Александр Дюма - Адская бездна. Бог располагает Страница 8

Произнеся эти слова, она вдруг вскочила, бросила на двух чужаков яростный взгляд и исчезла в своей хижине.

– Бедная девочка! – вздохнул пастор. – Она кончит тем, что сойдет с ума, если это уже не случилось.

– Она напугала вас, фрейлейн? – спросил Юлиус Христиану.

– Нет, – отвечала девушка. – Скорее растрогала. Она живет в мире своих грез.

– По моему мнению, она столь же очаровательна, сколь забавна, – сказал Самуил, – и когда грезит, и когда бодрствует, днем и ночью, при свете солнца и блеске молний.

Бедняжка Гретхен! Те, кого она пыталась предостеречь, не вняли ей. Так когда-то троянцы не поверили Кассандре.

Топот копыт отвлек гуляющих от смутных и весьма различных чувств, навеянных этой странной сценой. Лошади, наконец, прибыли.

VI

Переход от блаженства к суете, что для некоторых составляет ощутимое различие

Наступил миг расставания. Пора было прощаться. Пастор заставил Юлиуса и Самуила еще раз дать слово посетить его дом, как только выпадет свободный день.

– Ведь по воскресеньям не бывает занятий, – робко напомнила Христиана.

Это замечание все решило. Было условлено, что молодые люди вернутся в ближайшее воскресенье. Это значило, что разлука продлится не более трех дней.

Когда студенты сели на коней, Юлиус посмотрел на Христиану, и девушка прочла в его глазах печаль, которую он тщетно старался скрыть.

Тоскующий взор юноши остановился на цветке шиповника, который он преподнес ей через посредство Лотарио. Теперь, после того как цветок побыл у Христианы, Юлиусу страстно захотелось получить его обратно.

Но она, притворившись, будто не замечает этого просящего взгляда, с улыбкой протянула ему руку:

– Итак, до воскресенья?

– О да, конечно, – отвечал он таким унылым тоном, что девушка усмехнулась, а Самуил расхохотался.

– Если только со мной не случится беда, – прибавил юноша вполголоса.

Он пробормотал эти слова еле слышно, однако Христиана все же услышала. Тотчас, побелев, она вскрикнула:

– Но какая же беда может случиться с вами за три дня?

– Кто знает! – полушутя отозвался Юлиус. – А вы бы хотели, чтобы я избежал всех опасностей? Что ж, вам легко было бы уберечь меня от них, ведь вы ангел. Вам достаточно лишь вспомнить обо мне в своих молитвах. Попросите за меня Господа, скажем, завтра во время проповеди.

– Завтра? На проповеди? – растерянно повторила Христиана. – Отец, слышите, о чем просит господин Юлиус?

– Я всегда учил тебя молиться за наших гостей, дочь моя, – сказал пастор.

– Стало быть, отныне я неуязвим, – улыбнулся Юлиус. – Серафим обещает молиться за меня. Теперь мне недостает только талисмана феи.

Он все еще не сводил глаз с цветка шиповника.

– Однако, – вмешался Самуил, – давно пора отправляться в путь, хотя бы затем, чтобы не заставлять эти милые, невинные опасности ждать нас. Да полно, разве они не угрожают ежечасно всем людям, тем не менее благополучно от них ускользающим? Впрочем, я буду рядом – я, кого Гретхен, похоже, принимает чуть ли не за черта, а в делах смертных черт многое может. И наконец, стоит ли так беспокоиться? Ба! В конечном-то счете главное предназначение каждого человека – умереть.

– Умереть! – вырвалось у Христианы. – О господин Юлиус, я буду молиться за вас! Непременно буду, хотя все-таки надеюсь, что вам не угрожает смертельная опасность.

– Ну, довольно, прощайте, – нетерпеливо повторял Самуил. – Прощайте, нам пора. Юлиус, мы опаздываем.

– Прощайте, дружище! – закричал Лотарио.

– Ты мог бы, – заметила Христиана, – подарить своему другу на память этот цветок.

И она протянула малышу цветок шиповника.

– Но я же слишком мал! – воскликнул Лотарио, тщетно стараясь дотянуться до Юлиуса, сидящего верхом.

Тогда Христиана взяла малыша на руки и подняла так, чтобы Юлиус мог взять у него шиповник.

Теперь можно было считать, что цветок подарил ему не только Лотарио, разве нет?

– Благодарю! До свидания! – воскликнул он, взволнованный до глубины души.

И в последний раз помахав рукой Христиане и ее отцу, он дал коню шпоры так резко, будто хотел вложить в это движение избыток переполнявших его чувств. Конь галопом рванулся с места. Самуил также поскакал во весь опор. Минуту спустя друзья были уже далеко.

Но Юлиус, проскакав шагов пятьдесят, все же оглянулся и увидел Христиану: обернувшись в то же мгновение, она жестом послала ему прощальный привет.

Для них обоих этот первый отъезд уже стал самой настоящей разлукой. Каждый чувствовал, будто от него отрывают частицу его существа.

Молодые люди проскакали четверть льё, торопя коней и не обменявшись ни единым словом.

Дорога была прелестна. С одной стороны высилась гора, поросшая лесом, с другой – сверкали воды Неккара, отражая безмятежную синеву небес. Лучи заходящего солнца, утратив свою знойность, одели розовым сиянием кроны и стволы деревьев.

– Славный пейзаж, – заметил Самуил, сдерживая бег лошади.

– Но мы покинем и его, променяв на уличную толчею и прокуренные трактиры, – откликнулся Юлиус. – Никогда я не чувствовал так ясно, как в эту минуту, насколько мне чужды все эти ваши попойки, ссоры и передряги. Я создан для покоя, для мирных радостей…

– И для Христианы! Ты умалчиваешь о главном. Ну же, признайся, ведь для тебя все очарование селений сосредоточено в прелестной поселянке. Что ж, ты прав! Девица мила, да и ведьмочка тоже. Я и сам, подобно тебе, рассчитываю еще понаведаться в здешние места. Но если нам подвернулось гнездышко таких славных пташек, это еще не повод ныть. Сейчас, напротив, пора заняться нашими завтрашними делами, о воскресенье подумаем после. Если выживем, будет время разыгрывать пасторали и даже влюбиться, но пока будем мужчинами.

Они ненадолго задержались в Неккарштейнахе, чтобы распить бутылочку пива и дать передохнуть лошадям, а потом, освеженные и бодрые, продолжили путь. В Гейдельберг они прибыли, когда было еще совсем светло.

Город был полон студентов. Они сновали по улицам, выглядывали из окон гостиниц, и казалось, что кроме них, здесь не было других жителей. Заметив Самуила и Юлиуса, они с живостью приветствовали их. Что до Самуила, то он, по-видимому, был особо уважаемой персоной. При его появлении фуражки всех цветов – желтые и зеленые, красные и белые – приподнимались самым почтительным образом.

Когда же друзья достигли главной улицы, эти знаки уважения сменились бурными восторгами – прибытие превратилось в триумфальный въезд.

Студенты, кем бы они ни числились в негласной университетской табели о рангах – и замшелые твердыни, и простые зяблики, и золотые лисы, и мулы[1] – столпились во всех окнах и подъездах домов. Одни размахивали фуражками, другие салютовали бильярдными киями, и все горланили изо всех сил знаменитую песенку «Кто там спускается с холма?» с нескончаемым оглушительным припевом «Виваллераллераллера-а-а».

На все изъявления почтительного восторга Самуил отвечал лишь едва заметным кивком. Увидев, что этот галдеж только усиливает меланхолию Юлиуса, он крикнул толпе:

– Тихо! Вы досаждаете моему другу. Ну же, хватит, вам говорят! Да за кого нас здесь принимают? За верблюдов или филистеров? С какой стати весь этот гам и вопли? Ну-ка посторонитесь, вы мешаете нам спешиться.

Но толчея вокруг продолжалась. Те из толпы, кто оказался ближе прочих, теснясь, хватались за повод лошади Самуила, оспаривая друг у друга завидную честь отвести ее на конюшню.

Студент лет тридцати, должно быть принадлежавший к разряду старых замков, если не замшелых твердынь, выскочил из дверей гостиницы и, расталкивая зябликов и простых сотоварищей, плотным кольцом окружавших Самуила, огромными прыжками устремился к нему:

– Руки прочь! – закричал он тем, кто, толкаясь, виснул на конской уздечке. – А! Здравствуй, Самуил! Привет, мой благородный сеньор! Ура!

– Здравствуй и ты, Трихтер, мой дражайший лис, – отвечал Самуил.

– Наконец, ты вернулся, великий человек! – продолжал Трихтер. – Как медленно тянулось время, до чего жизнь была скучна в твое отсутствие! И вот ты здесь! Виваллераллера!..

– Хорошо, Трихтер, хорошо, я тронут твоей радостью. Но дай же мне сойти с коня. Так. Теперь позволь Левальду отвести мою лошадь на конюшню. Что такое? Ты дуешься?

– Но позволь! – возроптал задетый Трихтер. – Подобная честь…

– Ну да, знаю, Левальд всего лишь простой сотоварищ. Однако время от времени королям не мешает делать что-нибудь и для народа. А ты ступай вместе с Юлиусом и со мной в дом теплых встреч.

То, что Самуил назвал домом теплых встреч, было просто-напросто гостиницей «Лебедь», самой большой в городе; перед ее подъездом они и остановились.

– С какой стати здесь собралось столько народу? – обратился к Трихтеру Самуил. – Разве меня ждали?

– Нет, это празднуют начало пасхальных каникул, – объяснил Трихтер. – Ты подоспел как раз вовремя. Там сейчас теплая встреча лисов.