Эрнст Гофман - Состязание певцов Страница 8

И тут Вольфрамб фон Эшинбах, сам не ведая, как и почему, вдруг затянул великолепную песнь в златом тоне - ее он совсем недавно сочинил.

Мастер Клингзор все это время расхаживал по комнате, и ярости его не было предела. Потом он остановился перед Вольфрамбом, словно желая испепелить его своими неподвижными, горящими как угли глазами. Вольфрамб кончил, Клингзор положил обе руки на плечи Вольфрамба и заговорил мягко и вкрадчиво:

- Хорошо, Вольфрамб, если уж вы так хотите, давайте состязаться в искусных тонах и напевах. Но только не здесь. Эта комната для состязаний не годится, а кроме того, нам надо распить вместе бокал благородного вина.

В это самое мгновение человечек, который прежде все писал и писал, внезапно скатился с своего стула и, сильно ударившись об пол, издал тонюсенький вопль. Клингзор поспешно обернулся и затолкнул его концом башмака в ящик, который стоял прямо под самым бюро, а потом и запер этот ящик на ключ. Вольфрамб слышал, что человечек продолжает тихо всхлипывать и рыдать. Потом Клингзор начал одну за другой закрывать книги, которые были разложены на столах, - всякий раз, когда он захлопывал очередную книгу, по комнате проносился странный пугающий звук, напоминавший глубокий предсмертный вздох. Потом в руках Клингзора оказались какие-то странные невиданные травы, которые выглядели словно неведомые живые существа, они дрожали всеми корешками и волоконцами, а иной раз на мгновение из них даже высовывалось какое-нибудь малюсенькое человеческое личико, которое строило рожи и мерзко скалило зубы. При этом и в шкафах, которые стояли по стенам комнаты, постепенно становилось как-то неспокойно, и большая птица с блестящим как золото оперением то и дело пролетала по комнате, не зная, куда сесть. Сумерки сгустились, и Вольфрамба охватило глубокое чувство ужаса. Тут Клингзор достал из коробочки камень, и вся комната осветилась яркими лучами солнца. Все замерло, и Вольфрамб уже не слышал и не видел ничего из того, что вызывало в нем такой ужас.

Двое слуг в таких же пестрых шелковых нарядах, что и тот первый, который открыл ему дверь, вошли в комнату, внесли сюда богатые одежды и облачили в них мастера Клингзора.

А потом оба, и мастер Клингзор и Вольфрамб фон Эшинбах, отправились рядом, рука об руку в погребок, который находился в здании ратуши.

Оба в знак примирения и дружбы выпили по бокалу вина, а затем стали петь, состязаясь друг с другом в самых что ни на есть искусных тонах и напевах. Не было мастера, который мог бы решить их спор, однако всякий признал бы Клингзора побежденным, потому что, как ни старался он, как ни призывал на помощь все свое искусство и весь свой ум, он никак не мог достичь изящества и выразительности простых песен, какие исполнял Вольфрамб фон Эшинбах.

Вольфрамб только что закончил петь, и песнь его была прекрасна. Тут Клингзор вдруг, откинувшись на спинку кресла и опустив взор, заговорил голосом сдавленным и мрачным:

- Вы хотя и назвали меня, мастер Вольфрамб, высокомерным хвастуном, но вы очень ошибетесь, если сочтете, что наивное честолюбие ослепляет меня, мешая мне распознать подлинное искусство пения, где бы ни повстречалось оно мне - в парадной зале или в дикой пустыне. Нет никого, кто бы мог сейчас решить спор между нами, но говорю вам, мастер Вольфрамб, - вы победили. По этим словам моим и судите о правдивости моего искусства.

- Любезнейший мастер Клингзор, - отвечал Вольфрамб фон Эшинбах, - быть может, песни мои и удались мне сегодня лучше обычного, ибо радость и ликование обрелись в душе моей, но не дай бог мне ставить себя над вами. Верно, душа ваша не могла сегодня раскрыться. Ведь бывает и так, что человек стонет под тяжким бременем забот. Так тяжелый туман покрывает порой поля и луга, и цветы не могут поднять от земли свои яркие головки. Однако если сегодня вы объявляете себя побежденным, то я все же услышал в ваших песнях много прекрасного, и кто знает, наверное вы победите завтра.

Мастер Клингзор заговорил:

- К чему эта набожная скромность!

А потом живо вскочил на ноги, повернулся спиной к Вольфрамбу и, подойдя к высокому окну, долго всматривался в бледные лучи месяца, падавшие на землю.

Так продолжалось несколько минут, потом Клингзор обернулся, решительно подошел к Вольфрамбу и громко заговорил, сверкая глазами в неистовом гневе:

- Да, вы правы, Вольфрамб фон Эшинбах! Моя наука повелевает мрачным силам, и характеры наши таковы, что нам обоим не жить в мире. Вы победили меня, однако следующей ночью к вам явится некто по имени Назия. С ним и состязайтесь, да смотрите, как бы он не одолел вас!..

С этими словами мастер Клингзор выбежал на улицу и был таков.

Назия навещает ночью Вольфрамба фон Эшинбаха

Вольфрамб проживал в Эйзенахе у одного горожанина по имени Готтшальк, в доме напротив хлебных амбаров. Готтшальк был человеком благочестивым, добрым, своего гостя он высоко чтил. Случилось так, что хотя Клингзор и Эшинбах и пели, сидя в кабачке, в одиночестве, думая, что никто не слышит их песнопений, все же нашлись люди, которые ухитрились все до последнего слова подслушать. Надо думать, то был кто-нибудь из юных учеников пения, которые следовали по пятам за знаменитым мастером, стремясь не пропустить мимо ушей ни одного произнесенного им слова. По всему Эйзенаху прошел слух, что Вольфрамб фон Эшинбах победил в состязании славного мастера Клингзора, прослышал о том и Готтшальк. С радостью на лице вбежал он к гостю и стал расспрашивать его, как же так произошло, что неприступный мастер согласился состязаться с ним в подвальчике ратуши. Вольфрамб рассказал все как было, не утаив и того, что мастер Клингзор пригрозил прислать некоего Назию, с которым Вольфрамбу предстоит еще состязаться в пении. Тут Готтшальк побледнел от ужаса, всплеснул руками и упавшим голосом промолвил:

- О боже, боже! Да разве не знаете вы, любезный государь мой, что мастер Клингзор водится со злыми духами, которые покорно исполняют его волю. Хельгрефе, в доме которого остановился мастер Клингзор, рассказывает своим соседям настоящие чудеса о том, что он там творит. По ночам у него собирается большая компания, хотя в дом никто не входит: они поют, и все так странно, начинается какая-то возня, в окнах виден ослепительный свет. Ах, быть может, этот Назия сам враг рода человеческого, который явится, чтобы погубить вас. Отправляйтесь-ка, любезный государь мой, в путь, не дожидаясь его. Умоляю вас, уезжайте!

- Что вы, дорогой хозяин мой, - возражал ему Вольфрамб. - Разве могу я отказаться, если меня вызвали состязаться в пении? Робеть не в натуре мейстерзингеров. Злой ли дух этот Назия или нет, я спокойно жду его. Быть может, он своими ахеронтскими песнями и перекричит меня, но напрасны будут его попытки околдовать и соблазнить мою бессмертную душу.

- Знаю, знаю ваше мужество, - сказал Готтшальк, - знаю, что и сам черт вам не страшен. Уж если вы решили остаться, то пусть ночует с вами Иона, мой работник. Это человек и набожный, и сильный, с крепкими кулаками, а пение ему не повредит. Если, случись, вы обессилите, слушая дьявольские байки, или вам сделается дурно, так Иона призовет нас на помощь, и мы будем тут как тут, со святой водою и с освященными свечами. Говорят еще, дьявол не любит запаха мускуса, так мускус есть в маленькой ладанке, которую раньше носил на груди один капуцин. Приготовлю и мускус, и как только Иона крикнет, тут же начну кадить так, что мастер Назия задохнется и подавится своей песнью.

Слыша эти добродушные речи заботливого хозяина, Эшинбах улыбнулся и сказал ему, что ко всему готов и уж как-нибудь не подкачает. А Иона, человек набожный и сильный, с крепкими кулаками, с которым, конечно, не совладать ни одному певцу, пусть на всякий случай спит в его комнате.

Настала роковая ночь. Все было тихо. Наконец заскрипели цепи и загудели гири часов на колокольне - пробило двенадцать. Порыв ветра прошел по всему дому, завыли гадкие голоса, и раздался неистовый и безумный крик ужаса, словно издали его все ночные птицы разом. Голова Вольфрамба была в эту минуту занята прекрасными и благочестивыми рассуждениями, какие пристали поэту, а о злом духе, который собрался навестить его, он почти и думать позабыл. Но теперь ледяные струи ужаса пронзили его грудь, однако он собрал все свое мужество и вышел на средину комнаты. С громким стуком, от которого сотрясся дом, растворилась дверь, и огромная фигура предстала перед ним в свете пламени, коварно глядя на него горячими, жадными глазами. Фигура эта была столь жуткого вида, что почти у всякого упало бы сердце и он в ужасе рухнул бы замертво на пол, однако Вольфраме держался твердо и спросил голосом суровым, отчетливо выговаривая каждое слово:

- Что вам здесь угодно?

В ответ фигура пронзительно завопила:

- Я Назия и пришел, чтобы сразиться с вами в искусстве пения.

С этими словами Назия распахнул плащ, и Вольфрамб увидел, что он держит под мышкой книги, которые и попадали на стол, стоявший рядом. Назия, не мешкая, начал свою песнь, и звучала она странновато - речь тут шла и о семи планетах, и о неземной музыке сфер, все, как описано во "Сне Сципиона", - и пока он пел, он часто менял свои тоны и напевы, до крайности запутанные и замысловатые. Вольфрамб тем временем уселся в огромное кресло и, опустив веки, внимательно и спокойно слушал все, что излагал перед ним Назия. Наконец песнь кончилась и Эшинбах начал прекрасный, исполненный благочестивых дум духовный напев. Тут Назии сделалось, видно, совсем не по себе, ему не сиделось на месте, не терпелось вставить свое слово, а один раз он даже хотел запустить Вольфрамбу в голову тяжеленными книгами, которые прихватил с собой, однако чем светлее и мощнее звучал голос Вольфрамба, тем бледнее становилось пламя, окружавшее Назию, и все больше и больше сморщивался он сам, так что под конец фигурка разве что в ладонь величиной с мерзким мяуканьем и поквакиванием лазила вверх и вниз по полкам шкафов, одетая в маленькую красную мантию с огромным пышным жабо. Вольфрамб закончил песнь и хотел уж было схватить маленького ползуна руками, однако тот, шипя и изрыгая пламя, неожиданно принял прежнее свое обличье.