Сюсаку Эндо - Женщина, которую я бросил Страница 8

Через ворота, на которых еще не были зажжены фонарики, мы вошли в полутемный двор гостиницы. Я тихо открыл дверь и пропустил Мицу вперед. В прихожей стояли две пары ботинок: давно не чищенные, на толстой подошве — мужские и чистые, со сбитыми каблуками — женские. Появилась горничная, неприветливая, с худым лицом. Она спросила, нужна ли нам комната на время или на ночь. Получив ответ, женщина знаком пригласила следовать за собой. Мы поднялись на второй этаж. В комнате сильно пахло уборной, которая, очевидно, находилась за стеной.

Горничная ушла, оставив нас наедине.

На низеньком столике стоял остывший чайник и блюдца с чашками. Мицу сидела неподвижно, положив руки на колени и опустив глаза. Я, чтобы рассеять неловкость, громко зевнул, разглядывая обертку из-под шоколада, лежавшую на блюдце. На обертке было написано: «„Монако" особенно вкусен, когда его едят вдвоем».

На серой стене кто-то раздавил комара, оставив засохшие крылышки, отпечатки пальцев.

Окошко было заколочено досками, чтобы не подглядывали с улицы. В углу лежало одеяло и стоял кувшин.

Через щель между досками я посмотрел на улицу. Там моросил дождь. Низенькая женщина с зонтиком в руке тяжело поднималась вверх по улице, в том самом месте, где мы с Мицу поссорились неделю назад. По мокрому запасному пути медленно тянулся состав, направлявшийся в депо, и железнодорожник в плаще махал фонарем — наверное, сигналил машинисту.

— Иди ко мне, — я хотел сказать это непринужденно, а получилось слишком громко, к тому же голос почему-то сорвался. — Ну иди. Разве ты не видишь, как мне тоскливо? — я знал, чем на нее подействовать. Старый хиромант тогда в кабачке, наговорив много чепухи, все-таки сказал правду: Мицу была слишком жалостлива и доверчива — благодаря тому, что долго жила в деревне среди простых людей, либо потому, что смотрела фильмы и читала журнал «Звезды экрана». Так или иначе, но сегодня, прикинувшись расстроенным, больным и несчастным, я без особого труда притащил ее в эту гостиницу.

— Зачем ты заставляешь меня страдать? — уткнувшись в подушку, я едва сдерживал смех.

Взяв Мицу за руку, я с силой потянул ее к себе и, обнимая, стал расстегивать на ее груди дешевую кофточку. Мицу обеими ладонями закрыла лицо.

И тут на запястье ее правой руки я увидел темно-красное пятно величиной с мелкую монету. Нет, это была не родинка, приносящая счастье; это было странное пятно, которое вызывало неприятное чувство.

— Что это у тебя на запястье?

— Не знаю. Появилось полгода назад.

— А врачам ты показывала?

— Нет. Зачем? Ведь оно не болит и даже не чешется.

Под кофточкой у нее была старенькая мужская рубашка, а под ней — неоформившиеся груди с маленькими сосками.

— Не смотрите так, мне стыдно…

— Ну и дурочка. А ты действительно надела эту железку, — сняв с Мицу рубашку, я увидел между ее грудей тот самый крестик, который она купила у старика в прошлое воскресенье. Только вместо цепочки был шелковый шнурок. — Выкинь ты эту дрянь, — я разорвал шнурок и бросил его в сторону вместе с крестиком.

Когда я стал ее целовать, на переносице у Мицу появилась морщинка.

— Ой! Больно!..

— Не крутись и не кричи! Расслабься, дурочка.

…Кончилось это неожиданно быстро. К горлу подступила тошнота, и все вокруг стало отвратительным и грязным: серая стена со следами раздавленного комара и пальцев… толстое шерстяное одеяло… кувшин в углу… и она… жирная, ленивая корова… грязные груди, которые я только что целовал, приплюснутый нос, волосы, прилипшие к потному лбу. Темно-красное пятно на запястье… У, неряха!.. Сигарета была горькой и невкусной. За окном по-прежнему моросил дождь, небо было серым, как грязная вата, а под ним лежали серые дома. Где-то там, за этими мокрыми крышами, контора Кима-сан. Он сейчас, наверное, сидит в прихожей, задрав ноги на стол, а где-то в другом конце Токио по грязному тротуару с зонтиком в руке спешит домой аккуратный Камэта-сан… О, как все гадко. Как гадко!

— Ёсиока-сан!

— Ну!

— Значит, вы в первый раз?

— Заткнись!

— Теперь вам не тоскливо, теперь вы…

— Ты можешь помолчать?..

Я медленно натянул затвердевшие от пота и грязи носки, надел пиджак.

По пути к станции я молчал, а Мицу, как послушная собачонка, плелась за мной и все пыталась заговорить. Я едва сдерживался, чтобы не обругать ее, — так невыносимо противна она мне была.

На станции железнодорожник в мегафон просил пассажиров отойти от края платформы. Не оглядываясь на Мицу, я врезался в толпу пассажиров и кинулся к двери остановившегося поезда.

— А где мы встретимся в следующий раз?.. — раздалось у меня за спиной, но дверь захлопнулась, и я не услышал, что она еще говорила.

«Кто с тобой станет встречаться? Видеть тебя больше не хочу! Дура! Кретинка! Ты мне нужна не больше, чем эти люди, которым я сейчас наступаю на ноги, которых расталкиваю локтями и плечами. И любой из них мне безразличен, так же как ты», — так я думал, может быть желая оправдаться перед собой.

Электричка тронулась. Мицу с напряженным лицом пошла рядом с дверью, а потом побежала. Я отвернулся.

Колеса стучали на стыках. Я вспомнил песню танцовщицы:

Женщина, которую я бросил,Где она,С кем она сейчас?

Пятна на запястье (1)

Стенные часы в цехе фасовки показали семь.

— Ох, устала, — Ёкояма Ёсико, потягиваясь и прикрывая ладонью зевок, встала из-за стола. — Хватит работать.

Цех фасовки помещался в небольшом дощатом сарае. Сбросив в ящик остатки лекарства, Ёко сняла с плитки чайник.

— А ты остаешься?

Мицу кивнула, принимая чашку из рук Ёко.

— Что случилось? Последнее время ты стала часто оставаться на ночь.

— Ничего. Не беспокойся.

— Но если ты придешь поздно, вода в ванной остынет и ты снова не вымоешься. Кстати, сегодня Тагути-сан снова был чем-то недоволен. Жаловался на тебя…

— Что?

— Да ты меня не слушаешь. Я говорю, что вчера ночью ты ушла домой, не прикрыв как следует дверь, и Тагути-сан ругался из-за этого.

Ёко повесила свой измазанный лекарствами передник на стену и, потирая правой рукой плечо, сказала:

— Ну, делай как знаешь… А я пошла домой.

— Я тебя не держу.

— Пока.

— До свидания.

Ёко вышла, и Мицу осталась одна в тишине прохладного цеха. За стеной шуршал ветер, гудели телеграфные провода, глухо шумели деревья. Хотя до Токио было всего двадцать минут езды на электричке, здесь еще сохранились кое-где кленовые леса.

Эти леса и крестьянские дома, крытые камышом, уцелели даже после опустошительной бомбардировки весной 1945 года. От железнодорожной станции в сторону леса тянулась небольшая торговая улочка. На ней, как и до войны, были лавка, где продавались жареные побеги бамбука, парикмахерская, магазин электротоваров, который держал местный помещик. За улицей начинались поля лука. Почва здесь была черноземная, плодородная, и лук давал хорошие урожаи. В середине лукового поля и находилось небольшое четырехугольное здание — фармацевтическая фабрика, на которой работала Мицу. После войны супруги Вакабаяси основали здесь мыловаренное производство, сырьем для которого служил рыбий жир. Мыло это плохо мылилось, противно пахло, но в те времена и такой товар пользовался спросом; фабрика быстро пошла в гору. Супруги наняли нескольких рабочих, затем еще, расширили производство. Издавна это местечко славилось знаменитым лекарством «Акатан» — народным средством против кожных заболеваний. Многие здешние умельцы знали рецепт его приготовления, и предприимчивые супруги Вакабаяси, не преминувшие воспользоваться этим, наряду с мылом стали изготовлять «Акатан».

В цехе фасовки работали четверо мужчин. Мицу и Еко время от времени помогали им расфасовывать и упаковывать товар. Обычно они чистили спиртом банки из-под лекарств и складывали их в ящики. Ночью на фабрике фасовали мыло.

До сих пор Мицу оставалась на ночь, только если ее просили. Обычно же, поужинав в цехе, она скорее бежала домой и, приняв ванну, бродила вместе с Ёко по улицам или же листала модные журналы в книжной лавке.

Но с того дня она уже пятый раз работала ночью. Пять ночей — это лишних пятьсот иен, которые она получит двадцатого числа. Чтобы заработать тысячу иен, нужно отработать еще пять ночей.

Тысяча иен! Это…

Неделю назад, на другой день после второго свидания со студентом, она видела в витрине ателье мод желтый жакет. Не дешевую кофточку, которую она купила в привокзальном киоске, а жакет, в котором ходят звезды Такаминэ Хидэко или Суги Ёко. Легкий, как пух, и словно тающий в руках, этот жакет раньше ей и во сне бы не приснился. Но теперь она решила, что купит его, чего бы ей это ни стоило. Еще она видела мужские носки. Их тоже нужно купить. Ведь у него такие дырявые! В тот день в гостинице, снимая носки, он почесывал ноги и говорил: