Ричард Фримен - Тень волка Страница 8

– Странный поклонник, – прокомментировал мистер Сэквил, когда стало ясно, что они сосредоточены только на собственном развлечении. – Довольно учтивый и интересный, но переполненный такой страстностью, которая заставляет буквально закипать мою холодную северную кровь. Я не могу сказать, что он мне нравится.

– Я нахожу его человеком, являющимся носителем исключительно правильных, здравых для наших дней понятий, – хладнокровно заявил мой дядя, – отнюдь не слепо преданным старому порядку вещей, но и никоим образом не сочувствующим крайностям нынешнего времени.

– Итак, вы проинформировали меня, – сказал мистер Сэквил. Очевидно, он уловил ту интонацию, какой мой дядя имел обыкновение пользоваться при завершении дискуссии, которую рассматривал как бесполезную, но которую сам же прежде начал и далеко завел, и потому резко переменил тему.

– В смерти старого Армиджа, мистер Баркли, была одна странность, которая пока еще не получила объяснения на следствии. Вы можете отметить это, Роберт. Возможно, это и не имеет практического отношения к делу, но я задал себе вопрос, что заставило старого Пита выйти в сад с столь поздний час. Хорошо известно, что его дом всегда был заперт, как тюрьма, особенно по ночам, более того, старик ни за что бы не покинул жилище в эти часы – помните, даже в ночь великого пожара, много лет тому назад, когда пылающие головешки падали на его крышу, он не сделал этого. Сейчас, когда я нахожусь в состоянии праздности, я могу позволить себе удивиться, почему накануне ночью он все-таки вышел из дома. Приходил ли на ум этот вопрос кому-то из вас?

– Да? Да, прошу прощения, сэр, – дядя запнулся, словно он пребывал в такой глубокой задумчивости, что сразу не смог понять, о чем именно сказал священник. – То есть, сэр, мы можем сказать, что вы пришли к некоторому объяснению, – и он наконец окончательно пришел в себя.

– К одному единственному и, возможно, не очень серьезному, – ответил мистер Сэквил. – И основано оно на широко распространенной легенде, что в саду бедняги зарыты сокровища.

Если мы допустим это, то тогда становится понятным, что волка, забежавшего в его сад, старик принял за грабителя, ищущего его клад.

– Тьфу! – воскликнул дядя. – Я сомневаюсь, располагал ли он хотя бы сотней долларов, а если у него и была эта сотня, то он был слишком практичным человеком, чтобы зарывать их.

Вы знаете, что будут говорить в маленьком городке о живущем в уединении хмуром и неприветливом старике. Мне кажется, что он просто неожиданно почувствовал себя плохо и попытался позвать на помощь.

– В ночной рубашке? Ведь на нем больше ничего не было.

– Да? – произнес дядя. – Я не слышал об этой подробности. В течение двух Дней я был так поглощен своими делами в конторе, что не смог уделить достаточно внимания этому делу – но сейчас оно захватило внимание многих, не так ли? – и он внезапно прекратил разговор, так как после двух или трех неудачных попыток, перемежающихся смехом, Фелиция и Сен-Лауп наконец запели дуэтом.

Мосье де Сен-Лауп, обладая превосходным баритоном, искусно подчеркивал своим пением прелести салонного сопрано моей кузины.

Романс, поощряемый энергичными одобрительными аплодисментами дяди и пастора, следовал за романсом, и все чаще и чаще я ловил глазами обращенное к французу сияющее лицо Фелиции, раскрасневшееся от удовольствия. Я подарил им кислую улыбку, когда наконец он подвел ее к нам и церемонно поклонился, в то время как она присела в реверансе, словно они оба были профессиональными исполнителями.

– С этого вечера вы можете рассчитывать на удовольствие от нашей музыки, сэр, – произнес француз, – мадемуазель просит вас об этом и в моих интересах. К тому же она взяла на себя нелегкий труд дать убежище моему бедному псу – до тех пор, пока я смогу подготовить для него подходящее пристанище. Она просит на это время предоставить ему гостеприимный приют на вашей конюшне.

Фелиция пояснила просьбу Сен-Лаупа. Оказывается, он должен съездить на неделю в Нью-Йорк, чтобы позаботиться о скорейшей отправке своих вещей, а также заключить ряд выгодных для себя сделок, но вещи и свою собаку он желает отправить сразу по приезде, чтобы они успели прибыть в наш городок до его возвращения. Но необходимость поиска подходящих для его пса помещения и «опекуна» поставила его в тупик.

– Де Рец – своеобразное создание, медленно привыкающее к незнакомым людям, – добавил мосье де Сен-Лауп, улыбкой и поклоном подтверждая слова Фелиции, – если только ему не случится быть прирученным молодыми леди.

– Я не вижу причин, из-за которых бедное животное не может занять один из свободных денников для лошадей в моей конюшне, – сказал мой дядя. – Но скажите же мне наконец, сэр, нашли ли вы уже в нашем городке жилище, удовлетворяющее вашим требованиям.

– Эсквайр Киллиан разъяснил мне, что я могу рассчитывать на дом бедного старого мистера Армиджа. – И я уловил в направленных на меня при этом глазах француза яркую вспышку высокомерного торжества. – На первых порах я займу его без оформления необходимых документов, но со временем эсквайр Киллиан обещает выполнить все формальности.

– Вот как, вы не боитесь ни искателей сокровищ, ни привидений, – заметил мистер Сэквил.

– Когда де Рец рядом со мной – нисколько.

– Де Рец? Странное имя для собаки. – Француз, заметив интерес пастора, оживился.

– Оно не столь неподходяще для волкодава сейчас, чем об этом было бы можно подумать.

– Но вы, должно быть, давая собаке это имя, вспоминали судьбу Жиля де Лаваля?

По лицам дяди и Фелиции я понял, что это замечание пастора оказалось выше их понимания, впрочем, так же как и моего.

Мосье де Сен-Лаупу, однако, не пришлось долго искать значения этих слов, так как он тотчас ответил:

– Нет, сэр. Я вовсе не имел в виду сэра де Реца. Я вспомнил кардинала, носящего это имя.

Воспоминания о нем очаровали меня.

– В самом деле? – воскликнул пастор и рассмеялся своим искренним смехом. – Я прошу прощения у вас и у вашей собаки. – И затем, заметив наши озадаченные лица, поспешил добавить. – Жиль де Лаваль, сэр де Рец, был соратником Жанны д'Арк и маршалом Франции, человеком праведной жизни, окончившим свои дни на плахе, будучи задушенным и сожженным за убийства малолетних детей. Он был обвинен в ликантропии, не так ли, мосье де Сен-Лауп?

– Вполне вероятно, мистер Сэквил. – При внешнем безразличии тон француза граничил с оскорбительным высокомерием. – Мне интересен лишь кардинал де Рец.

– Неужели среди вас не найдется джентльмена, готового рассказать бедной, невежественной девушке с юга, что такое ликантропия? Разумеется, если в этом нет ничего чересчур неприличного для ее ушей, – любезно высказала свою просьбу Фелиция.

– Мосье де Сен-Лауп сделает это наилучшим образом, – в ответ на обращенный к нему взгляд девушки откликнулся пастор. – История его родной провинции весьма богата случаями ликантропии. Не расскажете ли вы нам, мосье, какую-нибудь давнюю, леденящую кровь историю об оборотнях?

– Этот предмет никогда не интересовал меня, – ответил француз. – Сожалею, мадемуазель, но я всегда считал эти старые басни скучными и утомительными.

– Не помог ли вам оборотень? – обратился к Фелиции мистер Сэквил, когда она выразила свое ничем не прикрытое разочарование. – Ну, хорошо, ликантропия – это не более чем французско-канадская легенда, переведенная на греческий язык.

– Но Мериленд так далек от Канады, мистер Сэквил, – посетовала девушка, – что после ваших слов мои познания о ликантропии отнюдь не стали обширнее.

– В таком случае я вынужден вновь овладеть вашим вниманием. Но, боюсь, вашему дяде не понравится эта тема, составляющая лишь часть моего давнего страстного увлечения, которое уже порядком надоело ему, да и, вероятно, не доставит удовольствия доброму джентльмену из Оверни.

В этот момент я взглянул на мосье де Сен-Лаупа и мне показалось, что для человека, рассчитывающего быть в центре внимания, он проявил необычайный интерес к словам мистера Сэквила.

– Ликантропия в современном толковании означает лишь одну из форм умопомешательства, – продолжал тем временем пастор. – Несчастный ощущает себя волком и, если его не изолировать от общества, ведет себя соответственно. Но во времена Жиля де Лаваля, сэра де Реца, и в последующие века, когда верили в колдовство и магию, ликантропия означала трансформацию человека, его наружности и сути, в волка. Этой способности можно было достичь, продав душу дьяволу, что и случалось довольно часто. Но ликантропия могла передаваться и как заразная болезнь. Покусанный оборотнем, а это самое обычное имя этого чудовища, также становился им. Я мог бы рассказать вам несколько ужасных историй на эту тему…

– Пощадите нас, дорогой сэр. – Мосье де Сен-Лауп вскочил со стула и, улыбаясь, протянул моему дяде руку на прощание. – Если вы продолжите, то напомните мне мое детство, которое подобные легенды сделали ужасным.