О. Генри - Всего понемножку (сборник) Страница 7

– Великолепно! – восхитился я.

– Может быть, мы теперь прогуляемся немного, – предложил Джолнс. – Сейчас имеется только одно более или менее стоящее внимания преступление. Старик Мак-Карти, ста четырех лет от роду, умер, объевшись бананами. Все улики так явственно наводят на след мафии, что полиция уже оцепила клуб «Гамбринус» № 2 на Второй авеню, и арест преступника – вопрос нескольких часов. К помощи сыскной полиции пока еще не возникло необходимости прибегать.

Мы с Джолнсом вышли из дома и направились к остановке трамвая.

Пройдя с полквартала, мы повстречали Рейнгельдера – одного нашего знакомого, занимавшего должность в муниципалитете.

– Доброе утро, Рейнгельдер, – сказал, приостанавливаясь, Джолнс. – Вы отлично позавтракали сегодня.

Будучи всегда настороже, дабы не проморгать какого-нибудь неповторимого дедуктивного озарения великого сыщика, я заметил, как взгляд Джолнса на мгновение задержался на длинной, узкой капле чего-то желтого, оставшейся на пластроне сорочки Рейнгельдера, и на такой же, но поменьше – на его подбородке. И та и другая капли поразительно смахивали на яичный желток.

– А-а, этот ваш детектифный штучка, – сказал Рейнгельдер, сияя улыбкой от макушки до пят. – Пьюсь оп заклат на выпивок и сигар, што вы не угадает, чем я сегодня зафтракаль!

– Идет, – сказал Джолнс. – Вы ели сосиски и пили кофе с ржаными булочками.

Рейнгельдер подтвердил, что все отгадано точно, и оплатил пари. Когда мы двинулись дальше, я сказал Джолнсу:

– А мне показалось, что вы смотрите на следы яичного желтка у него на рубашке и на подбородке.

– Вы не ошиблись, – сказал Джолнс. – Это было отправной точкой моих дедукций. Рейнгельдер прижимист и бережлив. Вчера на рынке цена на яйца упала до двадцати восьми центов за дюжину. А сегодня она подскочила до сорока двух. Рейнгельдер ел яйца вчера, а сегодня вернулся к своему обычному рациону. Это все безделки, Ватсоп, – арифметическая задачка для первого года обучения.

Войдя в трамвай, мы обнаружили, что все места в нем заняты – и преимущественно дамами. Мы с Джолнсом остались стоять на задней площадке.

На одном из сидений примерно посредине трамвая сидел пожилой, прилично одетый господин с короткой седеющей бородкой – с виду типичный зажиточный нью-йоркский обыватель. На остановках в трамвай одна за другой стали входить женщины, и вскоре возле господина, занимавшего вожделенное сиденье, повисли, держась за ремни и испепеляя невежу взглядами, три-четыре дамы. Но невежа сохранял непреклонный вид и не двигался с места.

– Похоже, мы, ньюйоркцы, – заметил я, – утратили всякое представление о хорошем воспитании – или, во всяком случае, не очень-то демонстрируем его на людях.

– Возможно, вы правы, – небрежно подтвердил Джолнс, – но господин, которого вы, по-видимому, имеете в виду, – очень учтивый и галантный джентльмен из Старой Виргинии. Он приехал на несколько дней в Нью-Йорк со своей женой и двумя дочками и сегодня вечером отбывает на Юг.

– Так вы, значит, знакомы с ним? – удивленно воскликнул я.

– Я впервые в жизни увидел его сейчас здесь, в трамвае, – с улыбкой заявил знаменитый сыщик.

– Клянусь золотым зубом Эндорской колдуньи! – воскликнул я. – Если вам достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы узнать все эти подробности, значит, вы просто занимаетесь черной магией.

– Немножко выработавшейся с годами наблюдательности и ничего больше, – отвечал Джолнс. – Если этот пожилой господин сойдет с трамвая раньше нас, мне кажется, я смогу доказать вам правильность моих умозаключений.

Через три остановки пожилой господин поднялся и направился к выходу. В дверях Джолнс остановил его вопросом:

– Прошу прощения, сэр, вы не полковник Хантер из Норфолка, штат Виргиния?

– Нет, сэр, – последовал вполне учтивый ответ. – Моя фамилия Иллисон, майор Уинфилд Р. Иллисон, к вашим услугам, сэр. Я из того же штата, из округа Фэрфакс. В Норфолке у меня много знакомых, сэр, – Гудричи, Толливеры, Крэбтризы, но я не имел удовольствия знать вашего друга, полковника Хантера, сэр. Я рад сообщить вам, сэр, что провел неделю в вашем городе с моей женой и тремя дочками и предполагаю отбыть обратно в Виргинию сегодня вечером. А дней через десять думаю побывать в Норфолке, и если вы пожелаете сообщить мне ваше имя, сэр, я буду счастлив отыскать полковника Хантера и передать ему, что вы справлялись о нем, сэр.

– Премного обязан, – сказал Джолнс. – Если вас не затруднит, передайте ему привет от Рейнольдса.

Я взглянул на великого нью-йоркского сыщика и увидел, что тень глубокой печали затуманила его высокое чело. Малейший просчет в прогнозах всегда уязвлял Шемрока Джолнса в самое сердце.

– Вы как будто сказали: с вашими тремя дочками? – переспросил он джентльмена из Виргинии.

– Да, сэр, с моими тремя дочками, с самыми хорошенькими девушками на весь Фэрфакский округ, – последовал ответ.

После чего майор Иллисон остановил трамвай и ступил на подножку.

Шемрок Джолнс схватил его за руку.

– Одну минуту, сэр, – проговорил он небрежно-светским тоном, в котором один только я уловил оттенок тревоги. – Не ошибся ли я в своем заключении, что одна из ваших дочек является вашей приемной дочерью?

– Вы отнюдь не ошиблись, сэр, – сказал майор, уже стоя на мостовой, – но как, дьявол меня раздери, могли вы об этом догадаться, сэр, – вот чего я в толк не возьму.

– Да, признаться, и я тоже, – сказал я, когда трамвай двинулся дальше.

Обернув свое кажущееся поражение победой, Джолнс вновь обрел присущую ему невозмутимость и остроту глаза и, когда мы сошли с трамвая, предложил мне зайти в кафе, пообещав объяснить, путем какого умственного процесса пришел он к своему последнему поразительному открытию.

– Прежде всего, – начал он, после того как мы удобно расположились за столиком, – я понял, что этот господин не житель Нью-Йорка, потому что, хотя он и не встал и не уступил места дамам, но тем не менее чувствовал себя все же не в своей тарелке, краснел и ерзал на сиденье. А по его внешности я определил, что он скорее с Юга, нежели с Запада.

Затем я стал доискиваться до причины, не позволявшей ему уступить место даме, невзирая на явное – не скажу непреодолимое – побуждение сделать это. Загадку эту я разрешил очень быстро. Я заметил, что все лицо этого господина усеяно маленькими красными пятнышками величиной с кончик тупо отточенного карандаша, а уголок одного глаза покраснел и воспалился, вследствие сильного удара чем-то острым. На его лакированных туфлях я увидел множество небольших вдавленностей в форме усеченного овала. Однако в Нью-Йорке есть одно-единственное место, где мужчине трудно избежать такого рода отметин и повреждений лица и обуви. Это место – тротуары Двадцать третьей улицы и южной части Шестой авеню. По отпечаткам французских каблуков, топтавших его ноги, и по бесчисленным следам уколов, оставленных на его лице дамскими зонтиками и шляпными булавками, я понял, что ему пришлось вступить в бой с воинственным племенем амазонок в торговом районе города. А так как он производил впечатление человека вполне здравомыслящего, я сделал вывод, что он не стал бы подвергать себя такой опасности сам, но был приневолен к этому дамами. Вот почему, будучи после этой баталии порядком разъярен и забравшись, наконец, в трамвай, он, вопреки своей врожденной южной галантности, нипочем не хотел уступить места дамам.

– Все это прекрасно, – сказал я, – но почему же вы так настойчиво упоминали дочек, да к тому же еще двух? Разве жена не могла одна потащить его за покупками?

– Дочери должны были быть непременно, – спокойно возразил Джолнс. – Если бы при нем была только жена и, допустим, одного с ним возраста, он сумел бы как-нибудь отвертеться, чтобы ее не сопровождать. А имей он молоденькую жену, она сама предпочла бы прогуляться одна. Так что без дочек тут не обойтись.

– Готов согласиться и с этим, – сказал я. – Но, разрази меня гром, почему все-таки две дочери? И как могли вы, лишь только услышали, что у него их три, сразу угадать, что одна из них приемная?

– Почему же «угадать»? – с оттенком высокомерия сказал Джолнс. – Это слово неуместно в применении к процессу дедукции. В петлице майора Иллисона красовалась бутоньерка из гвоздики и бутона розы с листиком герани. Ни одна женщина в мире не позволит себе составить такую бутоньерку. Ну-ка, Ватсоп, закройте глаза и дайте волю вашему воображению, не выходя за пределы логики. Неужели вы не видите прелестную Адель, вставляющую гвоздику папочке в петлицу, чтобы ему было веселее прогуливаться по улицам? А за ней и этот сорванец – Эдит Мэй, исполненная сестринской зависти, бежит вприпрыжку к папочке, чтобы украсить его петлицу еще и бутоном розы!