Иоганнес Зиммель - Человек, который рисовал миндальные деревца Страница 8

- И долго, - отвечал я, - она рассказывала мне одну историю из своей жизни.

- А куда она ехала?

- В Канн, - сказал проводник.

- Ее ждут в Канне? - молодой врач поглядел на меня.

- Нет, - ответил я, - она хотела остановиться в "Карлтоне". После одиннадцатилетнего перерыва она впервые снова выбралась на Лазурный берег.

На этом я оборвал свою речь. Мне никак не хотелось рассказывать молодому врачу историю миссис Коллинз. Да и он не собирался ее выслушивать. Он лишь холодно сказал:

- Ее надо немедленно вынести из поезда. Необходимо вскрытие. Она ничего не говорила о своих родственниках?

- Она говорила только про своего мужа. Этот умер полгода назад. Других родственников она не поминала. Думаю, их у нее и нет.

- Мы нашли в сумочке ее паспорт, - сказал врач. - А вы куда едете?

- Тоже в Канн. Я собираюсь там работать. А жить я буду в "Мажестик".

- Могут возникнуть еще какие-нибудь вопросы. И тогда полиция попытается разрешить их при вашем содействии, мосье...

- Руайан, - и я протянул ему свою визитную карточку.

- Спасибо, - и он сунул карточку в нагрудный карман. - Вы не сердитесь. Покойница была иностранкой, а на этот счет у нас есть свои предписания и законы.

- Ну само собой, - отвечал я, - предписания и законы.

Пожарный, который первым выбежал из купе, пробился к нам через толпу в коридоре. Он имел при себе сложенное одеяло мерзкого серого цвета, с которым и исчез в купе миссис Коллинз. Его коллега, напротив, вышел из купе с аппаратом искусственного дыхания. Он нес также большой черный чемодан миссис Коллинз и грубо расталкивал публику в коридоре. Я видел, как он поставил на перрон чемодан и аппарат. Потом, обливаясь потом, снова вошел в купе.

Примерно три минуты спустя оба вышли. Они несли покойную миссис Коллинз, завернутую в большое серое одеяло. Ее тела не было видно. Меня очень удивило, до чего она стала маленькая после смерти. Сверток получился очень короткий. А ведь она была большого роста.

Тут все люди юркнули в свои купе. Пожарные быстро и ловко прошли по коридору, один шел в головах, другой - в ногах.

Люди снова повылезли в коридор. Мы видели, как третий пожарный выкатил из здания вокзала носилки на маленьких колесиках и остановил их подле черного чемодана. Коллеги его вышли из вагона со свертком в сером одеяле. Сверток они положили на носилки. Врач вышел, не проронив ни слова, после чего присоединился к мужчинам, стоявшим на перроне. Двое раскурили сигареты. Один плюнул на перрон и растер плевок сапогом. Они все ждали, возможно, ждали санитарный транспорт. Голос из динамика сообщил, что наш поезд отправляется.

Я шагнул вперед и заглянул в купе, где умерла миссис Коллинз. Разумеется, они подняли жалюзи, и все купе было залито резким солнечным светом. Пахло духами, сигаретами, но едва заметно. Пожарные явно уложили платья, туфли и пальто миссис Коллинз в большой черный чемодан, потому что перед собой я увидел лишь пустую смятую постель. Потом мой взгляд перебежал на палисандровый верх умывального столика. Я взял картинку, которая все еще там лежала и спрятал ее. Видно, никто больше ее не обнаружил. Поезд дернулся и пришел в движение. Я вернулся в коридор и поглядел из окна. Мужчины все еще стояли вокруг носилок, на которых, закутанная в безобразное серое одеяло, покоилась миссис Коллинз, и ждали. Теперь все они курили. Еще какое-то мгновение я мог их видеть, но потом наш поезд выехал за пределы станции. И прибавил ходу. Коридор опустел. Я тоже прошел к себе в купе и опустился на постель. Вдруг я почувствовал страшную усталость. Миссис Роберта Коллинз умерла.

Я умылся и сменил одежду на более легкую, потому что жара тем временем стала невыносимой. Поезд ехал теперь с огромной скоростью. Мы опаздывали больше чем на час. Я вынул картинку из кармана пиджака и уложил теплый костюм и умывальные принадлежности в чемодан. Потом я снова сел, поглядел на миндальное деревце и прочел то, что Пьер Мондрагон написал на обороте. Вот как она кончилась, эта история, подумал я. Глупый конец. Такова жизнь. Но такова ли она на самом деле, задумался я, продолжая разглядывать миндальное деревце. И можно ли это считать концом истории?

В дверь постучали, и вошел проводник, тот, что постарше. С подносом.

- Извините, мосье, - сказал проводник по имени Эмиль. - Вы слишком поздно получаете свой завтрак. Но ведь нам пришлось в Сен-Рафаэле улаживать эту маленькую проблему.

На клумбе перед въездом в отель "Мажестик" яркими красками сияли цветы. Слева, на большой террасе, стояло множество круглых столиков и стульев. Широкие маркизы были приспущены. Перед террасой располагался бассейн из белого мрамора. Его окружали старые пальмы и цветущие кусты. Некоторые из гостей плавали в бассейне, остальные лежали вокруг него в шезлонгах. На редкость красивая белокурая девушка в черном, тесно облегающем купальнике воздвиглась перед столиком, за которым сидел я с Сержем. Эта очень красивая девушка в тесном купальнике ходила колесом, садилась на шпагат, делала мостик. Она была покрыта коричневым загаром.

До отеля я добрался с час назад. И вот уже полчаса как сидел возле Сержа Гамма. Продюсеру фильма, который мне предстояло "начистить до блеска", как это называется на профессиональном жаргоне, уже перевалило за шестьдесят, он был маленький, толстый и седой. На нем были уморительные шорты, уморительная пестрая рубашка, на которой можно было увидеть множество попугаев и райских птиц. Рубашку он расстегнул. Кожа, покрывавшая его тучное тело, была белой, как мрамор бассейна.

- У вас большие шансы, - заметил я.

Он досадливо отхлебнул глоток ромашкового отвара. Он всегда пил ромашковый отвар и ничего больше. У него была язва желудка. Он уже более сорока лет занимался кино.

- Сука чертова, - хрюкнул Серж.

- На редкость красивая девушка, - сказал я.

На редкость красивая девушка попыталась встать на голову. При этом груди у нее вывалились из купальника. Груди у нее тоже были на редкость. Снова встав на ноги, она с дразнящей медлительностью начала укладывать свои груди на место. И улыбнулась нам.

- Хочет роль, - сказал Гамма, - вчера, когда я тут сидел, их ошивалось передо мной сразу три штуки. Рыжая, блондинка и брюнетка. Нет у меня никаких ролей. Если вы мне не поможете, я банкрот. Чертова профессия. Почему бы мне не cодержать бордель? Тогда хватило бы ролей для всех сучек. И забот бы я не ведал. И был бы счастлив, будь у меня бордель. Но нет, извольте делать фильмы. С гениями вроде Торрини, чтоб ему провалиться, этому гению!

- С той самой минуты, как я прибыл, вы не устаете проклинать Торрини, сказал ему я. - Знаете, Серж, это уже начинает надоедать. А лишнего времени, как мне кажется, у нас нет. Словом, выкладывайте лучше, что тут у вас стряслось.

На редкость красивая девушка просто легла перед нами на траву и раздвинула ноги. Купальник был ей явно маловат. Короче, блондинка она оказалась не натуральная. Ну, а Гамма рассказал мне, что стряслось. Он принадлежал к той породе старых добросовестных продюсеров, которая уже почти вымерла. Он был порядочный и умный. Он любил свою профессию. Он хотел снимать высокохудожественные фильмы. Поэтому, собственно, у него и была язва желудка.

Фильм, который он снимал сейчас, представлял собой совместную франко-итальянскую продукцию. В чем не было ничего необычного: итальянцы и французы любят выпускать совместную продукцию. А Луиджи Торрини был одним из самых знаменитых режиссеров в Европе. Он создал уже не меньше дюжины общепризнанных шедевров. Он был гениален и злобен. Уже давным-давно не осталось никого, кто посмел бы ему перечить, когда он занимается любимым делом. А любимое дело у него выглядело следующим образом: взять безупречный сценарий, созданный выдающимся автором, зачастую по выдающемуся роману, и переделать его в ходе съемок, когда больше, когда меньше. На сей раз он настолько изменил сценарий, что артисты - а среди них были истинно великие отказались у него сниматься, потому что Торрини блестяще удалось лишить действие какой бы то ни было логики, а женщина, сидевшая на монтаже, со своей стороны угодила в расположенный неподалеку санаторий с нервным кризом, потому что не могла больше разобраться в этой мешанине. И все это при том, что безупречная логика считалась основным требованием, которое можно предъявить к социально-критическому детективному фильму, носящему название "Амок".

- Старый говнюк влюбился в эту... - и Серж Гамма назвал имя, известное во всем мире, - придурочный импотент... Вдруг, ни с того ни с сего. Ему постоянно приходили в голову все новые и новые сцены с ее участием. Поначалу дело еще худо-бедно шло, руководитель производства по моему распоряжению каждый вечер звонил в Париж и все мне докладывал. Потом Торрини потерял последние остатки разума и начал перекраивать сценарий до того нелепо, что эта... - и он снова повторил известное имя, - превратилась в садомазохисткую карикатуру женщины-убийцы. А по сценарию она должна быть великой любовницей. Говорю вам, Роже, если вы мне не поможете, я банкрот. Вы единственный, кто, может быть, с этим справится. Я разу это понял, когда четыре дня назад приехал сюда и просмотрел rushes.