Ананта Мурти - Самскард Страница 8

От Камата целую милю тащится в лавку к Шеною. Там он начинает ругать Каматовы товары и тоже прихватывает немножко масла, чуть-чуть того, чуть-чуть сего. Или рыщет по чужим садам, подбирает банановые листья, дома сушит их и плетет корзиночки на продажу, на пару медяков продаст--и доволен. Угощения выжидает, как стервятник, и все боится что-то прозевать. Теперь он, конечно, только и думает что о золоте. Ну, как дело ни повернется, а золота Лакшману не видать.

-- Нараяна, Нараяна,-- отдувался Лакшман.

Он обтер потную грудь и брякнул без долгих приготовлений:

-- Ачария, почтеннейший. Если это не против Закона, я тоже не против. Наранаппа был женат на сестре моей жены, верно? Значит, по праву я и должен совершать обряд. И никто другой.

Лакшман закрыл глаза.

Гаруда просто ошалел от неожиданности. Что ж ему-то делать?

-- Если в том вопрос, кто вправе совершать обряд,-- что ж тут говорить? Ты и совершай. Для того мы рождаемся брахминами, чтобы брать на себя скверну других. А вот золото--золото придется передать в суд. Или, как решено в Дхармастхале, мне вручить.

Пранешачария встревожился. Значит, если даже решится дело с похоронами Наранаппы, возникнет новое осложнение--золотые украшения, с которыми все будет куда хуже. Пранешачария чувствовал, как с каждой минутой все тяжелеет бремя его ответственности. Вызов, брошенный ему Наранаппой, раскрывался перед ним в нарастающей огромности. Тривикрама, подумалось ему, Тривикрама...

Бог Вишну некогда явился в обличье карлика Ваманы к надменному демону Бали со скромной просьбой -- даровать ему три шажка земли. Демон согласился, но карлик стал на его глазах расти и одним шагом перемахнул всю землю, другим--всю твердь небесную, а третьим столкнул демона Бали в мир мертвых. Тривикрама -- три шага; куда и к чему они могут привести?

На веранде послышались шаги, и в комнату толпой ввалились бедные брахмины.

Первым вошел Дасачария. Он погладил себя по животу с нежностью, с которой мать ласкает младенца, и заговорил:

-- Ачария, ты знаешь, я человек больной. Я умереть могу, если буду долго поститься. Ты должен найти выход. Тут положение особое, а может быть, и правила особые на этот счет. Разреши нам принимать пищу до похорон. Мертвое тело все лежит в аграхаре, а через денек начнет разлагаться. Запах будет. А я живу совсем рядом. Да и другим плохо придется. Решай, Ачария. Пускай Гаруда или Лакшман берутся за обряд...

Он смолк и огляделся. Для Дасачарии голод был тем же, что похоть для Наранаппы. Сейчас голод делал его великодушным...

-- Тебе стоит лишь сказать слово, Ачария. Твое слово для нас--как Веды. Не нужно нам никакого золота. Скажи слово. Четверка брахминов сейчас же перенесет тело, и мы сожжем его. А золото возьми себе, отдай отлить корону из него и возложи на статую бога Марути. От нас от всех.

Доброе чувство вдруг согрело Ачарию. Но у Гаруды и Лакшмана сразу вытянулись лица. Гаруда лихорадочно искал, чем бы возразить; но чем возразишь против благочестивого предложения--пожертвовать золото Марути?

-- Пусть наш Ачария поступает, как Закон ему предписывает. Кое-кому это не нравится. Когда достопочтенный наш Ачария найдет решение, что тут говорить? Сам гуру будет на нашей стороне. А иначе нас знаешь что ждет? Мы должны и доброе имя нашего Ачарии беречь. Что тут говорить? Не можем мы уподобляться людям из Париджатапуры, которые и брахминами зваться неизвестно имеют ли право...

Гаруда говорил с улыбкой и будто во всем соглашался с Дасачарией. Так показалось даже Лакшману, который не умел плести словесные узоры.

-- Идите все,-- устало произнес Пранешачария.-- Я найду ответ, даже если мне придется заново перечитать все Книги. Я буду бодрствовать всю ночь.

Совсем стемнело. Пранешачария еще не молился и ничего не ел. Он неспокойно расхаживал по дому, выходил на веранду, возвращался в комнаты. Увидев на веранде съежившуюся Чандри, он велел ей войти в дом. Обеими руками, как ребенка, поднял жену, вынес ее на задний дворик, чтобы она помочилась, снова уложил, дал ей лекарство на ночь.

Теперь он мог зажечь керосиновую лампу и засесть за чтение.

V

Вечером предшествовавшего дня Шрипати ходил в Шринали смотреть "Женитьбу Джамбавати", которую играли актеры из Келура. _ Шрипати ничего не знал о возвращении Наранаппы из Шивамоги, не знал о его болезни и смерти. Если бы знал, он был бы убит горем -- Наранаппа был его единственным другом во всей аграхаре, да и эту дружбу приходилось хранить в тайне.

Но Шрипати ничего не знал. Он уже неделю не был дома--свел знакомство с актером из Келура, который выступал рассказчиком во время представлений. Шрипати был с ним неразлучен. Он проводил с актерами все время, ел вместе с ними, не пропускал ни единого представления, ложился спать под утро, а днем отсыпался или мотался по окрестным деревням, договаривался о представлениях. Это была неделя счастья--новые знакомства, увлекательные беседы, наполненная жизнь.

Сейчас он шел в аграхару, посвечивая себе карманным фонариком, и громко распевал в страшноватой темноте леса. Давно не стриженные волосы Шрипати были зачесаны назад, он не стригся, потому что его новый приятель посоветовал отращивать волосы, пообещав ему женскую роль в новом представлении. Не напрасно давал ему Пранешачария уроки элоквенции - актер восхищался прекрасным голосом Шрипати и четкостью его выговора. Занятия с Ачарией обогатили Шрипати достаточным знанием санскрита и старинных эпических сказаний, так что он мог свободно играть в классических пьесах. Получить бы только роль, и он избавится навеки от тягучего брахминского житья, от вечных похоронных угощений и поминального риса, от выклянчивания подношений.

Надежды наполняли Шрипати ликованием и теснили страхи перед ночным лесом. К тому же он выпил пальмового вина, которое сразу стало забирать его, а пение заглушало пугающее лесное безмолвие. Пара бутылок "тодди", фонарик, который, к изумлению деревенских жителей, вспыхивал ярчайшим светом от легкого нажатия на кнопку,--какие духи, какие призраки посмеют напасть на путника, вооружившегося так?

Шрипати приближался к Дурвасапуре, и тело его горячилось от предвкушаемого наслаждения. Пускай жена строит из себя невесть что--ему-то что? У него есть Белли. Белли из неприкасаемых; какая разница? Как Наранаппа говорит, что богиня, что наголо обритая идова--какая разница? А Белли... Кто из брахминских девиц--чахлых, безгрудых, изо рта чечевицей несет -- может сравниться с Белли! У Белли такие округлые бедра, и, когда она с ним, такая горячая, страстная, извивается как змея. Она, наверно, нагрела воду в глиняном горшке перед своей хижиной, старательно вымылась с головы до ног, глотнула "тодди" из отцовской бутылки и теперь ждет--горячая, готовая, как разогретый тамбурин. Белли не очень черная, но и не светлая, у нее кожа цвета земли, плодородной земли, облитой ранним солнцем и ждущей семени. Шрипати так хорошо представил себе Белли, что даже остановился. Он несколько раз с удовольствием нажал кнопку, включая и выключая фонарик, повернулся кругом, освещая лес, попробовал протанцевать, как актеры, игравшие демонов, низко приседая, как они, но ушиб коленку и распрямился.

Лес был пуст, только птицы, разбуженные светом, хлопали крыльями, устраиваясь поудобней. Шрипати еще больше опьянел. Он крикнул, спугивая птиц. Как настоящий актер, стал он одно за другим разыгрывать десять состояний души, которые искусство должно вызывать в зрителе: ярость, отвращение, ужас, нежность, любовь и прочее.

Шрипати воображал себя в разных ролях. Вот он играет богиню Лакшми; рано утром она пробуждает нежной песней бога Вишну, спящего в кольцах огромного змея:

О, пробудись, Нараяна.

Проснись, мой повелитель.

Уж утро засияло...

Глаза Шрипати пощипывало от нежных слез. А вот приближается божественная птица Гаруда, на которой летает Вишну, и тоже призывает бога пробудиться:

Нараяня, проснись, проснись...

Появляется мудрец Нарада, перебирая струны, он поет:

Пора вставать, о повелитель Лакшми. '

Ему отвечает хор птиц, зверей и небожителей:

Уже сияет утро...

Шрипати перешел на танец, стараясь подобрать дхоти на манер женского сари. Голову он кокетливо склонил набок. Отличная штука пальмовое вино! Прямо ударяет в голову! Можно заглянуть к Наранаппе и еще с ним выпить. Шрипати стал вспоминать, в каких пьесах есть хорошие женские роли... Во всех, и что ни пьеса, то святой, который поддается женским чарам. Сколько есть прекрасных женских ролей! Менака-соблазнительница, которая помешала покаянию святого Вишвамитры. Вот, наверно, хороша была! Может быть, даже лучше Чандри. Как это никто не разглядел Белли, глаз на нее не положил; она повсюду ходит оборванкой, собирает навоз. Кто на нее смотрит? А с другой стороны, кто здесь мог разглядеть ее красоту, если брахминский глаз ничего, кроме даровой еды, не видит!