роса начала испаряться, перерождаясь в прозрачную, как мечта, золотистую дымку, которая окутывала их прозрачными коконами, пока они не превратились в реликвии глубокой ночи, эфемерной и уже тускнеющей. На миг море и небо затаили дыхание, а рассвет накрыл розовой дланью молодые уста жизни, потому что из озерца донеслись сетования гребной шлюпки и всплески весел.

Внезапно золотая топка востока сплавила две их фигуры в одну, и он уже целовал ее капризные свежие губы.

– Это и есть рай, – прошептал он.

Она улыбнулась:

– Ты счастлив?

Ее вздох был благословением – исступленная уверенность в своей молодости и красоте достигла своего пика. В следующий миг жизнь сделалась лучезарной, время – призрачным, их сила – вечной, и тут послышался удар, скрежет, и шлюпка притерлась к борту. По трапу поднялись два седых человека, сопровождаемые офицером и парой вооруженных револьверами матросов. Мистер Фарнэм, сложив руки на груди, воззрился на племянницу.

– Так-так, – протянул он, медленно кивая.

Со вздохом Ардита разомкнула руки, обнимавшие шею Карлайла, и взгляд ее, преображенный и отсутствующий, упал на пришельцев. От дядюшки не укрылось, что ее верхняя губа медленно изогнулась в недовольной гримасе, которую он так хорошо знал.

– Так-так, – повторил он со свирепым выражением лица. – Вот, значит, как ты представляешь себе романтику. Побег с пиратом.

Ардита бросила на него равнодушный взгляд.

– Как же ты стар и глуп! – негромко проговорила она.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Нет, не все, – ответила она, будто взвешивая слова. – Могу сказать кое-что еще. Есть расхожее выражение, которым я в последние годы заканчиваю почти все наши разговоры: «Прикуси язык!»

Она развернулась, обвела холодным, презрительным взглядом обоих стариков, офицера и двух матросов, а потом гордо прошествовала вниз по сходному трапу. Задержись она чуть дольше, до нее долетел бы совершенно непривычный звук, какого она не слышала от дядюшки во время их перепалок. Дядюшка издал удовлетворенный, искренний смешок, тут же подхваченный его спутником. Тот резко повернулся к Карлайлу, который взирал на эту сцену с выражением неуместного веселья.

– Ну, Тоби, неисправимый, легкомысленный романтик, ловец радуги, – беззлобно произнес старик, – ты убедился, что тебе нужна именно эта девушка?

Карлайл без тени сомнения улыбнулся.

– Да, естественно, – ответил он. – Я и не сомневался в этом с той минуты, когда услышал про ее нрав. Потому я и приказал Бейбу вчера вечером пустить ракету.

– Я рад, – сказал полковник Морленд загробным тоном. – Мы все время держались поблизости: мало ли что могли выкинуть эти залетные черномазые. Примерно в такой компрометирующей позе мы и рассчитывали тебя с нею застукать, – вздохнул он. – Как говорится, ловили на живца!

– Мы с твоим отцом всю ночь просидели без сна: надеялись на лучшее, точнее, на худшее. Бог свидетель, вы с нею – идеальная пара, мой мальчик. Она мне всю душу вымотала. Ты успел вручить ей русский браслет, который мой сыщик выманил у этой Мими?

Карлайл кивнул.

– Ш-ш-ш, – предостерег он. – Она поднимается на палубу.

Ардита появилась из люка и невольно кинула быстрый взгляд на запястья Карлайла. У нее на лице отразилось недоумение. На корме негры затянули песню, и прохладное озерцо, по-рассветному свежее, безмятежным эхом вторило их низким голосам.

– Ардита, – дрогнувшим голосом позвал Карлайл.

Ее качнуло в его сторону.

– Ардита, – повторил он, затаив дыхание, – должен открыть тебе… правду. Это все было подстроено, Ардита. Никакой я не Карлайл. Я Морленд, Тоби Морленд. Моя история – чистой воды выдумка, навеянная воздухом Флориды.

Она уставилась на него, и у нее на лице быстрой вереницей промелькнули изумление, недоверие и гнев. Трое мужчин боялись дышать. Морленд-старший шагнул к ней; мистер Фарнэм в ужасе приоткрыл рот в ожидании катастрофы.

Но ее не произошло. Ардита вдруг расцвела, с коротким смехом бросилась к младшему Морленду и посмотрела на него без тени гнева в серых глазах.

– Ты можешь поклясться, – вполголоса спросила она, – что придумал это сам?

– Клянусь, – с готовностью заверил молодой Морленд.

Она притянула к себе его лицо и нежно поцеловала.

– Вот это воображение! – тихо и едва ли не завистливо проговорила она. – Хочу, чтобы ты всю жизнь баловал меня такими сладостными обманами!

Голоса негров сонно удалялись, выводя уже слышанный ею мотив:

Время крадетВсе, что найдет,Радости мед,Осень боли…

– А что было в мешках? – шепотом спросила она.

– Флоридский грунт, – ответил он. – По крайней мере, в этом, да и кое в чем другом, я тебя не обманул.

– Кое о чем другом я догадываюсь, – сказала она и, привстав на цыпочки, поцеловала его в подтверждение этих слов.

Голова и плечи

I

В 1915 году Хорасу Тарбоксу стукнуло тринадцать. В тот самый год он сдал вступительные экзамены в Гарвард, получив отличные оценки по творчеству Цезаря, Цицерона, Вергилия, Ксенофонта и Гомера, а также по алгебре, геометрии, тригонометрии и химии.

Через два года, как раз когда Джордж Майкл Коэн сочинял свою знаменитую песню «Там, за морями»[7], Хорас, на две головы опередивший по успеваемости остальных второкурсников, подбирал материалы к докладу «Силлогизм как устаревшая схоластическая форма», а во время битвы при Шато-Тьери он сидел за письменным столом и размышлял, стоит ли дожидаться семнадцатого дня рождения, прежде чем взяться за цикл статей «Прагматический уклон в неореализме».

Некоторое время спустя какой-то газетчик сообщил ему, что война закончилась, и Хорас искренне обрадовался, поскольку это означало, что издатели – братья Пит в ближайшее время выпустят в свет очередной тираж «Усовершенствования восприятия у Спинозы». Война – штука в своем роде неплохая, делает молодых людей самостоятельными, или что-то в таком духе, но Хорас уже понял, что никогда не простит президента за то, что тот дозволил духовому оркестру греметь у него под окном в день лжеперемирия[8], в результате чего он выпустил три важнейших предложения из своей работы «Немецкий идеализм».