Милан Кундера - Вторая тетрадь смешных любовных историй Страница 8

Если бы дело заключалось только в том, чтобы оправдаться перед товарищами из комиссии! Хуже другое: наверняка завтра старшая сестра злорадно заявит нашему главному, что со мной "невозможно работать" и что главврачу "стоило бы задуматься над моральным обликом своих врачей". Что я скажу главному?

Сказать, что заболел? Так он же видел меня за пятнадцать минут до начала заседания. Соврать, что мне надо было на похороны дяди Войтеха? Так мы в машине весело болтали и ни о каких похоронах не было даже намека. Или сказать, что я "просто забыл"? Так он в этот день несколько раз напоминал, чтоб я посещал заседания комиссии!

Как ему это все объяснить? Ведь он теперь, конечно, рассердится и отвернется от меня! А я ведь вишу на волоске, и мне так необходимо его расположение! Ведь он моя единственная защита! Единственная!

В эту минуту в моей голове снова возникла тржишкина фигура; я видел, как он сидит на стуле с закатанными до локтя рукавам, и мне пришло в голову, что он нечто совершенно иное, нежели вестник невезений, каким я его считал, когда смотрел близорукими глазами этого обманчивого мира; но если посмотреть понимающими глазами, -- действительно ли то, что я называю невезеньем, является невезеньем? Так ли уж исключительно в моей жизни нынешнее стечение обстоятельств? Нет, ведь оно уже издавна -- принципиальная, неизменная, настоящая ситуация моей жизни. Я сам не осознаю этого как следует, ибо она скрыта от моего сознания кулисой повседневности; живу, не зная, кто я, что я и где я. Но там, на оборотной стороне мира, откуда приходят мифологические вестники, там все известно и предопределено. Нет, Тржишка не вестник неудачи, как я это поверхностно понимал, -- это мифологический светоносец, освещающий правду, провозвестник того, что существует действительно (в своей сущности, в своей реальности, в своей необходимости).

15.

В трамвай вошли новые люди; их мощная волна протолкнула меня вглубь вагона. При этом я задел колено почтенного гражданина, который оторвал глаза от книги и как-то страшно посмотрел на меня. Толпа сжимала меня со всех сторон, так что я вынужден был остановиться прямо против него. На нем была темно-серая форменная фуражка и какой-то потрепанный (тоже темно-серый) мундир неясного происхождения, мундир (без погон) мог принадлежать стражнику, вахтеру, но также и проводинику, или железнодорожнику, либо, наконец, неизвестному мне учреждению. Мужчина еще раз оторвал от книги глаза, притененные козырьком форменной фуражки, и посмотрел на меня.

Я представил себе, как он встает, смотрит на меня в третий раз и отвешивает мне пощечину на глазах у всех, потом садится и не отрывает больше глаз от книги.

Что я должен бы сделать в такой ситуации? Сначала мне пришло в голову, что пощечину нужно возвратить. Но это было бы слишком рискованно: он ведь был в мундире, должностное лицо, а оскорбление должного лица в нашей стране строго преследуется. Я понял, что этому человеку не возвратил бы пощечину никогда.

Что же тогда остается? Делать вид, что ничего не произошло; не моргнуть глазом, с каменным выражением смотреть не на него, а в окно? Да, такое факирское спокойствие было бы впечатляющим. Ну, а если бы он повторил пощечину? Что если бы он повторял ее так долго, что вынудил бы меня к какой-то реакции?

Тогда я должен бы, пожалуй, ответить на пощечину словами. Что-то сказать. Но что? Нечто остроумное, чтобы и мундира не оскорбить и чтобы все рассмеялись, а я таким образом избежал позора! Но откуда взять так быстро эти остроумные слова?

Я пытался размышлять, напряженно искал достойный ответ на пощечину; и тут я с ужасом почувствовал, что потею, а голова моя отчаянно пуста.

ИГРА В АВТОСТОП

1.

Стрелка бензометра внезапно поползла к нулю, и молодой человек за рулем двухместной легковушки бросил недовольно, что уж больно много жрет эта "фелиция".

- Только бы нам не пришлось стоять без бензина, -- отозвалась девушка лет двадцати двух и напомнила молодому человеку несколько мест на карте страны, где с ними это уже случалось. Но тот ответил, что не очень беспокоится, потому что, когда она с ним, такие происшествия несут ему прелесть приключения. Девушка возразила: когда у них среди дороги заканчивался бензин, приключение начиналось только для нее, он ведь всегда прятался, а она вынуждена была, злоупотребляя своей привлекательностью, останавливать попутную машину, чтоб добраться до ближайшей заправки, снова голосовать на дороге, возвращаясь с канистрой. Молодой человек спросил, неужели водители, которые подвозили ее, так уж были неприятны, чтоб говорить об этом с обидой. Девушка с неумелым кокетством ответила, что, наоборот, бывали очень приятными, но, к сожалению, ей мешала канистра, и к тому же приходилось расставаться раньше, чем могло что-то начаться.

-- О подлая! -- воскликнул молодой человек, но девушка ответила, что не она подлая, а он: ведь столько девушек останавливает его на шоссе, когда он едет один! Молодой человек привлек ее одной рукой и поцеловал в лоб: он знал, что она любит его и ревнует. Ревность вообще-то не очень приятное свойство, но если ею не злоупотреблять и если она связана со скромностью, тогда в ней, кроме докучливости, есть и что-то трогательное. Так, по крайней мере, думал молодой человек. Хотя ему было всего двадцать восемь лет, ему казалось, что он уже достаточно стар и познал все, что может мужчина знать о женщинах. Но в сидящей рядом девушке он любил как раз то, что до сих пор в женщинах познал менее всего -- ее чистоту.

Стрелка уже была на нуле, когда он заметил справа щит, который черным рисунком сообщал, что до заправочной станции -- пятьсот метров. Едва девушка успела сказать, что у нее свалился камень с души, как он уже сворачивал влево, въезжая на площадку перед бензоколонкой. Но пришлось остановиться на краю, потому что перед ним стоял огромный бензовоз, из которого через толстый шланг в колонку сливался бензин.

-- Придется подождать, -- сказал молодой человек девушке и вышел из машины. -- Это надолго? -- обратился он к мужчине в спецовке.

-- Одну минуточку, -- ответил тот, на что молодой человек буркнул:

-- Знаем мы эту минуточку! -- Он хотел возвратиться в машину, но увидел, что девушка тоже вышла.

-- Я отойду пока, -- сказала она.

-- Куда? -- спросил он, намеренно вызывая ее смущение. Они были знакомы уже целый год, но девушка все еще стеснялась его. А его умиляла и трогала эта стеснительность, -- и потому, что этим она отличалась от женщин, с которыми он сталкивался раньше, и потому, что он знал о законе всеобщей недолговечности, который делал для него ценной и стыдливость его девушки.

2.

Девушка действительно переживала не самые приятные минуты, когда во время их частых и длительных поездок просила его остановиться где-нибудь у лесочка. Она всегда сердилась, когда он с наигранным удивлением спрашивал, что случилось. Она знала, что ее стыдливость смешна и старомодна. Ей не раз приходилось убеждаться, что сослуживцы смеются над ее чувствительностью и умышленно провоцируют при любом удобном случае. И она уже заранее стыдилась того, что будет стыдиться. Очень часто ей страстно хотелось чувствовать себя в своем теле непринужденно, беззаботно и безбоязненно, как это получалось у большинства женщин вокруг. Она даже придумала для себя особое воспитательное убеждение: повторяла себе, что каждый человек при рождении получает одно из миллионов приготовленных для него тел, словно предназначенную для него одну из миллионов комнату в какой-то бесконечной гостинице; что тело поэтому случайно и безлично, как предоставленная в пользование готовая вещь. Но хотя она себя настойчиво в этом убеждала, чувствовать так никогда не получалось. Она сама в чрезвычайной степени была своим телом и потому ощущала его всегда со страхом и скованностью.

С такой же скованностью подходила она и к молодому человеку, с которым познакомилась год назад и с которым была счастлива, -- может быть, именно потому, что он никогда не отделял ее тела от ее души и она могла жить с ним цельной. В этой нераздвоенности было счастье, но сразу же за счастьем -подозрения, которые томили ее: часто ей казалось, что другие женщины, -- те, нестеснительные,-- гораздо притягательнее и соблазнительные и что молодой человек, который не скрывал, что женщин этого типа хорошо знает, когда-нибудь бросит ее ради одной из них. (Он заявлял, что пресыщен такими женщинами на всю жизнь, но она знала, что он значительно моложе, чем думает о себе). Она хотела, чтобы он принадлежал ей безраздельно, а она так же безраздельно -ему, но часто ей казалось, что чем больше она пытается дать ему все, тем больше внутри его что-то сопротивляется, -- именно то, что дает человеку любовь неглубокая, поверхностная, обыкновенный флирт. И она страдала оттого, что не могла преодолеть свою серьезность, не умела быть хотя бы немножко легкомысленной.

Но сейчас она не мучилась и ни о чем таком не думала. Ей было хорошо. Шел первый день их отпуска (двухнедельного отпуска, о котором она мечтала весь год), небо было голубым (весь год ей очень хотелось, чтоб небо было обязательно голубым), и он был с нею. От его вопроса она покраснела и молча отошла от автомобиля. Обошла заправочную станцию, одиноко стоявшую среди полей у обочины дороги. Метрах в ста дальше по дороге начинался лес. Она дошла до него, затерялась за кустиком, лелея в себе ощущение легкости и покоя. (Даже радость от присутствия любимого лучше всего пережить наедине с собой. Если бы его присутствие было непрерывным, то и радость присутствовала бы только в своем беспрерывном ускользании. Удержать это ощущение можно только в одиночестве).